Читаем без скачивания Желябов - Александр Воронский

Да, он очень опасался "неповиновений". А их, и вправду, было немало…

…Его первые попытки дать "реформу" вызвали сочувствие даже в самых радикальных кругах. Герцен писал:

— Имя Александра II отныне принадлежит истории.

Даже Чернышевский восславил царя:

— Благословение, обещанное миротворцам и кротким, увенчает Александра II счастьем, каким не был увенчан еще никто из государей.

Царь не был чужд литературе. Он читал "Записки охотника", умилялся и плакал; распорядился издать Гоголя, "без всяких исключений и изменений".

"Реформа свыше" была "дарована". Неблагодарные мужики ответили бунтами. Пришлось посылать солдат. Поднялась Польша. Пришлось посылать солдат и Муравьева-Вешателя, Герцен пожалел, почему царь не умер после манифеста 19 февраля. Чернышевского царь заточил. Писарева царь заточил. И многих еще других царь тоже заточил.

Обнаружились нигилисты, бунтари, пропагандисты. Зачем-то ходили в народ, баламутили мужиков.

Характер царя явно "портился". Князь Вяземский ехал однажды с царем в карете. От скуки и безделья царь начал издеваться над приятелем. Князь терпеливо сносил царские придирки. Вдруг лицо царя, обычно "кроткое и мечтательное", исказилось злобой, царь обернулся к Вяземскому и "харкнул" ему в физиономию, после чего бросился на шею и стал просить прощения.

4 апреля 1866 г. царь гулял с детьми в Летнем саду и, когда садился потом в коляску, в него выстрелил Каракозов. Было в высшей степени скандально. Стреляли в помазанника божия, в царя-освободителя. Царь записывает:

— Общее участие, — Я — домой — в Казанский собор. Ура — вся гвардия в белом зале.

Наследник Александр тоже заносит в дневник: — Прием был великолепнейший, ура сильнейший… "Ура сильнейший", понятно, любителю разводов приятно, но все же "случай" отменно дрянной.

Спустя год Царь "посетить соизволил" Париж. Путешествие вышло совсем не из веселых. На улицах "освободителя" встречали свистками, враждебными криками. Орали: — Да здравствует Польша! — Был смотр; после смотра поляк Березовский стрелял в царя. Случай отменно дрянной. Пришлось спешно возвращаться домой.

Характер портился. "Эпоха великих, реформ" не удовлетворяла даже некоторых не совсем слепых царских слуг. Военный министр, граф Милютин впоследствии сказал:

— Кроме святого дела освобождения крестьян… все остальные преобразования исполнялись вяло, с недоверием к пользе их, причем, нередко принимались даже меры, несогласные с основною мыслью изданных новых законов… В России все затормозилось, почти замерло, повсюду стало раздаваться глухое недовольство…

Крестьяне стонали от оброков, от барщины и всяких повинностей. Печать всячески обуздывалась. Школа, университеты превращались в "заведения". Нигилистам не давали ни отдыху, ни сроку, сажали в тюрьмы, ссылали на каторгу, вешали. Царь сделался еще более двоедушным, непостоянным, напуганным, мстительным.

Воевали с Турцией. Царь под Пленной посещал госпитали, плакал над ранеными и умирающими солдатами: недаром он воспитывался у чувствительного поэта Жуковского; однако в день "тезоименитства" был предпринят безрассудный штурм Плевны: готовили царю подарок. Штурм не удался; осталась песня: — Имянинный пирог из начинки людской брат подносит державному брату, а на севере там ветер стонет, ревет и разносит мужицкую хату. — На революционных вечеринках песня певалась целые десятилетия.

Личная жизнь складывалась двусмысленно. Женщины покоряли-, царя очень легко. Царица, Мария Александровна, уже давно перестала привлекать к себе Александра II. Он бросил ее, охотился за девушками, многих развратил. Однажды царь повстречался с Катей Долгорукой. Она была еще подростком. Она была очень красива. Царь взял ее под свою опеку, поместил в Смольный институт. Семнадцати лет он сделал ее своей любовницей. Двор резко осуждал царя: Долгорукая посещала Зимний дворец. На лето Александр II увозил юную любовницу в Крым, в Ливадию. Море, Ай-Петри, запах туй, уютный дом в Бьюк-Capae, где он помещал Долгорукую, давали целительное забвение от крамольников и от многочисленных неурядиц.

Пошли дети. Очарованный "глазами газели", царь поместил Долгорукую в самом дворце. Возмущению в "сферах" и пересудам не было конца: старый селадон попирал открыто один из самых священных устоев.

А "нигилисты" не дремали. В августе 1878 г. был убит начальник знаменитого III отделения, царева недреманого ока, шеф жандармов Мезенцев. И как! Закололи, кинжалом! Царь поручает генерал-адъютанту Дрентельну, заместившему Мезенцева, искоренить крамолу. Он требует постоянных донесений, сам, лично, неослабно следит за революционным подпольем. Кто бы мог подумать, что какой-то никому неизвестный землеволец, проживавший к тому же по чужому паспорту, отнимет столько драгоценного времени у венценосного самодержца, коему подвластна шестая земного шара!

Между царем и шефом жандармов ведется деятельная переписка.

Жандарм доносит:

— Генерал-адъютант Гурко отверг кассационную жалобу Дубровина. Исполнение приговора предполагается завтра.

Пометка царя:

— Где и как? Прошу вперед уведомлять о сем положительно и в важных случаях по телеграфу.

Жандарм по поводу покушения Соловьева на венценосную жизнь сообщает:

— Вытребована жена Соловьева… Уже выехала… Царь:

— Следовало отправить с нею жандарма, иначе, она, пожалуй, скроется… Жандарм:

— Деятельно производимые розыски ни к чему существенному не привели…

Царь:

— Досадно…

Жандарм о подпольной типографии "Земли и Воли":

— К следствию по сему делу приступлено:

Царь:

— Авось, доберемся, наконец, до самой типографии.

Жандарм:

— По делу Соловьева ничего нового не открыто.

Царь:

— Весьма жаль…

Жандарм:

— Необходим самый внимательный и неослабный надзор за населением Западного края России…

Царь:

— Да, необходимо держать нам ухо востро…

Жандарм:

— Во время следования партии ссыльно-каторжных в пределах Восточной Сибири трое из них, государственные преступники, Дебагорий-Мокриевич, Избицкий и Орлов, поменялись именами с обыкновенными преступниками-поселенцами и вместо сих последних отправлены по назначению.

Царь:

— Тут, вероятно, было преступное неряшество, если не потворство. С виновных следует сделать строгое взыскание…[42]

Царь советует, ободряет, подтягивает, требует, следит. А надо всем одно: — необходимо держать нам ухо востро…

Землеволец Соловьев чуть не застрелил "освободителя". Опять "бог спас". Опять "много дам". Опять "ура сильнейший".