Читаем без скачивания Я — «Берёза». Как слышите меня?.. - Анна Тимофеева-Егорова

— Летчики эскадрильи связи…

В один из февральских дней, когда метелица намела сугробы снега на улицах хутора Филиппенко, меня вызвали в штаб эскадрильи. Там рассказали об обстановке на нашем участке фронта, дали задание лететь в район Барвенково, где предстояло разыскать кавалерийские корпуса Пархомеко и Гречко и передать пакет с грифом «Совершенно секретно». До Барвенково со мной должен был лететь начальник связи Южного фронта, а дальше — действовать самостоятельно.

… Злой ветер трепал машину. Мотор трясся как в лихорадке. Вой метели порой заглушал его. И все бы это ничего. Но вот как пробиться через сплошную снежную завесу? Она бесконечна. Она поглотила маленький самолет и цепко держит в своих объятиях. Снег залепляет очки, сильно бьет в лицо. Видимости практически нет. Тут уже надежда на интуицию и на опыт. Но бывают моменты, когда и эти надежные друзья летчика бессильны. Такой момент переживала и я в тот день.

Но вот, наконец, и Барвенково. Я высадила генерала недалеко от железнодорожной станции и полетела дальше. Генерал, вылезая из кабины, наклонился ко мне, посмотрел печальными глазами и поцеловал мою голову в шлеме…

Снег все густел, буран усиливался. В кабине самолета я чувствовала себя, как в гондоле качелей. Все это, вместе взятое, привело к тому, что ориентироваться в полете стало невозможно. Что делать? Возвращаться? Нет, я не имела права на такое решение: приказано лететь и во что бы то ни стало найти кавалеристов… Найти — значит спасти многие тысячи жизней… И я, заметив где-либо лишь намек на жилье, сажала свой У-2, чтобы узнать, наши там или враги. Каждый раз приходилось совершать посадку в условиях крайней непогоды. Летчики знают, что это такое. Трижды я приземлялась и трижды взлетала наперекор ветрам и снегопаду. Летела очень низко, разглядывая каждую балочку, каждый овраг. В одном из хуторов заметила танки, но не успела рассмотреть, чьи же они, как по мне открыли стрельбу. Однако обошлось — спасла метель. И чем бы кончился этот мой полет, неизвестно — не заметь я в одной из балок лошадей. «Это свои», — мелькнула догадка. Пошла на посадку. Только села — подбежали два бойца в кавалерийской форме. Значит не ошиблась.

— Какой корпус? — спросила их.

— Первый, Пархоменко.

— Я из штаба фронта. Кто здесь из командиров?

— Начальник разведки.

Навстречу мне уже шел командир в маскировочном халате. Он назвался начальником разведки 1-го кавалерийского корпуса генерала Пархоменко и тут же рассказал мне сложившуюся обстановку, а я еле заметными штрихами отметила на своей полетной карте месторасположение частей 1-го и 5-го корпусов.

— Молодец ты, пилот! Ишь в какой день разыскал.

— Давай пакет, я передам комкору.

— Нет. Я должна лично вручить.

— Почему должна? — разведчик после небольшой паузы рассмеялся громко и раскатисто. — Я принял тебя за летчика, а ты летчица. Может проводить?..

— Нет. Я сама.

— Ну, повнимательнее, — предупредил он. — Придется ползти метров сто. Вон — до того сарая. В обход по оврагу далеко, да и небезопасно: на немцев можно напороться…

Наконец, пакет передан в руки смертельно уставшему генералу. Он глянул на приказ и крепко выругался, не подозревая, что перед ним в летном комбинезоне, унтах и шлеме женщина. Где-то совсем рядом разорвался снаряд, за ним другой. Сотрясая землю, разрывы подняли столбы снежной пыли. Над головами со свистом полетели осколки, а генерал продолжал стоять в глубоком раздумье. Затем, обращаясь ко мне, решительно сказал:

— Давай так. Махни к Гречко, в пятый корпус, отвези ему мое письмо и лети в штаб фронта — привези нам рацию. Повоюем еще маленько здесь…

— Не успеваю засветло, товарищ генерал, а самолет для ночных полетов не приспособлен.

Тут последовала очередная ругань в адрес тыловиков, которые отстали от корпуса: людям и коням есть нечего. А еще рация не работает, а вчера послал в Барвенково подводу — и она пропала…

Генерал в отчаянии махнул рукой и вдруг спросил:

— А ты что простудился что ли, голос-то у тебя какой-то слабый?

— Да нет — ответила я, взяла конверт из его рук и спросила: — А что передать в штаб фронта?

— Що передаты? — не разжимая зубов, проговорил генерал. Насмехаешься, желторотик? Бачь, який огонь накликал своим «кукурузником»! Останешься туточки з намы…

— Но вы приказали передать письмо в пятый корпус. Разрешите выполнить приказание?

— Улетай!..

Отыскать 5-й корпус Гречко не составляло труда, так как мне уже было известно его расположение от начальника разведки 1-го корпуса. Посадила я самолет почти посреди хутора, передала конверт и тут же улетела. На аэродром вернулась ночью.

… Кружу, знаю, что точно прилетела, но садиться остерегаюсь — как бы самолет не поломать. А темень на земле непроглядная. Хоть бы кто догадался спичку зажечь или закурить. Наконец, увидела огонек и пошла на посадку. Приземлилась благополучно, а тут и механик подоспел — помог мне самолетную стоянку разыскать. Дронов, как всегда, ждал меня, не уходил с аэродрома. Это он, едва заслышав рокот мотора, поспешил на поле с паяльной лампой. Ее-то огонек я и увидела с воздуха.

Промерзшая до костей, смертельно уставшая, я тенью вошла на КП, чтобы доложить командиру эскадрильи о выполненном задании. Он молча выслушал меня, молча подошел к телефонисту, приказал соединить его со штабом фронта.

— Разрешите идти спать?

— Разрешаю! — Булкин небрежно махнул рукой. Мне было обидно. Миновав столовую, я направилась в дом, где квартировала. Несмотря на поздний вечер, хозяйка не спала. Увидела она меня в таком состоянии, засуетилась, запричитала:

— Да где же ты так умаялась, родненькая? Попей, на молочка топленого. Согрейся, милая… — Она не могла стащить намокшие унты и комбинезон, подала теплые валенки. — А, может, на печь желаешь? Натоплена…

— На печь, — вяло согласилась я.

Хозяйка, ну точь-в-точь, как моя мама. Видимо, все мамы чем-то похожи друг на друга. Каждый раз, когда я возвращалась к ней в хату на ночлег, она усаживала за стол и начинала угощать украинским борщом и наивкуснейшими солеными помидорами. Бывало, поставит все на стол, сама сядет по другую сторону стола и начнет рассказывать уже в который раз о трех своих сыночках, воевавших где-то на Севере. Она вспоминала, как трудно ей было растить их после смерти мужа, жалела, что не успели сыновья жениться и оставить ей внучат — началась война. При этом моя хозяйка горько вздыхала, утирая концом фартука слезы, бегущие по щекам и все потчевала меня:

— Ешь, доченька, ешь. Вот и моих сыночков, может, кто пожалеет, накормит чья-то мать. А, может, и твоя!