Читаем без скачивания Походы и кони - Сергей Мамонтов

На третий день решили его седлать. Его, конечно, никогда не седлали. Брат с двумя товарищами повисли на оголовье. Клиневский метал ему седло на спину. Я же с другой стороны должен был передать ему подпругу под животом жеребца. Мы крутились по всему двору, седло каталось в пыли, но все же взнуздали, поседлали и вывели на дорогу. Наша хата была крайней у степи. Брат сел в седло.

— Раз, два, три. Пускай!

Мы отскочили, а жеребец прыгнул и помчался в облаке пыли. Вскоре он снова появился, мы бросились и вцепились в оголовье. Брат слез, я сел.

— Пускай!

Жеребец поскакал, а я его нахлестывал. Но я почувствовал, что он сдает. Я перевел его на рысь и стал с ним разговаривать. Он дрожал и был весь в мыле. Я перевел его на шаг, похлопал по шее. Он навострил уши. Он сдавался. Я стал ему объяснять значение повода. Вернулся я шагом, расседлал, протер соломой и хорошо накормил в этот вечер.

Чтобы хозяева его не узнали, я отрезал ему хвост и гриву. На гриве нужно оставить чуб на холке. Садясь в седло, нужно браться за чуб, а не за луку, чтобы седло не съехало. С укороченной гривой и хвостом жеребец очень подурнел. Назвал я его Гайчулом по названию села и речки.

Так я украл лошадь. Кража лошади не считалась предосудительным явлением. Интендантство ничего нам не давало, и у нас не было другого способа достать лошадь, тем более что мы находились в махновской местности, то есть во враждебной. Подковал я Гайчула много поздней, когда его характер был сломлен ежедневными походами, и только на передние ноги. У Гайчула были плохо сформированные широкие копыта.

Некоторое время я не мог следовать в рядах батареи, потому что Гайчул делал все, чтобы расстроить ряды. Полковник Шапиловский позволил мне идти сбоку от батареи. Тут я служил развлечением для батареи, потому что Гайчул давал козла, бил задом, вставал на дыбы, плясал. Поить его в реке было чистое мучение. Раз у меня захолонуло сердце — я вдруг увидел, что от постоянной борьбы оголовье истрепалось и держится буквально на нитке. Специальностью Гайчула было вставание на дыбы вертикально. Со стороны это картина, и неопасно, если всадник не растеряется. Нужно схватиться за гриву, отдать повод и бросить стремена. Не думаю, чтобы лошадь опрокинулась сама, но можно ее опрокинуть, если натянуть повод, особенно с мундштуком.

Я хотел сохранить и Ваньку и сам его лечить, но это оказалось невозможным из-за драк между жеребцами. Я отдал его в обоз. Обоз был для того, чтобы вылечить лошадь и вернуть ее в батарею. Но в обозе был из рук вон плохой уход за лошадьми, и все попавшие туда лошади гибли. В обозе набиралось тридцать-сорок лошадей. При глубоком колодце поить их была трудная работа. И их плохо поили и совсем не кормили — давали солому или сено.

Расставаясь с Ванькой, я чувствовал тяжесть на сердце, он тоже был растроган. Несмотря на все его недостатки, он верно мне служил и мы сдружились. Больше я его не видел. Население постепенно вернулось в село, а мы пошли дальше.

Гайчул был довольно хорош, но не был резв. А главное, он был глуп — совершенно не понимал значения свиста пуль и разрывов снарядов. Все другие лошади прекрасно это понимали. Я так к нему и не привязался. Вскоре походы уходили Гайчула, и он утихомирился.

ГРАБЕЖ

Грабеж ужасная вещь, очень вредящая армии. Все армии мира всегда грабят в большей или меньшей мере. Это зависит от благосостояния армии и от способности начальников. Если начальник не умеет прекратить грабеж, то он закрывает глаза и упорно отрицает факт грабежа. Война развивает плохие инстинкты человека и обеспечивает ему безнаказанность. Особенно подвижная война — нынче здесь, а завтра там — где искать виновного?

Во время гражданской войны грабили все — и белые, и красные, и махновцы, и даже, при случае, само население.

Как-то в Юзовке, переходившей много раз от одних к другим, я разговорился с крестьянином.

За кого вы, собственно, стоите? А ни за кого. Белые грабят, красные грабят и махновцы грабят. Как вы хотите, чтобы мы за кого-то были?

Он только забыл прибавить, что они и сами грабят. Рядом было разграбленное имение.

Высшее начальство не могло справиться с грабежом. Все солдаты, большинство офицеров и даже некоторые начальники при удобном случае грабили. Крайне редки были те, кто обладал твердой моралью и не участвовал в этом. Я не преувеличиваю. Мне пришлось наблюдать массовые грабежи в России, Европе и в Африке. При появлении безнаказанности громадное большинство людей превращается в преступников. Очень редки люди, остающиеся честными, даже если на углу нет больше полицейского. Уберите жандарма — и все окажутся дикарями. И это в культурных городах Европы, тем более в армии. То же население, страдавшее от грабежа, само грабило с упоением.

Недаром лозунг большевиков: “Грабь награбленное” имел такой успех и теперь им очень неудобен.

Я сам чуть не сделался бандитом. Спас меня брат. Вот как это было.

Некоторые офицеры, живущие на нашей квартире, исчезали ночью и возвращались с мешками.

Возьмите меня с собой, мне хочется видеть это. Нет, ты нам все испортишь. Ты сентиментален, еще начнешь нам читать мораль. Для этого нужно быть твердым. Обещаю, что буду молчать.

И вот в одну ночь они согласились взять меня с собой.

— С условием, что ты будешь делать то же, что и мы, и возьмешь что-нибудь.

Мы пошли в далекий квартал, где не было расквартировано войск. Солдаты не дадут грабить их дом. Крестьяне это знают и не против постоя.

Выбив дверь ударом сапога, входим. Крестьяне трепещут.

Деньги. Нет у нас денег. Откуда... А, по добру не хотите дать? Нужно тебя заставить?

Трясущимися руками крестьянин отдает деньги. Опрокидываем сундук, его содержимое рассыпается по полу. Роемся в барахле.

— Ты тоже должен взять.

Я колебался. Мне было противно. Но все же взял красный красивый шелковый платок. Вышита была роза. С одной стороны красная, с другой она же, но черная. Запомнился.

Мне противно описывать эти возмутительные сцены. Подумать только, что вся Россия годами подвергалась грабежам!

Но то, что творилось у меня в душе, было крайне любопытно. С одной стороны, я был глубоко возмущен и сдерживался, чтобы не вступиться за несчастных. Но появилось и другое, скверное чувство, и оно постепенно усиливалось. Опьянение неограниченной властью. Эти бледные испуганные люди были в полной нашей власти. Можно делать с ними, что вам хочется. Эта власть опьяняет сильней алкоголя. Если я пойду с ними еще раз, я сам сделаюсь бандитом, подумал я без всякого неудовольствия.

На следующий день брат зашел в хату, чтобы взять что-то из нашего маленького общего чемоданчика. Сверху лежал платок.