Читаем без скачивания Сиамские близнецы - Лариса Захарова

— Если они ставленники генерала Шатилова, сие неудивительно, — не сдавался Литовцев. — Я еду домой с чистой душой. Я предложу Родине все свои способности и силы.

— Ах, боже мой, — поморщился Бобрищев, — неужто вам снится Магнитка?

— Как эмигранты в эпоху Наполеона не могли скрыть гордости при вести о победах французов при Йене, Аустерлице и Ваграме, так и мы радуемся при известии о строительных победах. Днепрогэс, Магнитка, Турксиб — разве не равны они многим военным победам Наполеона? А пятилетка безусловно важнее для России, чем все войны Наполеона для Франции.

— На Магнитке работали политические каторжане, — с нажимом перебил Бобрищев. — Их в России сейчас не меньше, чем в концлагерях Германии. Если угодно, можете справиться! Мои сведения точны.

Багратиони слегка склонился к Ванситарту и прошептал:

— Сущие дети…

— Господа, — Ванситарт решил примирить спорящих, — по-моему, не стоит обсуждать не слишком доступные нам вопросы. Иначе легко обратить серьезное дело в легкомысленное хобби. Особенно если хобби — политика, а мы только что согласились с мистером Литовцевым, что для развития личности желателен обратный процесс — превращение хобби в бизнес.

— Мы живем в перенасыщенном политикой мире, все в порядке вещей, — ответил Литовцев. — Боже мой, что творится во Франции!

— Да-да, юноша, — кивнул Ванситарт. — То-то и печально, что не профессионалы берутся влиять на политику. В Германии и Италии они, увы, уже политику делают! Пример этот заразителен. Недавно я имел честь беседовать с лидером Судето-немецкой партии. Конрад Генлейн… Это достаточно весомая фигура, его принимают в Форин офис.

— Я до сих пор полагал, — сказал Бобрищев, — что Судето-немецкая партия всего лишь националистическая группировка, принимать же ее всерьез… — он выразительно пожал плечами.

— Что значит реальное отделение Судет от Чехословакии? — обратился к Ванситарту Литовцев. — Всего лишь рождение нежизнеспособного государства с недостаточной экономикой. Не так ли, сэр?

— Вся беда, — ответил Ванситарт после некоторого молчания, — в отсутствии историзма в их рассуждениях и требованиях. Судето-немецкая автономия. Но куда деть сложившуюся государственность, экономическую общность, культуру, наконец?! Словно забыли, или не знали, — добавил Ванситарт с сарказмом, — что Карлов университет старейший в Европе. Конечно, мысли об автономии продиктованы Берлином. Дело дойдет до кризиса. А в тамошней верхушке нелегко найти образованного человека, сплошные недоучки. Гитлер, конечно, назначит Риббентропа послом в Великобритании, и я не представляю, как мы сможем с ним работать.

— Дело вряд ли только в личности Риббентропа. Лишь бы сей кризис не оказался подобен испанскому, — заметил Багратиони как можно более равнодушно. — Я слышал, не исключена германо-итальянская интервенция. Лига наций, наверное, могла бы… — и он принялся раскуривать сигару, ожидая реакции гостя.

— Женевское учреждение некомпетентно в вопросах гражданских войн, — ответил Ванситарт. — К тому же вмешательство сообщества наций было бы неосторожным шагом, как мне кажется. Это значило бы признать международный характер внутреннего конфликта, что неминуемо повлекло бы непредсказуемые последствия. Вплоть до европейской войны.

— Безусловно, — светски-любезно поддержал беседу Багратиони, — я прекрасно понимаю вашу точку зрения. Но как страшно слышать от вас о возможности войны. Неужели у человечества такая короткая память! Неужели забыты газовые атаки, разрушения от воздушных налетов, громады танков, подминающие пехоту?…

Ванситарт снисходительно улыбнулся. Неужели сэр Багратиони столь наивен? Будущая война может привести к тому, что цивилизация окажется представленной лишь лопарями и туземцами Океании! Вот тогда пригодятся познания супруги этого запальчивого русского графа.

— Мы, — Ванситарт подчеркнул голосом это «мы», имея в виду себя и Идена, — пойдем на все, чтобы не допустить новой войны. За нами мнение короля. Большинство парламента! Но, увы, существуют и другие, противоположные точки зрения. Якобы только война способна очистить мир от неугодных идей. Вы понимаете меня, сэр Ивен?

Ванситарт всегда с удовольствием беседовал с этим богатым русским эмигрантом — весьма образованным! — о политике. Аполитичность сэра Ивена хорошо известна, у него нет даже претензий к большевикам, очень милый, светский человек. Немного спортсмен, немного чудак, немного игрок, увлекается новаторской техникой. Но прекрасно все понимает.

— Я боюсь, — продолжал Ванситарт, — что и в Москве задумываются о скором изменении в европейской расстановке сил. Испания… Как поведут себя русские? Мы имеем некоторые данные, и, боюсь, в результате некоторых действий Кремля температура англо-советских отношений опустится до нуля и ниже. Конечно, я делаю, что могу… Но Сталин вне моего влияния, — Ванситарт печально улыбнулся.

— И свои действия они наверняка прикроют красивыми лозунгами коллективной безопасности, — язвительно вставил Бобрищев.

Ванситарт заметил, что лицо Багратиони будто сковала ледяная маска. Литовцев вспыхнул, как девушка. Воцарилось неловкое молчание. Чтобы его как-то прервать, Багратиони пригласил гостей осмотреть его радиоустановку. Он уже продумал текст информации в Центр: «По данным Ванситарта, Великобритания станет продолжать и развивать политику невмешательства по отношению к гражданской войне в Испании в случае германской агрессии. По мнению Ванситарта, идея Судето-немецкой автономии, предлагаемая Конрадом Генлейном, есть прелюдия к возможному захвату Чехословакии Гитлером. Гиви».

— В основном я веду переговоры на ультракоротких волнах. С такими же любителями. Я уже говорил о мистере Чаррусе из Сиднея. Также я имею радиокорреспондентов в Японии, Аргентине, в Дании.

— А в России? — поинтересовалась леди Сарита.

Багратиони ответил ей грустной улыбкой.

Леди Сарита застенчиво посмотрела на мужа:

— Я никогда не видела, как работает радио. Обычно только слышишь…

— Минуту, — радушным жестом Иван Яковлевич пригласил леди Ванситарт подойти ближе к аппаратуре и включил передатчик…

Вечером Багратиони зашел в комнату дочери. Нина вышивала. Она подняла на отца ясные глаза.

— Папа, а как ты понимаешь, — спросила она, — что такое любовь, только настоящая?

Багратиони с трудом подавил улыбку. Сел. Ответить: «Не могу тебе сказать, ибо этот вопрос безуспешно решали и философы, и поэты, но так и не нашли однозначного определения» — значило бы не сказать ничего. В ее возрасте предпочитают нечто более конкретное.

— Дитя мое, любовь — это масса привходящих чувств, сложнейшая система отношений двоих, когда важно так много… Ты тревожишься за сестру?

— Да, наверное. Ведь это первая свадьба в нашем доме. И такая, такая… — она искала слова. — Полная тревожного смысла.

Багратиони вздрогнул. Что за пророчество в устах вчерашнего ребенка?

— Но я хотела спросить о другом. Как отличить любовь от увлечения?

— Наверное, исключительно опытным путем, — засмеялся Багратиони. — Но поскольку опыт может быть неудачным, советую не торопиться. Видишь ли… — Багратиони на минуту задумался. — Люди как книги. У каждого своя история — это судьба. У каждого свое содержание — его внутренний мир. Ты встречаешься с человеком, будто открываешь новый роман. Поначалу безусловно интересно все, как интересна любая новинка. А потом… Потом, когда ты много прочитаешь, становится ясно, бессодержательный ли это комикс или эпопея, каждая глава которой захватывает все полней. Такую книгу ведь хочется перечитывать, возвращаться к ней, как ты, например, каждый год перечитываешь «Джейн Эйр». Так и в любви. Счастье любви, должно быть, в том, чтобы всегда и во всем быть захваченной любимым, поражаться неожиданным открытиям в нем, радоваться не увиденной прежде новизне, и при этом самой быть также интересной тому, кого любишь. Вот последнее — истинный труд души. Как труд писателя, это тоже творчество…

— Это все философия… — Нина тяжело вздохнула. — Но если развивать сказанное тобою… Вот Дорн — он как книга на непонятном языке. И словаря нет.

Багратиони насторожился. Дорн?! Только этого не хватало!

— Ты получила письмо от Дорна? — с наигранным безразличием спросил Иван Яковлевич. — Отчего ты не покажешь его мне? Наверняка он что-то написал и для меня.

Нина вколола иголку в шелк и принялась подбирать тон нитки к лепестку василька — она шила гладью.

— В том-то и дело, — сказала печально, — что от Дорна давно ничего не было. Последнее письмо пришло из Тетуана. А ты его видел.

«Видимо, — подумал Багратиони, — писать из прифронтовой полосы Дорн считает либо опасным (возможна перлюстрация), либо бесполезным (письмо может не дойти). Но нельзя же ему оставаться без связи. Центр должен что-то предпринять, послать связного, информация Дорна необходима республиканцам».