Читаем без скачивания Поле боя при лунном свете - Александр Казарновский

– А, Шмулик! Ну как ты? Как себя чувствуешь?

– Я ничего. В основном лежу. Иногда на кресле катаюсь. Мне только сегодня принесли «пелефон», я сразу же позвонил в школу, узнал Ваш номер и вот звоню вам.

– Спасибо.

– Это вам спасибо, Рувен! Спасибо вам за все. Вы самый отважный, самый храбрый, самый хороший человек на свете.

– Ну, думаю, если поискать с собаками, можно найти и лучше. Цвику с Ноамом я все-таки не уберег.

На секунду телефон провалился в молчание, а потом снова вырос голосок Шмулика.

– Вашей вины здесь нет никакой.

Я не стал с ним спорить в первую очередь потому что был полностью согласен. И ограда, которая выросла вокруг школы за несколько дней, прошедших после убийства – ярчайшее тому доказательство.

Я невольно оторвал глаза от столика и через расчерченное проволочной решеткой окошко взглянул на металлические прутья, которыми теперь наша ешива была огорожена подобно большой клетке или маленькому концлагерю. Внезапно появился мой старый – здрасте, давно не виделись – знакомый, араб с автоматом. Я, не выпуская из рук мобильный, даже выскочил из будки, чтобы получше разглядеть его. На сей раз он выглядел совершенно опереточно, дырка во лбу была ярко-акварельная, борода казалась только что снятой с бигудей. Он вынул кусачки, обхватил их краями один из прутьев – кусок арматуры высотою около трех метров, стиснул зубы так, что желваки на щеках выступили и жилки на висках напряглись. Со своей дырою во лбу он походил на носорога, у которого рог отпилили под корень. Ничего страшного в нем в этот момент не было. Убрав кусачки в мешок, он вытащил оттуда небольшую пилу и начал перепиливать толстый стальной прут.

Потом плюнул, вскочил с корточек на ноги и полез по ограде вверх. Вернее попытался. Разумеется его постигла неудача, и не только потому, что он безнадежно соскальзывал с прутьев, едва преодолев первые тридцать сантиметров, но еще и потому, что на высоте примерно два метра прутья резко загибались наружу и образовывали угол градусов где-то сто тридцать – сто сорок. Так что перелезть представлялось воистину занятием не для белого человека.

Я усмехнулся. Он взглянул на меня исподлобья, понял что я не боюсь, спрыгнул наземь, с горечью махнул рукой и исчез. Все это заняло минут двадцать в моем мире и доли секунды в реальном.

– Рувен, Рувен! – послышалось из мобильного. Рувен!

– Да, я слушаю.

– Рувен, зачем вы сказали, что террориста убил рав Ави. (В ешивах, в отличие от обычных религиозных школ, где к учителю обращаются “Аморе!” всем учителям говорят «рав»).

Ведь тогда, на площадке нас спасли именно вы! Вы отвлекли араба на себя.

– Так то на площадке, – сказал я, чувствуя, что у меня портится настроение.

– А потом? – не унимался Шмулик. – Он нас не стал добивать, побежал за вами. А дальше? Кто его убил? Вы или рав Ави?

– По очереди, сказал я. – Один убивал, другой кофе пил. Потом наоборот.

Я пил кофе и курил, когда ко мне ввалился Йошуа.

– Все в порядке, – объявил он. – Зашел к Дворе в офис. Дождался, когда посетителивыйдут. Все рассказал.

Я представил себе Дворину реакцию. Когда он рассказал ей о том, что за нами охотятся арабы, она, небось, ахнула. Потом, когда он рассказал, что и мы в свою очередь охотимся за арабами, она взглянула на него, затем – мысленно – на меня и охнула. Потом, когда он сообщил ей, что мы подозревали в ней же арабскую шпионку, наша с ней любовь, так и не состоявшись, окончательно ухнула. И, наконец, когда он ей предложил сотрудничать с нами, она, разумеется, «эхнула», то есть мысленно воскликнула: «Эх, где наше не пропадало!». И вслух добавила: «Чего сделать надо?»

Из рассказа Йошуа выяснилось, что примерно так все оно и было. Более того, вдохновленная ролью шерлокхолмсши или пуарихи, Дворочка тут же залезла в журнал посещаемости и выяснила, кто кроме нее мог быть в офисе оба раза, когда Иошуа приходил обсуждать свою грядущую поездку. Учитывались лишь те, кто был на работе и в тот и в другой день, а таких нашлось лишь двое – вышеупомянутый лысый и некто Аммос Гольдберг из Кфар-Сабы. Он убежденный левый и прославился следующим монологом, который произнес на каком-то торжественном вечере в присутствии рава Ишува:

– Вы тянете нас воевать за ваши так называемые святые места. При этом вы внаглую врете, будто вас волнует безопасность нашей страны. Ну так уйдем с Западного берега, построим стену, через которую террористы не смогут перелезть – вот и будет вам безопасность. «Нет! – Говорите вы, забыв, что только что разглагольствовали о безопасности. – Пусть будет террор, пусть гибнут дети, лишь бы мы с этого холма могли наслаждаться видом на наш древний Город, на гору Благословения и на гору Проклятия». Да не стоят эти ваши кучки «святой» Земли жизни хотя бы одного ребенка, хотя бы одной капли крови.

Его хотели тут же выгнать с работы, но выяснилось, что такого хорошего бухгалтера в жизни не найти, а строго говоря, никакого не найти, потому что идет война, и люди боятся сюда ехать.

– То, что он с такими взглядами работает у поселенцев, наводит на странные мысли. И опять же если поселенцы – такое зло, то в борьбе с ними все средства хороши.

Йошуа посмотрел на меня сочувственно.

– Рувен, ты парень – хаваль аль азман ! Я очень тебя люблю. Но ты не израильтянин.

– ?

– Ну… не коренной израильтянин, не сабра.

– «Вонючие русские, убирайтесь домой!», да? – спросил я, ошарашенный тем, что даже в самом лучшем из них, в религиозном, в поселенце таится…

– Да нет… – поморщился он, – ты не понимаешь психологии израильтян. Особенно левых. Израильтянин может продавать оружие ХАМАСу. Он может подвозить арабов на место теракта. Он может как угодно помогать врагу. Но все – за деньги. Ни один леваков, «шааломахшавник» или мерецник никогда не будет сотрудничать с террористами из идеологических соображений. Он может выходить на совместные с арабами демонстрации. Он будети требовать, чтобы этих самых террористов освободили. Он будет на митингах называть солдат и поселенцев нацистами. Он будет призывать к бойкоту товаров, произведенных на территориях. Но он не станет, исходя из своих политических взглядов, помогать убийству евреев – даже поселенцев. У нас из-за принципов не предают. Предают люди без принципов.

– По твоей логике получается, что именно Гольдберг и не может быть их агентом. Уточняем формулу. Вместо «поселенцы исключены», «поселенцы и левые исключены».

Йошуа заржал.

– Как бы то ни было, – продолжал я, – давай все-таки продумаем еще одну провокацию и проверим и Гольдберга и этого лысого.

– Давай! – радостно закивал, тряся кисточкой, Йошуа. – Двореле предложила то же самое.

Ах вот как! Уже «Двореле»? Резвый темп, Йошуа. А как же невеста? Не говоря уже о друге.

Кстати, в этот момент я догадался, откуда у нее такое имя – не мама же с папой в России назвали ее Дворой. Она такая же Двора, как и я Рувен. Да Верка она! А в Израиле имя чуть-чуть видоизменила.

– Что она предложила?

– Мы придумываем провокацию, а она бросает наживку этим двум.

– «Уважаемые сотрудники. У меня к вам экстренное сообщение. Йошуа и Рувен едут на перекресток «Городок» картошки купить.

– Ну, зачем уж так?

– А как?

– Ребята, вам не надоело?

Мы хором подпрыгнули, я – сидя, Йошуа – стоя. Шалом хохотал, скрестив длинные ноги, прислонясь к дверному косяку. Мы вопросительно смотрели на него откуда, мол, ты, прелестное дитя? Прелестное дитя присело на краешек стола и заговорило.

– Ничего, что я на столе? Ты, надеюсь, не кладешь на него святые книги? Ну так вот, я тут стою уже минут десять, слушаю ахинею, которую ты, Рувен, несешь и удивляюсь одному – насколько у вас трафаретное мышление! Ловушка – раз, ловушка – два, теперь – ловушка – три. Вы зациклились на ловушках, вы ни о чем, кроме ловушек, не хотите думать, при этом не понимая, что любая ловушка может разоблачить не их, а вас.

– А что же делать? – выдохнул Йошуа.

– Устройте еще одну выставку работ Иошуа, только не на квартире, а в «Мифаль а пайc», культурно-спортивном центре. Почему бы вашему агенту арабов, если он в принципе существует, на нее не пойти. Там он может затеряться и послушать, о чем говорит Йошуа с остальными, или наоборот, завязать с ним контакты. Но это начало. Дальше нужно сделать шаг, который их спровоцирует, но не будет выглядеть, как провокация.

– Какой? – спросил я.

Шалом вздохнул. – Мы должны их расшевелить, ошарашить, вынудить на какие – то действия. Как первые лучи рассвета шарят по вершинам гор, а затем, нащупав что-то, точно иглы одноразовых шприцов, проникают под кожу ночи и вспрыскивают свет, так же в мою кору головного мозга пошла откуда-то инъекция прозрения. Знал ли Шалом ответ заранее, когда ставил вопрос? Это мне до сих пор неизвестно. Шалом парень отчаянный, но предложить такое другому человеку он бы вряд ли решился. А ведь ответ лежал на поверхности. Заставить их зашевелиться, менять направление всего? Да нет ничего проще! Вы охотитесь за Ави Турджеманом – так нате, вашего брата завалил не он, а я! Ваши дальнейшие действия? Кого бы вы не завалили, второй скажет – ошибочка вышла. А с другой стороны, и на провокацию не похоже. Правда, страшно. Одно дело сидеть у входа в ущелье или в лес, наставив дуло автомата на тропку, а другое – стать потенциальной мишенью, даже не зная, кто стрелок.