Читаем без скачивания Чёрный караван - Клыч Кулиев

За чаем я спросил у нового амлякдара, кто такой сидит во дворе. Он многозначительно улыбнулся и ответил:

— Это Халмухаммед-хан. Вчерашний амлякдар.

— Амлякдар?

— Да… Вчера его посадил самолично его светлость кушбеги. Он должен просидеть так три дня и три ночи. Какая судьба ждет его дальше, ведомо лишь аллаху.

— Значит, натворил что-нибудь?

— Эх, если б какая-нибудь мелочь… Бессовестный человек, за шесть лет наделал столько подлостей! Половину селений совсем вычеркнул из счетной тетради и весь сбор с них клал себе в карман. По своему произволу увеличивал подати, назначенные его превосходительством беком. Жалованье нукеров также присваивал.

Безбожно притеснял народ. Кого избил, кого расстрелял. Словом, натворил дел!

Не дай бог в наше время восстановить против себя народ, — продолжал амлякдар. — Люди переменились, никто не спешит, как прежде, покорно ответить на твоз повеление: «Будет сделано!» С тех пор как в Ташкенте правят большевики, народ совсем от рук отбился. Вот и здесь подняли шум. Его светлость кушбеги сначала хотел усмирить их силой. Прислал из Бухары сербазов. Но и бунтовщики времени не теряли. Тоже послали людей в Керки, в Чарджуй — за помощью. Его светлость понял: тут силой не возьмешь. Направил своих людей, чтобы выслушали жалобы. И раскрылось множество беззаконий. Тогда он прибыл сам и объявил повеление его высочества эмира: сменил всех чиновников, начиная с бека до сборщиков податей, на их место назначил новых людей. И вот на меня взвалили дела этого амлякдарства.

Поев и напившись чаю, мы простились с новым амлякдаром и, пожелав ему успехов, направились в Карши. Арсланбеков весело смеялся:

— Чуть не попали в положение гоголевского ревизора. Хорошо, что вовремя предупредили. Видели, какую игру сыграл кушбеги? Вчерашний амлякдар сегодня сидит согнувшись, связанный по рукам и ногам, на черном пне. Это тоже политика. Вернее — требование времени. Новый амлякдар прав: не сделай они этого, смута усилилась бы, большевики непременно поддержали бы восставших. Бухара, господин полковник, тоже теперь не прежняя.

Капитан Дейли поравнялся с нами, вступил в разговор:

— У смещенного амлякдара, оказывается, четырнадцатилетняя красавица дочь. Ее уже отправили в гарем эмира. Все имущество отобрали в казну. Ох, народ и радуется же! Люди поносят беднягу последними словами. Если только дать им волю — разорвут на части. Мы с князем смотрели их арестантскую. Духота смертная, темень. Полно клопов и прочей нечисти. Туда нарочно набросали досок, чтобы развелось побольше клопов. Нукер-охранник говорит: «Ночью тут невозможно даже на минуту сомкнуть глаза». Теперь бывшего амлякдара, говорят, посадят туда.

Мы догнали конный караван, окруженный многочисленной стражей. Нукер с винтовкой за плечом, грозно замахиваясь плетью, крикнул:

— Прочь с дороги! Обойди стороной!

Арсланбеков по-узбекски прикрикнул на нукера:

— Ах ты, глупец! Ты знаешь, кому грозишь?

Нукер сразу притих и остановился, не зная, что сказать. В этот момент поспешно подскакал всадник с маузером у пояса. Арсланбеков что-то прошептал ему на ухо. Через несколько минут весь большой караван торопливо свернул с дороги. Мы проскакали мимо, покрыв караванщиков пылью.

Арсланбеков и раньше видел такие караваны. Он объяснил нам, в чем дело:

— Везут подати, собранные деньгами. В каждом чувале должно быть по десять тысяч тенге. Это цифра, обычно назначаемая каждому беку… Я нарочно подсчитал. Всего тридцать две лошади, на каждой лошади по два чувала, — значит, по двадцать тысяч тенге… Сколько будет двадцать на тридцать два?

Капитан быстро подвел итог:

— Шестьсот сорок… Прибавить три нуля… Всего шестьсот сорок тысяч.

— Да, шестьсот сорок тысяч тенге… За год в Бухару отправляют десятки таких караванов. И все идет в казну эмира. А он — сам себе господин… Как хочет, так и расходует…

Я понимал, почему Арсланбеков так критически относится к законам и порядкам в Бухаре. Он был из тех офицеров, которые считали сохранение Бухары и Хивы номинально независимыми государствами грубой ошибкой царского правительства. По его мнению, если бы Бухара и Хива были в свое время присоединены к Туркестану, теперь уже не было бы всех этих средневековых мерзостей, народ в какой-то мере приобщился бы к европейской цивилизации. Разумеется, в этом была доля истины. Но к чему ворошить ошибки прошлого?

Нам предстоял очередной привал в Карши. Я намерен был остаться там дня на два. А изучив всесторонне обстановку— двигаться дальше, в Бухару. С каждым днем бремя забот увеличивалось. Нужно встретиться с эмиром… Собрать сведения о группах, действующих в Фергане… Увидеться с руководителями «Туркестанской военной организации»… Уточнить реальные возможности большевиков… Все это требовало времени, сил, настойчивости. А я испытывал большую усталость. Все тело начинало ныть, словно меня побили палкой.

Человеку присуща мнительность. Мне уже казалось, что страшная болезнь, гнездившаяся в селении, в котором мы останавливались вчера ночью, уже перебралась в мое тело. Как пи гнал я от себя эту мысль, она назойливо лезла в голову. А ведь, казалось бы, ясно, что такая болезнь не может так быстро проявиться. К тому же я здоровался только с аксакалом. Ничего не пил, кроме чая. В арычную воду рук не опускал. Как может проказа пристать ко мне? И все же на сердце было беспокойно, я даже начинал как будто чувствовать жар. Поднес руку ко лбу. В самом деле, голова горячая. Неужели я заболел?

18

В Карши мы приехали поздно ночью. Знакомых тут не было, а мне становилось все хуже. Поэтому мы повернули лошадей прямо к управе бека. Начальник нукеров, человек толковый, сразу сообразил, что мы не обычные гости, и, долго не раздумывая, побежал к беку. Спустя немного времени появился сам бек. Кушбеги, уезжая, предупредил его, что мы, возможно, проедем через Карши. Бек тут же провел нас в помещение, предназначенное для особо именитых гостей, приказал нукерам всячески заботиться о нас и, пожелав нам спокойной ночи, удалился. А ночь оказалась для меня очень неспокойной. Жар все больше возрастал, тело ломило, я задыхался, метался весь в поту. И в таком состоянии я, не вставая, провалялся около полумесяца!

Угораздило меня подхватить тиф! Надо же, чтобы именно меня избрала эта жестокая болезнь! Ни с одним из моих попутчиков ничего не случилось. А я намучился так, как не мучился во всю жизнь!.. Сегодня наконец впервые поднялся с постели. Еще с трудом передвигаю ноги; сделав несколько шагов, валюсь от слабости. А хочется поскорее начать двигаться, выйти к людям. Но вот еще беда: здешний доктор глаз с меня не спускает, следит за каждым моим шагом, даже есть в свое отсутствие не позволяет… Когда не слушаюсь его, сердится, грозится, что уйдет, бросит меня: «Если вам не дорога собственная жизнь, мне здесь нечего делать». Тогда я начинаю умолять:

— Андрей Иванович! Уж простите на этот раз! Больше не буду… Если опять не послушаюсь — можете прибить меня за ухо к стене!..

Андрей Иванович добродушно улыбается и… прощает меня. Он всю жизнь прожил в Туркестане. Отец его тоже был врачом. И сын Андрея Ивановича готовился стать врачом, но его взяли в армию, и два года тому назад он погиб на германском фронте. Быть может, поэтому старик то и дело проклинает войну. Ежедневно приносит мне какую-нибудь новость. Вот и сегодня, едва переступив порог, сообщил:

— Вы слышали: в Закаспии расстреляли бакинского комиссара Шаумяна? Вместе с товарищами… Всего двадцать шесть человек. Какое немыслимое варварство! Когда же закончится это взаимное истребление?

Я внимательно присмотрелся к худому, изрезанному морщинами лицу доктора. Он был сильно взволнован, даже рука, державшая очки, вздрагивала. Доктор уселся рядом со мной и с волнением продолжал:

— Не пойму… Ей-богу, не пойму! Наши вчерашние союзники зажали нас в кольце и морят голодом миллионы ни в чем не повинных людей. В чем провинились дети? Их матери? Наконец, весь наш народ? Может быть, вы объясните?

Впервые я решил проверить доктора:

— Андрей Иванович! Позвольте, в свою очередь, спросить и вас… Скажите откровенно — по вашему мнению, кто виновник всех этих несчастий?

Андрей Иванович ответил не сразу. Помолчав, заговорил:

— Вы ждете ответа. Вызываете на откровенный разговор. Но если вы действительно хотите поговорить по душам, сначала снимите с себя маску!

Слова доктора меня озадачили. «Снимите с себя маску…» Значит, он нисколько не сомневается в том, что на мне маска… Чтобы так говорить, нужны серьезные основания. Откуда они у него?

Мысленно я старался распутать клубок. «Как видно, в беспамятстве, в бреду, я заговорил по-английски… Может быть, даже назвал кого-нибудь… Да, это, видимо, так…»

Я решил поговорить с доктором «откровенно»: