Читаем без скачивания Сфера времени - Алёна Ершова

Святославовичей. А Батый пойдет дальше. И нигде на Руси спокойно не будет. Прячься в лесной чаще или живи в городе — всё одно. История пустит стрелу, и та не остановится, пока не поразит все цели. Но перехватить её полет нельзя, иначе полетит мир в Тартар. Без Калки не будет Угры. Без Ига не будет объединения Земель Русских. Тем не менее, придётся попытаться выжить в мясорубке событий. Подготовиться. Благо время есть. Сидеть в избе посреди чащи и ждать банду разбойников или отбившийся отряд кочевников — глупо. Это чистое везение, что тогда, поздней осенью, ей попался Юра со своей десяткой, а не те, кто разорил деревню.

Значит, необходимо убедить Давида забрать её в Муром. А оттуда она рано или поздно переберётся в Новгород, куда монголы так и не дойдут, да и вообще там спокойнее да уровень жизни получше.

Женщина помнила слова дружинника о том, что он не может, но и понимала, что раз он вернулся, то скорее всего или ему нужно чего, или долг за лечение отдать хочет. Украшения ведь она не взяла.

Так и размышляла, пока не заснула, завернувшись в плащ.

Praeteritum VIII

Он же с твердостию слово дав ей, яко имать пояти ю в жену себе. Сия же паки, яко же и преже то же врачевание дасть ему, еже преди писах. Он же вскоре исцеление получи и поят ю в жену себе.

«Повесть о Петре и Февронии Муромских»

Утро наступило слишком быстро. Спиной Ефросинья ощущала под собой каждую веточку, каждый камушек. Над ухом жужжал комар, а шерстяной плащ пропитался влагой и стал тяжелым. С реки полз плотный, молочно-белый туман. Зябко поежившись, женщина побрела домой. Во дворе стояла тишина. Небольшой отряд спал. Стараясь никого не разбудить, хозяйка разожгла костер, поставила греться воду. Из дома высунулась Ретка, юркнула обратно и вышла уже с крупой.

— Шла бы ты да поспала, матушка. А я покашеварю. Знаю, где что стоит, не спутаю.

Фрося с благодарностью кивнула и пошла досыпать на Реткино место.

Проснулась она уже, когда в доме никого не было, а двор гудел, словно улей. Тело ныло. Обгоревший нос шелушился. Умылась, причесалась, оделась в легкое льняное платье, измазала на себя треть запасов глицерина и села завтракать оставленной на столе кашей. Никто её не тревожил.

Уже после, когда она мыла за собой посуду, к ней подошли Давид и седоволосый старец.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил дружинник.

— Сносно. Вы поговорить хотели? Пойдемте в дом, — ответила Ефросинья.

Лишь прикрылась деревянная дверь, отрезая избушку от летнего зноя, как Давид развернулся и без вступления выдал:

— Я согласен взять тебя в жены!

Ефросинья удивлённо приподняла брови. Ни в какие «жены» она не метила.

— С чего это вдруг? — вопрос был полон скепсиса.

— С того, что я дал клятву выполнить любое твое желание и не исполнил.

— И в качестве сатисфакции решил на мне жениться? — Сказать, что она была удивлена — ничего не сказать. Столько лет изучать быт и культурные особенности и всё равно не понимать, что в головах творится у средневекового человека, было обидно.

— Что? — не понял Давид.

Фрося вздохнула. Удивилась, разнервничалась, вот и не уследила за речью.

— Это латынь. Удовлетворение за оскорбление чести и достоинства. Не переживай, я не обижена и не расстроена, поэтому жениться на мне не нужно, — подытожила Фрося, полагая разговор на этом завершенным.

Но не тут-то было. Давид услышал, что девица, до этого прямо озвучившая свое намерение, теперь заартачилась. И понял: обиделась той сложной женской обидой, в которой нет ни смысла, ни толку. Одна пылкость. Точно ведь гордая: украшения не взяла, да и сейчас смотрит, словно насмехается. Мол, «куда ты, князь, денешься, раз парша твоя снова по телу разошлась?!» Ладно, справится, задобрит.

— А не сама ли ты, девица, когда лечила меня, пожелала женой моей стать? — ласково спросил Давид и замер, глядя на расширяющиеся от удивления глаза знахарки.

— Слушай, воин, я тебя дёгтем да серой лечила, а не мухоморами. С чего разум помутился тогда?

Давид нахмурился, посмотрел на Отца Никона, ища поддержки. Но тот лишь стоял с отрешенно, скрестив руки на груди. Всем видом своим выказывая, что заварившему кашу её и расхлёбывать.

— Ефросинья, — взял всё же себя в руки сотник, — ты, когда мазь наносить собиралась, сказала, чтоб я женился на тебе. После сшила рубаху. И тогда перед отъездом я прямо спросил, чего ты хочешь, то ты снова ответила, чтоб забрал тебя. И от виры отказалась. Всем известно, что то, что требует ведьма за лечение, надо дать, иначе проку не будет. Только хуже.

Фрося задумалась. Да, у них определенно намечался брак. Но брак этот был во взаимопонимании. Так себе, если честно, начало семейной жизни. Она бы даже посмеялась над ситуацией, не происходи это непосредственно с ней.

— Давид, в самом начале это была шутка. Ты так бойко возмущался, что я не жена тебе, что не ответить было просто невозможно. Рубашку просто нужно было сшить, и никакого сакрального смысла в том не было. А увезти я себя просила, потому что уже на стену готова была лезть от одиночества. Не привыкла я как-то без людей жить. Но замуж я за тебя не хочу.

Сотник схватил ртом воздух.

— Но я клятву дал…в храме, — ответил он, чтобы не молчать.

— Мне ты клятвы не давал, брать меня в жены я не просила. Да и не подхожу я тебе, вот совсем! — Ефросинья почувствовала, что из глубин сознания поднимается досада. В первую очередь на себя. Давид ей понравился, собой то можно быть честной, но патриархальная семья Средневековой Руси — это не семейная ячейка, где самое страшное — неустойка за расторжение брачного договора в одностороннем порядке. Да и страшно связывать свою жизнь с кем бы то ни было. Да и странно все это. Зачем знатному воину Яга с опушки?

— Клятву я не тебе давал, верно, а Господу, да и с чего ты взяла, что не подходишь мне?

— С того, что нет у меня ни роду, ни племени, и приданного нет. А ты, судя по одежде, сбруе да коню, — боярин. Не по статусу брак.

Давид скрипнул зубами.

— Неважно мне твое положение.

Лжет голубчик. Не ей так, себе.

— Ах, неважно?! Хорошо. А каково не девственницу тебе в жены брать?

— Мне всё равно, — процедил упрямо воин.

— Всё равно?! Ах тебе всё равно?! —