Читаем без скачивания Иван Болотников - Валерий Замыслов

— Горазд ты, воевода. В един миг казну размотал, — закатился от смеха Васюта.

— Не свою — цареву. Пущай народ потешится… Ну, а вы-то как, други мои любые? Как по Руси побродяжили?

— Тут длинный сказ, Федор. Кажись, не были только у черта на рогах, молвил Болотников.

— А вот и поведайте. Любо мне будет послушать вас.

ГЛАВА 5

АГАТА

К вечеру изрядно захмелели; сидели в обнимку и горланили песни. А потом Федька позвал парней в светлицу.

— К девкам, други! Разговеемся!

В светлице девки сидели за прялками; увидев воеводу, встали и поясно поклонились.

— Киньте прялки! Гулять будем! — гаркнул Берсень. В одной руке его кувшин, в другой — серебряная чарка.

Девки потупились, будто к полу приросли. Лишь одна из них, статная и синеглазая, смотрела на воеводу спокойно и без всякой робости.

Федька налил вина в чарку и поднес крайней девке.

— Жалую тебя, Фекла!

Девка вновь поклонилась, чарку приняла, но не пригубила, замешкалась: уж больно дело-то диковинное, в кои-то веки боярин холопке вино подносил.

— Пей! — прикрикнул Федька.

Девка не ослушалась, осушила чарку и сморщилась, замахала рукой.

— Крепко зеленое. Ниче… А ну целуй ее в уста, Васька! Это вместо закуси. Целуй! — захохотал Федька.

Васюта тут как тут. Облапил ядреную девку, крепко поцеловал. А Берсень ступил дальше, к статной и синеглазой.

— Жалую, Агата!

Но Агата чарки не приняла.

— Спасибо за честь, воевода. Однако ж прости, не пью я.

— Не пьешь?.. Так одну чарку, ладушка. Не откажи.

— Богу зарок дала, воевода. Не неволь и не гневайся, — с легким поклоном молвила Агата.

— Так и не будешь? — пьяно качнулся Федька.

— Не буду, воевода, — тихо, но твердо сказала Агата.

Федьке упрямство девки не понравилось, в темных глазах его полыхнул огонь.

— Не будешь? Это мне-то перечить? Кинь гордыню, Агата, силом заставлю. А ну-ка, Иван, помоги ей выпить!

Болотников глянул на девку, та стояла отчужденная и неприступная; большие синие глаза были холодны. Тяжелая русая коса легла на высокую грудь.

«Будто Василиса моя», — невольно подумалось Ивану.

— Чего ж ты, друже? — подтолкнул Федька.

— Оставь ее, воевода. Зачем же силком?

Агата благодарно глянула на Болотникова, но к ней тотчас подскочил Васюта, полез целоваться.

— Приголублю тебя, молодушка.

Иван оттолкнул Шестака от девки, но тот опять полез. Тогда почему-то обозлился Федька.

— Прочь! Убью, Васька!

Отшвырнул Шестака к стене, опустил тяжелую руку на турецкий пистоль.

— Порешу за Агату… То лада моя. Крепко запомни. Васька.

— Ошалел, воевода, — потирая ушибленный затылок, незлобиво вымолвил Васюта. — Твоя так твоя. Для меня ж и Феклуша в утеху. Так ли, любушка?

Подошел к девке, ущипнул за крутой зад. Фекла хихикнула, игриво блеснула влажными глазами.

— Грешно, батюшка.

— Без греха веку не изживешь, без стыда рожи не износишь, Феклушка. Где грех, там и сладость, — вывернул Васюта и потянул девку в темные сени.

Болотников молчаливо пошатывался возле прялки; голова была тяжелой, плясали трепетные огоньки свечей в затуманенных глазах.

— Прилягу я, воевода.

— Почивай, Иван… Палашка! Проводи молодого князя в покои.

— Провожу, батюшка-воевода, — охотно кивнула девка и шагнула следом за Болотниковым.

Федька тяжело плюхнулся на лавку, повел мутными очами по светлице. Девки все еще стояли, ожидая воеводского слова.

— И вы почивайте. Ступайте в подклет… А ты побудь здесь, Агатушка, побудь, голубица.

Девки вышли, и в светлице стало тихо. Слышалась лишь веселая возня из сеней, где миловался с Феклой Васюта.

Берсень поднял хмельную голову. Агата, опустив руки, стояла, все так же спокойно и отрешенно посматривая на Федьку.

Берсень протянул к ней руку, усадил подле себя.

— Когда ласкова ко мне будешь, Агатушка?

— Не ведаю, воевода.

— Аль что худое тебе содеял?

— Нет, воевода. До самой смерти за тебя буду молиться, что от злых басурман вызволил. Мыкать бы мне горе на чужой сторонушке.

— Мыкать, Агатушка. Надругались бы над тобой поганые, ох, надругались. Вон ты какая ладная… Хочешь, златом, серебром тебя одарю?

— Ничего мне не надобно, воевода, — с грустью молвила Агата. Отпустил бы ты меня из терема. В родную отчину к матушке хочу.

— К матушке ли? — насупился Федька. — А, может, к суженому? Не он ли тебе сердце иссушил?

— Нет у меня суженого, воевода. По матушке соскучилась, по подружкам веселым да игрищам. Тут же скучно у тебя, воевода. Кручина меня гнет. Отпусти!

— Кручина гнет? — поднялся с лавки Федька. — Да я тебя враз развеселю! Девок-песенниц соберу, скоморохов кликну. Прикажи, Агатушка!

— Мне ли, крестьянской девке, боярину приказывать, — улыбнулась краешками губ Агата.

— Боярину? Да кой я боярин, — рассмеялся Федька, но тотчас опомнился, согнал ухмылку с лица. — Воевода я, Агата. Над крепостью и ратниками государем поставлен.

Придвинулся к Агате, положил руки на плечи, заглянул в глаза.

— Аль не мил я тебе, лебедушка?

Агата очей не опустила, глаза ее были пристальны.

— Сильный ты и отважный. Зрела, как басурман мечом разил. А вот каков ты душой — не ведаю.

— А ты полюби и поведаешь. Не так уж и плох я, Агатушка. Народ в крепости мною доволен. Жалую я простолюдина, а приказных мздоимцев кнутом потчую. Аль не слышала?

— Наслышана, батюшка. Праведно воеводствуешь. Ратный люд к тебе льнет.

— Вот-вот. Одна лишь ты, Агатушка, меня сторонишься. А ты полюби, согрей душу мою.

Федька прижался к Агате, поцеловал в губы. Но та но ответила на ласку, отстранилась, встала под божницу.

— Не надо, воевода. Богом тебя прошу!

Федька тяжко вздохнул и молча вышел из светлицы.

…Перед святой Троицей мать послала Агату в соседнюю деревню Якимовку.

— Добеги, дочка, до сестрицы. Пущай к нам на Троицу придет.

— Добегу, матушка, покличу.

До Якимовки версты три. Дорога тянулась боярской пашней, по которой сновали мужики с лукошками. Страдники сеяли яровые.

В Якимовке Агата бывала часто: там жила ее родная тетка. Были в деревне и задушевные подружки, с которыми Агата гуляла не одно красное дето.

Вечером девки и парни собрались на околице; качались на качелях, вели хороводы. Вдруг от березового перелеска послышались пронзительные гортанные выкрики. Парни и девки примолкли, повернулись к зеленому перелеску.

— Татары! — испуганно ахнула Агата.

До Якимовки рукой подать, однако добежать не успели: татары молнией неслись на резвых длинногривых конях. Настигли у самых изб. Парни выхватили из плетня по орясине, но тотчас были зарублены острыми кривыми саблями. Девок же повязали ремнями.

С ветхой деревянной колокольни ударили в набат. С вилами и топорами выскочили мужики из изб, отчаянно преградили путь ордынцам. Но схватка была короткой: уж слишком много татар навалилось на деревню. Все мужики были перебиты, в избах остались лишь одни дряхлые старики и старухи, но и их не пощадили ордынцы.

Деревню разграбили, спалили, а девок повели в далекий полон. Агата, привязанная арканом к седлу, брела подле низкорослой лохматой лошади и горько думала:

«Беда-то какая, господи! Даже малых не пожалели. Жестокие люди! Ох, не зря ж говорят: нет злей и свирепей степного ордынца». Вот он сидит на лошади. Желтолицый, узкоглазый, с длинной жильной плетью в руке. Хищно, скалит в кривой улыбке крепкие зубы, говорит татарину в лисьей шапке:

— Якши, девка. Якши!

Тот кивает и что-то долго говорит, издавая резкие звуки. Потом спрыгивает с лошади и подходит к Агате. Губы слюнявые, глаза быстрые и похотливые.

— Якши.

Вскидывает за подбородок лицо Агаты, откровенно любуясь синевой больших глаз, и затем тянется жадной, липкой ладонью к высокой девичьей груди.

— Якши, ясырка. Якши!

Агата с силой отталкивает ордынца прочь. В ответ — злобный выкрик и хлесткий удар плетью по спине. Татарин взмахивает на лошадь и пускает ее легкой рысью. Агате приходится бежать, иначе аркан стискивает шею, а ордынец, ощерив рот, все понукает и понукает коня. Так продолжается до тех пор, пока вконец обессиленная Агата не падает в горький полынный бурьян.

Несколько дней гнали полонянок по знойной степи. Потрескались ступни босых ног, почернели от жаркого солнца осунувшиеся лица. Мучила жажда. Татары возвращались в Бахчисарай Муравским шляхом и берегли воду. Лишь раз в сутки они подводили ясырок к бурдюкам, но три-четыре глотка теплой протухшей воды еще больше увеличивали жажду.

Ордынцы спешили в Бахчисарай, там они получат отдых, чистую родниковую воду и деньги за русских полонянок. Набив карманы золотыми монетами, они вновь разъедутся по своим кочевьям, покуда какой-нибудь мурза, князек или сам хан не позовет их в новый набег.