Читаем без скачивания Полька - Мануэла Гретковская

Встречу в университете отменили. Бывали здесь писатели до меня, будут приглашаться и в дальнейшем, но на встречу с Гретковской завкафедрой литературы согласия не дал.

— Студенты должны учиться, а не шляться по авторским вечерам, — заявил он.

Я, наверное, знаменитый гинеколог, потому что на медицинском факультете меня ждут.

Болтовня в гданьской библиотеке. Вдруг лежавшая на животе рука подскакивает сама собой. Замечаю этот меткий Полин гол я одна.

В перерыве между встречами ищу магазин сотовых телефонов. Выбираю самый простой аппарат, с карточкой. Радуюсь, словно получила погремушку. Я не умею пользоваться голосовой почтой, посылать CMC. Минута разговора со Швецией — четыре злотых, оральное распутство.

Вечером раздаю автографы в сопотском книжном магазине рядом с молом. К моему удивлению, среди гостей множество очень разумных людей. Они подходят, рассказывают о том, что больше всего им понравилось, — самые трудные, самые лучшие фрагменты. Я потрясена: кто-то читает, понимает? Пытаюсь представить «любимые книги» по лицам — ни одного попадания «в десятку». Барышня обожает «Мирозрителя», а я бы поставила на «Парижское Tapo»… Старик без всякого стеснения благодарит за эротическое «Страстописание».

Уже перед самым закрытием магазина появляется брюнет лет тридцати с чем-то — в приличном чиновничьем пальто, с портфелем.

— Ваше лицо мне знакомо…

— Рысь Гретковский.

Ну да, повсюду родственники. Копия моего отца, та же манера говорить. Внебрачный сын. Бразильский сериал.

— Наши деды приходились друг другу двоюродными братьями, — высчитывает он родство и наследство.

Ну конечно. Я разглядываю его, словно генетический сон. На моего отца он больше похож, чем мой собственный племянник. Жесты, интонации. Неужели это передается по наследству? Сплетения ниток ДНК, линяющая хромосомная одежка. Ее и за сотню лет не вычистишь. Рысь оставляет мне свою визитку. Какой-то директор в Тчеве.

Полечка, вот ты и познакомилась со своим первым дядюшкой — родство с двухсотлетней историей. Наши дедушки-кузены родились в конце девятнадцатого века, сражались под Верденом. Встреча с Рысем — знак: Полька, ты по рождению Гретковская.

15 декабря

Погремушка сломалась — возвращаю телефон, получаю взамен новый. Тут же звоню продюсеру «Польских дам». Он на съемках, обещает перезвонить. Даже и не думает — какое божественное воспитание. Позже мне объясняют, что это исключительно ради моего же блага, ведь разговоры по сотовому вредны для беременных женщин. Предполагалось, что это будет основанное на взаимном доверии джентльменское соглашение. На «Дам» я потратила чуть не месяц биографии. Сама виновата: ведь знала же, что это за публика. Гангстеры от искусства.

Сама о том не подозревая, я нанялась в цирк — раздавать автографы в торговом центре «Клиф». Сани, искусственный снег, Санта-Клаус и скрипачки. Пани Чубувна[84] произвела здесь фурор, еще выступал какой-то эстрадник. Сегодня, слава Богу, пусто. Блестящее фиаско. Я прячусь в книжном магазине, покупаю пособия по уходу за новорожденными. Конферансье в отчаянии.

— Может, мне переодеться оленем? — Впрочем, вряд я в состоянии его утешить.

Художественное агентство — бизнес, он должен окупаться. С прелестной женой конферансье, гобоисткой из филармонии, мы лакомимся тирамизу, поглядывая на пустой подиум, где должно было состояться праздничное мероприятие.

У нас появляется «окно» до встречи в военной библиотеке (адмирал) и сопотском Доме культуры. Конферансье проводит меня за кулисы «Клифа». Аренда квадратного метра стоит больше, чем получают продавщицы. На складе художественное агентство держит реквизит для выступлений, аудиоаппаратуру. Многометровый костюм дракона с накладной башкой в розовых локонах, вся драконья семейка. Я начинаю понимать, в чем тут дело. Я тоже играю роль плюшевой драконихи, развлекающей тех, кто делает праздничные покупки. Почему бы и нет, в таком костюме я могу и книги читателям подписывать, а без маски на сцену не выйду и петь колядки не стану.

Мечтаю на один вечер одолжить накладную драконью голову.

В Сопоте переполненный зал, я сижу перед микрофоном, чрезвычайно важная. Постепенно начинаю «стягивать» зеленую драконью маску. Из-под нее выглядывает мое настоящее лицо. Люди симпатичные. Умные осторожные глаза. Или это поморский обычай, или какая-то традиция авторских вечеров: слева энтузиасты, справа всегда садится психопат. Выгоняю за дверь фотографов. Если кто-то хочет сделать пару кадров для себя — пожалуйста, могу даже изобразить плюшевого мишку или дракона. Но официальных снимков мне не надо, спасибо. Я не стану собственной физиономией рекламировать дебильные заголовки нашей прессы.

— Почему вы сняли свою фамилию с титров авангардного фильма, который будет показан вне конкурса на берлинском фестивале?

— Сценарий писали четыре человека, которые никогда друг друга не видели. В качестве связного выступал режиссер. После нескольких лет такого сотрудничества я наконец увидела, что получилось. «Свой» фрагмент я не узнала. Вот и все.

— Что вы думаете о современной критике?

— Кратко? Это что-то вроде воскресной школы: Токарчук — пять, Гретковская — за дверь, Стасюк, не шали… Герке…

В этот момент входит Наташа Герке. Телепатия? Усаживаю ее рядом с собой. Она такая тонкая и чувствительная, почти прозрачная. Того и гляди растает в толпе.

— Останься, — прошу я, — уже конец.

Она приехала в Гданьск несколько часов назад и здесь, в ресторане, договорилась с кем-то встретиться. Разумеется, в суматохе Наташа исчезает. Оставляет мне записку со своим электронным адресом. Золушкина туфелька. Я не пользуюсь Интернетом, зато у меня есть сотовый. Сказочная нестыковка.

16 декабря

Восемь часов в поезде «Гданьск — Лодзь». Экскурсия в прошлое. Или мороз и заиндевевшие сиденья, или пышущие жаром батареи. В районе Александрова по коридору проходят молодые парни.

— Гляди-ка, прямо электрическая лампочка, — веселятся они, увидев мой живот. Я отвыкла от хамства. Матка Боска — Царица Польши, все прочие — брюхатые девки.

В Кутно подсаживается элегантный пожилой господин. Приносит из буфета пиво, угощает меня соком. Вынимает из бумажника семейную фотографию: портрет овчарки.

— Обожаю зверей. Жена, дети… знаете, они и сами справятся, а звери так беспомощны. Я жертвую на приюты больше тысячи… бедным нужны деньги, я понимаю… но кто-то должен помогать и животным.

Рассказывает о своей жизни: его покусали двуногие животные.

Заснеженная Лодзь. «Отчь» — вот во что превратили ее имя вокзальные мегафоны и радио. Еще несколько лет — и поезда станут ходить до «Очи». Может, пора вернуть старую орфографию, а профессорам-пуританам — перестать отстаивать орфографические недоразумения?

17 декабря

Блочные одиннадцатиэтажки. Соседка сверху, с девятого этажа, разводит в ванной кур. Искусственные цветочки на балконе она поливает естественным удобрением.

В ванной висит на веревке стихарь племянника-служки. Белый костюмчик так и не повзрослевшего ксендза. Маленький льняной панцирь не то насекомого, не то ангела. Тут же сушатся мои элегантные трусики. Рядом со снежно-белым стихарем каждый зубчик их кружев выглядит вычурной перверсией.

Племянник уперся, что будет служить «заутр-р-р-реню» (логопедам не удалось окончательно расквасить его французское «р-р-р» в славянскую клецку). Семья против набожности, которая заставляет всех домочадцев вскакивать в полшестого утра. Упрашиваем, соблазняем. Но непорочная маленькая душа непреклонна:

— Я тихонечко оденусь в коридоре, у мусоропровода. — Он прячет в сумку одежду, аккуратно складывает стихарь.

Отбираем у мальчика будильники. До полуночи изводим игрушками, телевизором. Наконец малыш засыпает. По телевизору передача «Святой отец Пио». Взволнованно взираем на стигматы. Слушаем рассказ о набожности святого дитяти.

— Ладно, давайте его все-таки отпустим на эту заутреню. — Первой сдается сестра.

— Вдруг он святой, а мы его мучаем? — поддерживает ее папа.

В полшестого будим племянника. Он сквозь сон удивленно благодарит. Вместе идем в костел. Я спрашиваю, зачем ему так рано вставать. В школу-то он обычно просыпает.

— Я люблю прислуживать во время мессы, — честно отвечает мальчик.

У алтаря, в своей пурпурной пелеринке, он двигается с грацией кардинала. Служит Богу, но прежде всего Богу Отцу, покинувшему его дом после развода.

18 декабря

Беата встречает меня на Центральном вокзале. Покупаю газеты с объявлениями. Недвижимость. Десятки и десятки вариантов. Я не знаю, где находится Брвинов, что значит «тридцать сотен за метр» — много это, мало? Пока что надо просто в этом всем сориентироваться, а в январе мы приедем вместе с Петром — искать квартиру. Если не найдем, в конце концов, можно и снять, но это означает временно, да еще любопытные хозяйские глаза…