Читаем без скачивания Я — «Берёза». Как слышите меня?.. - Анна Тимофеева-Егорова

Ни Рябова, ни Иркутского на месте не оказалось. Они улетели на задание еще утром. Откровенно говоря, мы немножко недолюбливали Булкина за его высокомерие, сухость, грубоватость. Алексей Васильевич Рябов был полной его противоположностью. Зачастую комиссар сам летал как рядовой летчик, но находил время и по душам поговорить, и поругать, если заслужил. Однако если и поругает, то на него не обидишься.

Парторг Иван Иосифович Иркутский был под стать нашему комиссару — чуткий, добрый, внимательный и штурман отличный. Особенно он отличался в розыске частей, попавших в окружение. В эскадрилье шутили, что Иван фрицев под землей отыщет.

Как-то в поиске отряда конников Иркутский с летчиком Касаткиным наскочили на немецкие танки. Те немедленно их обстреляли. А вскоре Иркутский заметил в одном населенном пункте людей с охапками сена, суетившихся среди домов. Штурман предложил Касаткину посадить машину. Когда приземлились, выяснили, что в селе был именно тот отряд, который они искали. В целях маскировки кавалеристы укрыли коней в сараи, хлевы, даже в жилых домах. Задание экипаж выполнил.

В эскадрилье штурмана Иркутского считали везучим. С летчиком Косаткиным он садился на минное поле — все обошлось удачно, оба остались живы и невредимы. С летчиком Сборщиковым Иркутский полетел как-то на разведку дорог в район Николаева. В пути им повстречались десять Ю-87 под прикрытием истребителей Ме-109. Истребители набросились на беззащитный У-2. Тогда Сборщиков посадил машину прямо по курсу, и они с Иркутским побежали от самолета в разные стороны. Гитлеровцы сделали несколько заходов по самолету, обстреляли и бегущих летчиков, но безуспешно. Весь У-2 был в пробоинах, однако не загорелся, а летчики, как говорится, отделались легким испугом. Возвратились они домой после разведки, а аэродром только что разбомбили, все поле опять было усеяно минами, словно тюльпанами. Как садиться?.. На земле им выложили крест, запрещающий посадку. Но Сборщиков все-таки посадил машину, маневрируя на пробеге между воронками и минами, как заправский циркач. За разведданные экипаж получил тогда благодарность от штаба фронта. А за посадку при запрещающем знаке Сборщикову объявили взыскание от комэска.

— Егорова! А мы с вами земляки, я ведь родом тоже из-под Торжка, обратился однажды ко мне Иркутский и спросил: — От матери письма получаете?

— Нет, давно не получаю. Боюсь, что в наших краях фашисты бесчинствуют. Очень мне страшно за маму.

— Я от своей матери тоже давно не имею весточки, — наклонив голову, тихо сказал парторг и продолжил: — Мне наш комсорг сказал, что тебя комсомол рекомендует в партию. Так вот я и готов за тебя поручиться. Я ведь, Егорова, в партию вступил в тридцать девятом году, а в комсомоле с двадцать восьмого года. Видишь, какой, я уже старый.

— Да что вы! Всего-то тридцать один год, — заметила я и, спросила: — А кем вы перед войной работали?

— Заворготделом ЦК профсоюза госторговли РСФСР! — Оттуда и на фронт ушел двадцать третьего июня 1941 года. Отец мой погиб осенью 1916 г. в районе Львова, во время знаменитого Брусиловского прорыва. Мне тогда было шесть лет, братишке четыре года, сестренке девять месяцев, а матери, как мне сегодня тридцать один год. До четырнадцати лет я жил в своем селе Стружня, помогал матери по хозяйству, учился в школе. Потом поехал в Москву учиться. Окончил техникум, плановый институт Центросоюза. Три года был на срочной службе в Благовещенске на Дальнем Востоке. В 1939 году закончил школу штурманов авиации в родном Торжке и так далее, и тому подобное! — Иркутский заулыбался этому своему «и так далее и тому подобное», засмеялся так непосредственно и так молодо, что я рискнула спросить:

— А вы женаты, Иван Иосифович?

— Нет, Егорова, еще не успел. Все некогда. Была знакомая девушка, да и та вышла замуж, не дождавшись меня из армии…

Вот так мы и поговорили по душам с парторгом.

— Да, Егорова, вторую рекомендацию вам даст комиссар Рябов он мне сам об этом сказал.

— Спасибо! Постараюсь ваше доверие оправдать, — поблагодарила я и побежала к самолету.

Партсобрания в эскадрилье были всегда краткие, протоколы писались сжатые только постановляющая часть, а вопросы обсуждались в основном по приему в члены да кандидаты партии. На собраниях всегда присутствовал комиссар.

Батальонный комиссар Рябов Алексей Васильевич не был ни оратором, ни теоретиком. Он был просто хорошим человеком. Всем своим сердцем и делом наш комиссар старался воодушевить весь личный состав АЭ на выполнение стоящих перед нами задач. А задача у нас была одна, как и у всего советского народа разгромить врага до победного конца. И, нужно сказать, что за все время фронтовой деятельности летчики, штурманы, техники и весь личный состав АЭ добросовестно выполняли все задания командования штаба Южного фронта.

Кандидатом в члены ВКП(б) меня принимали на партийном собрании эскадрильи. Было это в апреле 1942 года. Мы стояли тогда в населенном пункте Воеводовка, около Лисичанска, а кандидатскую карточку мне вручили в штабе Южного фронта. Политотделец, вручавший мне кандидатскую карточку, неожиданно спросил:

— Вы, товарищ Егорова, случайно не сестра Василия Александровича Егорова?

— Нет, — бойко ответила я, а потом страдала от своего вероломства по отношению к брату. Как могла я так бездумно отречься от старшего брата, заменившего мне умершего отца!.. Мне до сих пор горечь жжет душу. Почему я так ответила?..

Много лет спустя, когда уже брата реабилитировали и он приехал в Москву, я рассказала ему об этом случае. Он подумал, потом улыбнулся и сказал:

— Ты, наверное, боялась, что тебе не дадут воевать?

— Боялась.

— Эх, ты, трусишка! — и брат крепко меня поцеловал, как бы прощая мое вынужденное отречение от него.

Мужика не нашлось для генерала?..

Впервые за последние дни Барвенковской эпопеи мне удалось выспаться как следует. Добрый сон прогнал усталость. Все, что было пережито за два тяжелейших рейса, осталось где-то позади, ушло в копилку памяти. Впереди ждали новые испытания.

Бодрая, полная сил я вошла в помещение штаба эскадрильи и первое, что мне попалось на глаза, это большой лист ватмана, приколоченный к стене коридора. Я хотела было пройти мимо, но один из летчиков, оказавшийся поблизости, с лукавой улыбкой произнес:

— Не гордись, Егорова, прочти — тебя касается.

— Меня? — удивилась я и подошла к бумаге… Какой-то самодеятельный художник изобразил на ней воздушную фею, несущуюся сквозь снежную метель! Под дружеским шаржем подпись: «Женщина летает, а у мужчин — выходной!»