Читаем без скачивания Наследница моря и огня - Патриция МакКиллип

Она пробудилась на рассвете; прикосновение солнца обожгло ей глаза. Встав, она плеснула себе в лицо воды из реки, попила, а затем съела немного пищи из своего тюка. Ее кости ныли; мышцы противились каждому движению, пока она не расходилась и не позабыла о них. Прокладывать для себя новую тропу вдоль реки оказалось нетрудно. Она обходила заросшие куманикой участки, карабкалась по скалам, а когда берега сделались чересчур крутыми, подобрала разодранные полы и подалась вброд, и омывала в реке свои израненные, исцарапанные ладони, и чувствовала, как солнце падает ей на лицо. Она не замечала, как идет время, и вообще для нее не существовало ничего, кроме ее движения, – пока Рэдерле не поняла, что ее преследуют.

Тогда она остановилась. Усталость и боль, накопившиеся в теле, хлынули густым потоком – и она зашаталась, с трудом держась на речном камне. Рэдерле наклонилась, выпила воды и опять оглянулась. Ничто не нарушало ленивую неподвижность жаркого полудня, и все же она ощущала какое-то движение и свое имя в чьем-то уме. Она опять отпила из реки, вытерла рукавом рот и принялась возиться с кусочком серебряной нити.

Она оставила несколько моточков на своем пути, хитро перевитых и запутанных. Она стянула вместе несколько длинных былинок и связала их узлом; хрупкое сооружение на первый взгляд, но человеку или коню, который на них наскочит, они покажутся крепкой, тугой веревкой. Она разбросала наобум по тропе куманичные стебельки, представив себе, что это жуткие колючие заросли, которые должен будет увидеть любой другой. В одном месте она выкопала ямку размером с кулак, выложила ее листьями, а затем наполнила водой, которую принесла в горсти. И в синее небо, точно глаз, уставилась безобидная круглая лужица, которая вдруг раскинется перед преследователями широким озером. Теперь мысль о погоне досаждала меньше; Рэдерле догадалась, что погоня уже наткнулась на некоторые из ее ловушек. И тогда немного замедлила шаг. Давно перевалило за полдень. Солнце висело над вершинами сосен. Легкий ветерок, все усиливающийся, колыхал хвою. Он принес щемящую тоску, тоску Задворок Мира. И тогда она окинула взглядом долгую последовательность дней и ночей впереди, одинокий путь через незаселенные земли, почти невозможный для безоружного и пешего. Но позади лежал Исигский перевал с его темной тайной; в Ане не было никого, кто хоть что-то ей подсказал бы. Она могла только надеяться, что, будучи в крайности, сама наткнется вслепую на источник утешения. Она задрожала – не из-за ветра, но из-за бессмысленности шелеста, раздавшегося ему вслед, – и пошла дальше. Солнце садилось, протянув пальцы сквозь древесные кроны; сумерки пали на мир в неземном молчании. А она все двигалась, не думая ни о чем, не останавливаясь, чтобы перекусить, не осознавая, что бредет на грани изнурения. Взошла луна. Рэдерле, то и дело натыкавшаяся на что-то невидимое в темноте, мало-помалу замедлила шаг. Один раз она упала, вроде бы без всякой причины, и удивилась, когда обнаружила, что подняться трудно. Снова упала несколько шагов спустя и точно так же удивилась. Почувствовала, что по колену течет кровь, а поднимаясь, угодила рукой в заросли крапивы. Она стояла, положив обожженную ладонь под мышку, и не могла понять, почему дрожит всем телом, хотя ночь нехолодная. И тут увидела то, на что и не надеялась: легкое и теплое пламя, пляшущее за деревьями. Зашагала к нему, мысленно твердя лишь одно имя. И, дойдя до цели, обнаружила в круге света арфиста Высшего.

В первый миг, стоя на рубеже света и тьмы, она только увидела, что это не Моргон. Он сидел спиной к камню у костра, склонив голову. Рэдерле видела лишь его серебристо-белые волосы. Затем он поднял голову и поглядел на нее. Она услышала, как он подавил вздох.

– Рэдерле?

Она отступила на шаг, и он подался в ее сторону, готовый вскочить и задержать ее, пока она опять не исчезла в темноте. Но тут же справился с собой, нарочито откинувшись назад, спиной к камню. Она еще никогда не видела у него такого лица, и это удержало ее на краю светового круга. Он указал на костер, над которым на вертеле жарился заяц.

– У тебя усталый вид. Сядь, отдохни. – Он повернул вертел; ее обдало духом жареного мяса. Волосы у него были в беспорядке; лицо – измученное, изборожденное морщинами, необычайно открытое. Голос его, мелодичный, не лишенный иронии, не изменился.

Она прошептала: «Моргон сказал, что ты… что ты играл на арфе, пока он лежал полумертвый во власти Гистеслухлома». И увидела, как напряглись его лицевые мышцы. Он потянулся, направил в огонь сломанную ветку.

– Это правда. И я еще получу свою награду за ту музыку. Ну а пока не хочешь ли ты поужинать? Я обречен. Ты голодна. Одно имеет мало общего с другим, так что у тебя нет причины не поесть со мной.

Она сделала еще один шаг, на этот раз – к нему. Он наблюдал за ней, но его лицо не изменилось, и она опять шагнула. Он вынул из своего тюка кубок и наполнил его вином из бурдюка. Наконец она подошла совсем близко и протянула ладони к огню. Руки болели. Приглядевшись, она увидела на них царапины от колючек, белые волдыри от крапивы. Опять раздался его голос:

– У меня есть вода… – и угас.

Она взглянула в его сторону и принялась наблюдать, как он наливает воду в миску из другого бурдюка. Его пальцы слегка дрожали, когда он закупоривал бурдюк; больше он ничего не говорил. Наконец она села, смыла с ладоней грязь и засохшую кровь. По-прежнему молча он передал ей вино, хлеб и мясо, сам же медленно потягивал вино, пока она ела. Затем заговорил, и его голос так ровно заскользил в тишине, что это не испугало ее.

– В ночи близ моего костра я ожидал обнаружить Моргона или кого-либо из пяти волшебников, но едва ли Вторую Красавицу Трех Уделов Ана.

Она рассеянно оглядела себя.

– Не думаю, что я теперь являюсь тем, кем была прежде. – Жгучая скорбь сжала ей горло, и она поперхнулась. Отложив еду, она прошептала: – Даже я изменила обличье. Даже ты.

– Я всегда был собой.

Она с непривычным оттенком насмешки взглянула на тонкое, неуловимое лицо. И спросила, ибо и вопрос, и ответ казались безличными, отдаленными:

– А Высший? Кому ты играл на арфе столько веков?

Он резко подался вперед и стал ворошить в угасающем костре:

– Ты знаешь, какой вопрос задать. Ты знаешь, каков ответ. Прошлое прошло. А будущего у меня нет.

В горле у нее пылало.

– Почему? Почему ты предал Звездоносца?

– Мы играем в загадки? Я дам ответ за ответ.

– Нет. Никаких игр.

Оба опять замолчали. Она потягивала вино, чувствуя, как в теле оживают все болячки, подергиванья близ порезов, нытье в мышцах, жжение… Он снова наполнил кубок, когда тот опустел. Она нарушила молчанье, почему-то ничуть не тягостное – как если бы их окутывала чернота одной и той же скорби.