Читаем без скачивания Золотой сокол - Елизавета Дворецкая

— Так я же и не трогаю. Очень надо!

— Надо, не надо, а беспокойно мне как-то. — Елага вздохнула. — Сердце знак подает. Сам спрашивал: можно ли, мать, судьбу изменить, или сиди, как рыба на крючке? Не зря спрашивал. Не просто так он пришел, это судьба с ним пришла.

— Чья?

— Да уж, видно, не моя. Моя судьба ко мне давно приходила, тебя еще на свете не было. Пришел человек, вроде как все, а вроде и особенный какой-то... В той же беседе, на той же лавке ночевал...

Елага подперла щеку рукой и задумалась. Дивина осторожно покосилась па нее: ни о чем таком Елага никогда раньше не рассказывала.

— Не знаю, помнишь ты или нет... — снова заговорила зелейница. — Говорил ли тебе дед... Помнишь, что обручаться тебе нельзя? И не в том дело, что дедову науку забудешь. Там... еще хуже было дело. Я сейчас... всего не знаю... — Елага хмурилась, подозревая, что где-то в глубинах ее памяти, ей самой недоступных, недостающее знание все-таки прячется, но в руки не дается. — Но если ты обручишься или замуж выйдешь, то ждет тебя какая-то беда... Какое-то проклятье родовое... Ох, не помню! — Она сдвинула платок повыше и с досадой потерла лоб. — Ну, надо будет, так Мать надоумит.

— Да о чем ты! Скажешь тоже! — в замешательстве и почти с негодованием воскликнула Дивина. — Да я его в первый раз сегодня увидела! Подумаешь, парень! Мало ли таких! Я что, матушка, каждому встречному на шею кидаюсь? С чего ты вдруг о замужестве заговорила? Знаю я, что мне нельзя, все я знаю!

Елага опять вздохнула и покачала головой. Вроде бы не было оснований думать, что пришедший с Доморадом смоленский парень опаснее для Дивины, чем прочие. Но само волнение и возмущение Дивины, с которыми она отвергала подозрения, подтверждали — опаснее. Почему-то.

А Дивина сама не понимала, почему так разволновалась. Да, конечно, парень хоть куда — и красив, и удал, и весел, смел без наглости, приветлив без заискивания, и держится так, что каждый рядом с ним себя чувствует уважаемым человеком, но и сам проникается к собеседнику уважением. От него словно исходит некая сила, бьют ключом молодость, удаль и здоровье, так что всем вокруг становится веселее жить. Дивина отлично замечала, что на нее саму блестящие карие глаза молодого гостя смотрели совсем иначе, чем на всех прочих, и ей это нравилось, хотя к восхищенным взглядам ей было не привыкать. Но и она немало видела кудрявых удальцов, чтобы терять голову. Дело было совсем в другом.

Насчет «печати на лбу» Елага была права. За его спиной явственно ощущалось присутствие некой высшей сущности. И Дивина была уверена, что его бьющая через край жизненная сила есть только причина внимания к нему неземной сущности, а не следствие. Эта сущность выбрала его. Думать о нем было не нужно и опасно. У него свои дороги, а высшие силы не любят, когда их дороги топчут кому не лень. И Дивина, как воспитанница Леса Праведного, отлично это знала.

Тогда почему она все время думает о нем? Почему и сейчас, когда он ушел в беседу и закрыл за собой дверь, ей кажется, что он здесь, рядом? Почему кажется, что его неведомая дорога откроется и перед ней, если только... если она решится на нее вступить. Измениться и тем изменить свою судьбу.

А ей это надо?

Дивина даже поерзала на месте от беспокойства: только влюбиться ей не хватало! И нашла еще в кого! Как будто в Радегоще парней мало. Правда, в таких вот, особенных и непохожих, влюбляются гораздо охотнее, чем в понятных и привычных. Ну, ничего, он ведь скоро уедет, утешила она себя. Может, еще обойдется.

Но Елага смотрела на нее как-то странно, испытывающе, глаза ее потемнели, воздух в избушке сгустился и мягко поплыл, как будто рядом творились высокие и могучие чары... Дивине вдруг стало страшно. Она отвернулась и стала укладываться спать. Утро вечера удалее.

Длинный день конца весны неохотно уступал место сумеркам, но, наконец, ночь опустила на землю темные крылья. Радегощ давно спал, над городком повисла мертвая тишина, и только звезды перемигивались в вышине. Зелейница Елага все сидела у стола, в полной темноте, неподвижно, только вслушиваясь, как за занавеской ровно дышит во сне ее дочь.

Наступила полночь, и зелейница почувствовала ее приход, как будто нечто невидимое коснулось лица. В тот же миг что-то царапнуло в дверь снаружи. Елага не пошевелилась. В дверь стукнуло. Потом поскреблось у окна.

— Впусти меня... — шепнул невнятный голос, и в темной избе повеяло ландышем. — Впусти меня, я все равно войду...

Девушка за занавеской задышала чаще, сильнее, точно ее мучил дурной сон.

— Впусти меня... — с угрозой дохнуло за окном. — Впусти! Она моя!

— Нет, — ровным, спокойным голосом сказала вдруг Елага.

Поднявшись, женщина подошла к окну. От ее движения по избе пронеслась целая волна разнообразных запахов: свежевыпеченный хлеб, парное молоко, душистая каша со сливками, сладкие медовые «коровки», которые матери пекут для всей семьи на праздники, — все то, что каждый помнит с детства как образ домашнего уюта и покоя. Женщина вдруг стала выше ростом, крепче, и во тьме на ее платке замерцали звездные искры.

— Она не твоя! — сказала Мать в окошко. — Она со мной, и ты ее не тронешь. Уходи.

Снаружи не донеслось больше ни звука. Запах ландыша растаял, снова стало легко — нездешняя сила ушла.

Елага вдруг опомнилась, стоя возле окна, и оперлась рукой о стол — она не помнила, как здесь оказалась. Голова слегка кружилась.

— Надо же, как задумалась... Аж сидя уснула... — пробормотала она, потирая рукой лицо. — Чуть во сне из дома не ушла...

Зелейница чувствовала следы огромной силы, которая была здесь вот только что. И не просто в доме, а в ней самой. Совсем близко дышала спящая девушка, и Елага вдруг заново вспомнила, какие беды ей грозили и почему ее выбрал Лес Праведный. Опасность отступила, девушка снова жила, как все... и неужели что-то изменилось? И это ноющее в сердце беспокойство — предупреждение, знак Матери Макоши, что опасность может вернуться... или уже вернулась?

Елага заглянула за занавеску, поправила одеяло, сделала оберегающий знак над своей дочерью. Захотелось вдруг, чтобы она стала маленькой, ничего не понимающей девочкой, чтобы ее можно было взять на руки, покачать, поиграть, а если испугается чего-то, отвлечь игрушкой, успокоить песенкой... Увы, назад время не возвращается. Можно изменить судьбу, если измениться самому, но иной раз перемены приходят, не спрашивая, хочешь ты того или нет. Это тоже — судьба, замкнутый круг из воли и предопределенности. Дивина не хочет ничего менять, но не зря ей сегодня вдруг вспомнилось то, чего она помнить не могла, не должна была. Это тоже — знак. Пришла судьба — открывай ворота...