Читаем без скачивания Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

Я ответил не сразу, пытаясь представить объем «ассенизаторских» работ.

— Хочешь привести в порядок все комнаты? Да здесь же… грести и грести, в некоторых углах ужас что творится. Ты вполне можешь позволить себе домработницу.

— Нет, я должна все сделать сама. Хочу, чтобы квартира стала такой, как раньше, при родителях. Когда закончу, заплачу консьержке, чтобы приходила и поддерживала чистоту.

— Да мы облысеем, пока все сделаем.

— Я все обдумала, Мишель. Я выбрала неверный путь, позволила выбить себя из колеи. С этим покончено. Начинаю все с нуля. Приведу в порядок квартиру. Закончу диссертацию… или перейду на психфак. И… буду заниматься спортом.

— Ты?

— Я уже начала. По утрам час делаю зарядку у открытого окна.

— Не верю.

— Будем тренироваться вместе.

— Со мной? Да я ненавижу физкультуру.

— Если не одумаешься, через двадцать лет станешь толстым пузаном. Мы и так слишком долго умствовали.

— Я освобожден от физкультуры.

Она ткнула меня кулачком в живот, и я согнулся пополам.

— У тебя совсем нет пресса. Ты вялый и рыхлый, как тесто. Нужно шевелиться, Мишель!

— И какой вид спорта ты для нас выбрала?

— Коньки. На свежем воздухе, в «Молиторе». Зимой будем ходить в бассейн «Лютеция», летом — в «Делиньи».

— Коньки — это риск, Сесиль.

— Кончай трепаться. Мы начинаем новую жизнь.

23

Игорь был единственным, кто проявлял внимание и симпатию к потерявшему память человеку, и тот с нетерпением ждал его прихода. Незнакомец ничего не помнил о своей жизни до выхода из комы, как будто чья-то рука стерла воспоминания, как мел с доски. Остались крошечные осколки гигантского пазла, подобные призрачным очертаниям древних фресок на стенах соборов. Игорь не задавал прямых вопросов, пытаясь воздействовать на память изобразительным и ассоциативным рядом. Он купил карточки для детей в возрасте от трех до пяти лет и показывал пациенту изображения животных и предметов, чтобы тот называл их, надеясь на ответную реакцию мозга. Неизвестный вглядывался, щуря глаза и склонив голову набок, начинал дрожать от напряжения. Игорю казалось, что он сейчас вынырнет из тьмы к свету, что вот-вот раздастся щелчок и произойдет сцепление, но ничего не получалось. Больной обмякал и снова погружался в пустоту. Несмотря на все усилия Игоря, улучшения не наступало. Оставалось одно — ждать и надеяться. Пытаться подобрать ключ к таинственной дверце в мозгу. Человек был немцем или австрийцем — и ничего не помнил. Говорил он мало, с грубым скрипучим акцентом, вызывая у окружающих самые мрачные воспоминания. Люди не забыли горечь унизительного поражения и страшное время оккупации и немцев, мягко говоря, недолюбливали. Каждую неделю на экраны выходил новый фильм, клеймивший нацистское варварство и воспевающий героику Сопротивления. Рядовые граждане, не проявлявшие особой храбрости в борьбе с нацистами, быстро уверились, что все, поголовно, были героями. В больнице в беспомощном состоянии лежал потерявший память человек, которому на вид было лет сорок пять, следовательно он родился в 1910-х, а значит, наверняка служил в немецкой армии. Удобный случай свести счеты…

— Они мучили и убивали нас четыре года, мы победили, выкинули оккупантов из страны и больше не желаем их видеть.

Чудесные, милые медсестры, терпеливые санитары, внимательнейшие врачи были единодушны: вон — и немедленно! Пациент никак не реагировал на всеобщее возбуждение, причиной которого стал, он целыми днями сидел в кресле, погрузившись в себя. Вечером приходил Игорь, мыл и кормил его с ложечки, как ребенка, потому что ни одна медсестра не желала заниматься «этим немцем». Игорь был бессилен против затуманившей людям мозги ненависти, но пытался переубедить их:

— Он может оказаться швейцарским немцем! — но натолкнулся на глухую стену отторжения.

— Это бош! — взорвался Мазерен. — Тут не о чем спорить.

— Вы не имеете права выкидывать больного на улицу!

— Физически этот человек совершенно здоров. Амнезию мы лечить не умеем. Это состояние может продлиться и десять лет, и всю жизнь. У нас больница, а не хоспис. Даю вам двадцать четыре часа. Потом я его выпишу. Не хочу, чтобы из-за него началась забастовка персонала.

Мазерен вышел, хлопнув дверью. Неизвестный улыбался. Игорь попытался все ему объяснить. Непросто сказать человеку, что люди ненавидят его из-за событий десятилетней давности, если его собственной памяти всего пять дней от роду.

— С чего начать? Как объяснить тебе про войну?

Раздался стук в дверь, и в палату вошел атлетически сложенный темнокожий человек. Он показал удостоверение и представился:

— Инспектор Даниэль Маго. Комиссариат улицы Гобеленов.

Полицейский хотел допросить раненого о нападении, но ему сообщили, что пациента выписывают. Игорь рассказал Маго о приступе коллективной ярости персонала и о том, что неизвестного не выписывают, а просто-напросто выкидывают из больницы.

Инспектор наклонился к мужчине и сказал:

— Я из полиции. Веду расследование. Хотите подать жалобу?.. Вы что-нибудь помните о нападении, мсье?.. Знаете, кто с вами это сделал?

— Нападение? — с улыбкой переспросил тот. — Я ничего не помню.

— Вечно одно и то же! — проворчал инспектор. — Если память вернется, пусть явится в комиссариат. Здание за мэрией Тринадцатого округа.

Чуть позже появился Мазерен, сообщил, что палата понадобится уже утром, и даже слушать не захотел об отсрочке. Неизвестный ничего не сказал в ответ, только посмотрел на Игоря с доверием и надеждой.

— Мне едва хватает денег на крошечный номер в гостинице, заботиться о тебе времени нет. Может, ты последний негодяй, но это не имеет значения, я тебя не брошу. Жить будешь у меня, а если хозяин начнет выступать, переедем. В общем, разберемся.

24

«И ни слова маме. Я больше не желаю о ней слышать. Ты понял? Выкручивайся как хочешь, иначе…»

Франк не оставил мне выбора. Общаясь с Сесиль, я делал вид, что ничего не знаю, дома все происходило иначе. С того дня, как Франк ушел, хлопнув дверью, мы перестали о нем говорить, даже имени его не упоминали, но он никуда не делся, он был среди нас, когда мы здоровались или улыбались друг другу, спрашивали: «Как дела?» или «Чем сегодня занимался?» Члены семьи связаны друг с другом невидимыми нитями, даже если они оборваны. Нам с Жюльеттой никто не объяснил правил игры, мы следовали им инстинктивно, по наитию. Папа был поглощен делами нового магазина. Мы его совсем не видели. Ужинали без него, за столом ни о чем не разговаривали. Папа возвращался поздно, совсем без сил, подогревал в кухне остатки еды, ел молча, глядя в одну точку. Он делал вид, что слушает меня, но думал о чем-то другом. Я хотел поговорить с ним о Франке так, чтобы не услышала мама, но ни дома, ни в магазине сделать это не удавалось. Я ждал, время шло, но остаться один на один не получалось. До отъезда Франка оставалось два дня. Утром мама вышла к завтраку в одном из любимых костюмов от Шанель, которые надевала в особых случаях. Ей предстояло прослушать трехдневный курс на тему «Воспитайте в себе лидера» — один из американских семинаров, которые ей горячо рекомендовал Морис.

У моих родителей был повод чувствовать себя победителями. Открытие обновленного магазина стало настоящим событием и удостоилось фотографии на восьмой полосе «Франс суар». Папа увеличил снимок и напечатал проспекты, которые курьер разложил по почтовым ящикам жителей Пятого, Шестого и Тринадцатого округов. Эффект не заставил себя ждать. Успех превзошел все самые оптимистичные ожидания, заказов было так много, что родители едва успевали обслуживать клиентов. Папа руководил своей командой с изяществом дирижера, все замечал, улыбался, шутил, разруливал конфликты между продавцами, облаченными в пиджаки гранатового цвета, предлагал рассрочку клиентам, которым не хватало наличных средств. Мама не сразу согласилась с этой идеей — несмотря на американские семинары, в торговле она придерживалась традиционных устоев.

— Бедных людей намного больше, чем богатых, — если мы хотим увеличить оборот, нужно продавать товар тем, кто умирает от желания купить то, на что у него нет средств. Мы должны торговать в кредит.

Филипп Делоне вернулся на работу, чтобы помочь дочери и зятю, и объявил успех своей заслугой, но в некоторых его высказываниях чувствовалась горечь. Он не мог смириться с невероятной аморальностью и глубинной несправедливостью: Поль Марини — болван, выходец из рабочей семьи, неуч — придумал удачную идею и гребет деньги лопатой. Да, торговля изменилась. Преуспеть можно и без образования. Завтрашний мир будет принадлежать выскочкам и ловкачам. Папа не упускал случая напомнить тестю о его мрачных — несбывшихся! — предсказаниях и с наслаждением проворачивал нож в ране, походя сообщая, что оборот вырос в десять раз, а выручка — в пятнадцать. Мама вела подсчеты на электрическом калькуляторе — складывала цифры, разрумянившись от счастья. Родители поговаривали об открытии второго магазина. Папа нашел помещение на авеню Генерала Леклерка, но мама дала задний ход, слишком много средств требовалось вложить. Они поссорились, но папа не отказался от своей идеи: он приглядывался к зданию на улице Пасси, надеясь однажды осуществить мечту всей своей жизни — открыть магазин в Версале: