Читаем без скачивания Инженю, или В тихом омуте - Ольга Ланская

— Я вас не пугаю, Марина Евгеньевна. — Голос хамелеона помягчел, в нем даже условное тепло появилось. — Просто давайте уж честно — гуляли, услышали взрыв, испугались, хотели уйти побыстрее. А потом увидели, как телевидение подъехало, и подумали, что почему бы не прославиться, себя не показать — ну и… Ну давайте — и расстанемся по-хорошему…

Она уловила нотки снисходительности и торжества — она даже в такую минуту способна была четко улавливать любые изменения в атмосфере, голосе, интонации.

И наверное, это и удержало ее, зависшую на грани. И застывшая полуулыбка ожила.

— О, это так интересно — тот журналист, который написал статью, сказал, что вы так и будете себя вести. Нет, правда — прямо так и сказал… Он сказал, что вы меня сначала будете убеждать признаться, что я все придумала, а потом пугать, а потом внушать мне, что я на самом деле ничего не видела. А если я с вами не соглашусь, скажете, что меня надо задержать, потому что я, возможно, соучастница…

Журналист этого не говорил — это Виктор ей сказал вчера. Но ему необязательно было знать это. Тем более что он и не услышал бы, наверное, — он был занят другим. Он, проскочив кучу промежуточных оттенков, наливался сейчас очень темной, насыщенной, густой краской бессильного гнева. Бессильного — потому что он молчал, ему нечего было сказать, словно она попала в точку.

— Да вы нас неправильно поняли, Марина, — встрял из угла Мыльников. — Просто… ну бывает так, знаете — и что путают, тоже бывает. И вообще… Вот у меня недавно…

— Во умные пошли журналисты, да, Мыльников? — тяжело выдохнул хамелеон. — Все, похоже, с образованием юридическим — такие грамотные, что дальше некуда…

Он так нарочито медленно поворачивал к ней голову, словно давал ей время прочувствовать, что ее ждет. Каким страшным, уничтожающим и испепеляющим будет его взгляд. А она ждала его спокойно, с наивностью и доверчивостью на лице — о которые этот взгляд должен был затупиться сразу. Но он до нее не дошел — метнувшись на дверь, в которую постучали негромко.

— Там звонят вам, Анатолий Владимирович, из главка. Сюда переключить или… Говорят, срочно, по…

Этот резко встал, делая какой-то жест, затыкая вошедшему рот. И прошло минут двадцать или даже тридцать, прежде чем он вернулся, — и все эти двадцать или тридцать минут Мыльников молчал. Конечно, скажи она что-нибудь, спроси его кокетливо, почему она не нравится его начальнику — или что-нибудь еще в этом роде, — он бы обрел дар речи, это точно. Но она тоже молчала. Наслаждаясь спокойствием, тишиной, наблюдая за нервничающим лейтенантом. Думая про себя, что все оказалось не так уж сложно и неприятно — просто она немного растерялась, вот и все. По крайней мере могло быть куда хуже. И все еще может стать хуже — если…

Она задумчиво достала сигарету, видя краем глаза, как встрепенулся Мыльников — наверное, здесь нельзя был курить, она ведь не видела, чтобы хамелеон курил. Но ей было все равно — и она медленно повертела сигарету перед глазами, восхищенно рассматривая ее, а потом провела большим пальцем по колесику зажигалки любовно обхватила ярко-красными губами золотой фильтр. Думая, что был бы сейчас на месте Мыльникова более тонкий человек, он бы тут же возбудился, представив в секунду, как она обхватывает этими самыми губами кое-что другое — что-то более толстое и живое и горячее.

— Не надо бы здесь, — шепнул Мыльников, и тон его был таким интимным, что она не сразу поняла, о чем он. — Душу бы ему травить не надо. Завязал он с этим — буквально месяц назад завязал…

Она посмотрела на него недоуменно — вдруг расхохотавшись, когда до нее дошел смысл сказанного. И именно в этот момент вернулся хамелеон. Она даже не услышала, как открылась дверь — все напряжение вырвалось вместе с этим смехом, — только покашливание услышала. Глухое многозначительное покашливание.

— Ну что, продолжим, Марина Евгеньевна? — Он покосился на сигарету в ее руке, хмыкнув злобно, но ничего не сказав, начав рисовать что-то на листе бумаги. — Вот смотрите — вот переулок наш, где произошло все. Как вы сюда попали, вы точно не помните — лейтенанту вы сообщили, что просто гуляли, вслепую, без цели, правильно? Допустим — сомнительно, но допустим. А в переулок вы с какой стороны вошли — отсюда или отсюда? Ну, джип к вам лицом был или задом?

Он изменился за то время, пока отсутствовал, — он был менее эмоционален, более сух и деловит. Словно услышал что-то такое, что повлияло на его поведение. Услышал или придумал. Она на него с самого начала действовала как красная тряпка на быка — а вот стоило ему выйти, как он вернулся совсем другим. И ей следовало бы насторожиться, и как можно внимательнее воспринимать каждое его слово и максимально контролировать каждое свое.

Интересно, почему он ее так ненавидит? Вроде бы нормальный мужчина — лет сорок пять, среднего роста, крепкий, ну, может, чуть полноват, так это не страшно. И лицо нормальное — без карикатурной тупости. В общем, мужчина, на которого наверняка обращают внимание женщины его уровня — и он на них, конечно, тоже. Да даже если он горит на работе, появляясь дома слишком поздно и уезжая слишком рано, тут же куча женщин наверняка — машинисток всяких, секретарш и прочих, которые рады пококетничать с ним, особенно если учесть, что он тут какой-то начальник. А может, и не просто пококетничать, но и отдаться в кабинете.

А что, запросто. У нее даже сцена в голове родилась — она всегда любила придумывать себе всякие эротические сценки, может, чуть приукрашенные, чуть оторванные от действительности, но все же. Вот и сейчас представилась молодая машинистка, грудастая и задастая, которую этот тип зовет к себе в кабинет попечатать, и он ходит по комнате и диктует, а она елозит по креслу, а потом даже встает на него коленями, ей, мол, так удобнее, и выставляет на его обозрение призывно колышущийся зад. И он диктует все медленнее и медленнее, все чаще засматривается на обтянутую короткой юбкой часть тела, манящую его, обещающую быстротечную, но бурную страсть.

И вот он наконец как бы невзначай оказывается у двери, закрывая ее поворотом ключа — думая, что сделал это бесшумно, но она слышит и дышит все чаще, и грудь здоровенная колышется в предчувствии, и щеки розовеют. А он продолжает расхаживать задумчиво, но траектория его движения уже полностью осмысленна, и он оказывается у нее за спиной, и незаконченная фраза повисает, замирая. И он стоит за ней и решается, а она не поворачивается, она ждет. И он выдает ей длинное, странным тоном произнесенное предложение, а сам стремительно задирает юбку и рывком спускает то, что под ней, — дешевые нейлоновые трусики, обязательно розовые. И пристраивается. А она делает вид, что ничего не замечает, и продолжает печатать, тыкая невпопад дрожащими пальцами в клавиши, — и вдруг дергается и падает на машинку головой, и…