Читаем без скачивания Дочки, матери, птицы и острова (сборник) - Галина Щербакова

На этом месте Лиза всегда замолкала и ждала эффекта. Когда эта история была народом изучена до подробностей стирания кровяного пятна в образе острова Сахалин и комплиментов абортирующего доктора по поводу Лизиных интимных прелестей: «Ишь, какая меховая киска! А после бритья, знаешь, как разрастется? До самого пупочка!» – так вот, слушая историю раз в…надцатый, люди уже научились «производить эффект» после слов о «маточной крови», кляня и костеря мужиков. Это было дешевле, чем если Лиза начнет сначала, «чтоб пробрать и достать как следует». В конце концов смысл всех историй в накапливании воспитательного результата. Как бы через тернии (маточная кровь) к звездам (фиг воспользуешься моей слабостью впредь. Не на ту напал, мужик-сволочь).

Больше десяти лет после окончания института Лиза несла в себе убеждение: любовь для дур. Это им надо слова говорить, хвост пушить, а женщине с мозгами – это не только ни к чему, это ей даже противно, так как она знает – идет агитационная кампания. Конечно! Конечно… Старость – вещь паскудная, и хорошо бы к ней иметь опору в виде хорошей дочери, как она своим родителям. Да и папе уже трудно кувыркаться на даче, он даже на крышу не может влезть для профилактического осмотра. А крыша – это крыша.

На этих жизненно важных мыслях Лиза подтянулась, взбодрилась и оглянулась окрест. Хороший бросила взгляд, ухватистый. Если бы они знали – носители штанов – сколько их сразу осыпалось наземь. Как шелуха от семечек: момент – и на полу. Конечно, были и такие, что в поле зрения остались. Но они все были женатые, а Лиза твердо сказала: ношеных ей не надо. Б/у, секонд-хенд – это для других. У нее же высокие требования, муж первого призыва, и она отступать не будет.

Сергей Николаевич возник как по заказу: и планово, и строго по требованию. Он был холост. Имел техническую степень. Однокомнатную квартиру. Маму на далеком расстоянии и под присмотром вполне здоровой сестры. Был практически не пьющ, кто же считает рюмку-две на праздники и события? У него был рост. Ноги и руки большие, что для мужчины ни в коем случае не минус. Объективно были и минусы. Оклад-жалованье у него был ниже, чем у Лизы, которая хорошо воспользовалась незамужеством для продвижения по службе. Еще у него был незначительный дефект – сжеванное ухо, результат младенческой травмы. На дефект ниспадали довольно приличные волосы, что вводило людей простых в заблуждение – его принимали за человека свободной профессии. Журналиста там или художника. Это смешило Лизу. Что мы за дикий народ? У нее был знакомый художник – абсолютно лысый, а журналисты – вообще пьянь, сравнение с ними для Сергея Николаевича просто оскорбительно. С журналистами у Лизы был свой, давний счет. Еще в институте приходила к ним одна. Все чего-то спрашивала, выискивала, а потом сказала: «До чего же вы скучный и серый народ, братцы!» А вечером ее видели поддатой в студенческом общежитии, и были неприятности политического свойства. Этого еще не хватало в жизни! Сергей же Николаевич даже в стенгазету не стал бы писать заметки, несмотря на пышные свои волосы. Дело было в ухе. Его надо прикрывать.

Лиза тогда сильно сконцентрировалась и, чтоб уж совсем не ошибиться, сходила к одной ясновидящей, к которой даже большие-большие начальники наведывались, принимая государственное решение – пустить там реки вспять или идти в Афганистан. Пошла и Лиза. Ясновидящая пользовалась сразу всем. И чаем, и кофе, и фасолью, и картами, и даже волос жгла на свече. Это, естественно, насторожило. Лиза всегда считала, что в своем деле надо быть специалистом узким. А когда и фасоль, и карты – это несерьезно. Но пришла так пришла.

– Я у вас вижу круг, – сказала гадалка.

– Это хорошо или плохо? – прямо спросила Лиза. Не философствовать же пришла, пришла за прямым ответом.

– Ничего плохого. У вас длинная и спокойная жизнь. Просто она идет по кругу.

– Ну и пусть идет! – засмеялась Лиза. – Если длинная и спокойная, то я согласна. – И она встала, считая разговор оконченным. Даже руку-ладошку вперед выставила: мелких подробностей будущего не надо. Мне достаточно.

И они сыграли свадьбу. Не на всю Европу, для самых близких. Родители безропотно переехали в квартиру Сергея Николаевича, Сергей Николаевич, естественно, на их место. Началась правильная со всех точек зрения жизнь, муж, жена… Лиза убедилась в том, о чем подозревала и раньше. Слухи о любовном кайфе не просто преувеличены, а полный бред. «Ну скажи мне, что в этом такого?» – каждый раз спрашивала Лиза мужа, и уже раз на пятый или седьмой он на нее гавкнул что-то вроде того, что у человека слух или есть, или нет. Лиза возмутилась: при чем тут слух? А тут еще в постельной суете обнажилось сжеванное ухо, едва удержалась, чтоб не поддеть его за больное место: чья бы корова мычала о слухе… Но сдержалась… И даже научилась не возникать с этим острым вопросом после.

Но дело… Дело было не в том. Сергей Николаевич оказался до омерзительности скуп. До неприличия. До тошноты.

Сказалась, видимо, долгая, одинокая и небогатая холостяцкая жизнь, когда приходится думать, что копеечка рубль бережет.

Во-первых, он, как голубь, подбирал крошки со стола в рот. Заварку чая он считал свежей три дня, еще три полусвежей и только один день спитой. Короче, чай заваривался по утрам в воскресенье на всю неделю. Вначале Лиза этого не заметила. Она пила кофе. Но однажды в четверг ей захотелось чаю, и она выплеснула старый. Вот тут она и увидела первый раз лицо мужа. Цвет молодого салата и пуговиц от исподнего… Он смотрел, как она полощет чайник, и из него – из салатного! – как из Лазо в горячей топке, шел рев, смысла которого Лиза постичь не могла. У нее возникло замыкание ума. «Тебе что – жалко чая?» – «Жалко. Я не Онассис какой-нибудь». – «Но я не могу пить такой чай!» – «Тебе придется усмирить свои амбиции». – «Чай – амбиция?» – «Чай – роскошь. Наши предки заваривали траву». – «Я зарабатываю на чай». – «Тебе это только кажется. Я могу доказать».

Всегда перво-наперво надо, чтоб был запущен механизм. Сергей Николаевич, дорвавшись – наконец! Слава, слава чаю! – до возможности сказать наболевшее, заветное, дорогое, нарисовал Лизе картину их будущей, безусловно, прекрасной жизни, в которой всего-навсего не должно быть места подвигам, чаю, кофе, конфетам, косметике, книгам, театрам, отбивным, винам, мехам, кожаным сумкам, немецкому белью, сырокопченой колбасе, химической завивке, твердым сырам… эт сетера. Оказывается! Оказывается, что за все то время, что они прожили столь расточительно, у него обострился на нервной почве гастрит и он вообще на пределе. «Прости, но так жить нельзя».

Сказалось отсутствие опыта жизни с мужчиной. Лиза, пережив первый шок, отважно решила: «Перевоспитаю. Я буду поить его хорошим чаем, я объясню ему преимущество вкусного».

Коварная это вещь – отсутствие опыта. Кажется, какая такая трудность: берешь скрипку, прижимаешь левой щекой и туда-сюда смычком. Ну, на первый раз не получится, но со второго-то! Тут можно рассказывать подробно, как она вставала раньше его, и распаривала заварной чайник, и кидала листочек мяты, как твердый сыр она резала тоненько только на сырной дощечке, как наливала сливки в фарфоровый мейсенский молочник, который в единственном виде остался у них от какого-то бартера во время эвакуации. То ли пшено на мейсена, то ли картошка… То ли родители съели полный сервиз, а молочник куда-то завалился, то ли, наоборот, он им случайно обломился. Но это не важно. Это лишние подробности. А в двух словах – фокус не получился, и Лиза разошлась с Сергеем Николаевичем через полгода, не доживя до лета и не попробовав его возможностей на поверхности дачной крыши.

Родители вернулись в квартиру, Сергей Николаевич к себе, Лиза выдохнула из себя разочарование брака и ощутила – вот ведь странности природы человека – ощутила азарт.

Теперь она точно знала, кто. Мужчина, который обеспечен, – это и во-первых, и во-вторых, и в-третьих… Потому что бедность – это всегда скрытая угроза спитого чая, конечно, есть вариант богатого скупердяя. Но это-то она поймет сразу. На это у нее уже есть нюх.

Тут хочется потоптаться на свойствах русской женщины, которая если уж сподобится чему-нибудь обучиться, то нет ей равных, но как бы не задеть этим национальные свойства других женщин. Они ведь супротив этого аргумента могут выставить свой. Какая-нибудь американка скажет: «Да я до русских глупостей просто изначально не могу дойти!» А еврейка вообще может позволить хамство в виде заявления, что у русских все мимо рта, а гойка, так та испокон соображает медленней времени. Но это между делом. Антракт к третьему акту. Вернее, второму. Второму мужу в законе нашей не бедной и не несчастной Лизы, а очень энергичной и уверенной на этот раз в себе женщины, знающей кого и знающей как…

Да, он был обеспечен, Павел Кузьмич. Он купил халупу в их дачном поселке и за лето (!) превратил ее во дворец. Машины мотались туда-сюда, звенели сгружаемые металлические решетки с собачьими мордами в орнаменте, кирпич как бы сам собой складывался в арку, догоняя по росту рябину и, безусловно, соревнуясь с ней в цвете. Радость души возникала, когда виделась такая спорость в деле. И если не стоять долго и не ждать, когда радость, скособочившись, превратится в зависть, то возникновение Павла Кузьмича на сорок пятом километре Ярославской дороги можно было считать безусловным благом.