Читаем без скачивания Знакомство категории X - Дидье Ковелер

Я смотрю на распростертое тело, на глаза, от которых отлепили скотч, потом на фотографию и представляю, с какой энергией, настойчивостью и гордостью она жертвовала собой ради одной-единственной цели… Все, что я так хотел бы по-прежнему делить со своей матерью.

— Она транспортабельна?

— А зачем? Лучше места не найти. Ты не представляешь, какая сюда очередь: к счастью, директор мечтает переспать со мной. Когда у меня будут дом и деньги на сиделку, тогда посмотрим.

Я притягиваю ее к себе. Говорю, что жизнь коротка. Она отвечает, что это еще ничего не значит. Я прижимаю ее к себе изо всех сил, я хочу ее как никогда, но еще сильнее мне хочется быть для нее не просто жалким рабом мяча, не одним из любовников или другом. Она мягко, но решительно отстраняется от меня.

— А теперь я хочу, чтобы ты нас оставил, Руа. Мне нужно рассказать ей, что с нами происходит… Я хотела бы понять, что она думает о тебе.

Я сглатываю слюну, киваю, выпускаю ее из объятий и подхожу к княгине. Поднимаю изможденную старческую руку, подношу к губам.

— Эй, ты что, с неба упал? Нельзя прикладываться к руке незамужней дамы!

Я замираю с серьезным видом, потому что в ее голосе нет ни капли иронии, лишь снисходительный упрек, намек на социальное положение и этикет. Я опускаю руку бабушки на покрывало. Талья берет меня за руку, и несколько секунд мы стоим неподвижно, глядя поверх распростертого тела, раскрашенных обломков потерпевшего крушение корабля.

— Это ты делаешь ей макияж?

Она кивает, резким движением головы откидывает прядь волос.

— Часто. А по вечерам, если удается, прихожу и смываю косметику.

Мы вглядываемся в ее глаза, которые смотрят сквозь нас.

— Монсеньор говорит, что она все понимает… по ту сторону… Что мозг продолжает работать, но по-другому…

И тут меня как током ударило. Несколько секунд собираюсь с силами, чтобы произнести то, что пришло мне в голову.

— И что она хотела мне сказать в сообщении?

— «Спасибо за Наталью». Это тебя абсолютно ни к чему не обязывает. Это не призрак велит тебе сделать что-то, а всего-навсего бабушка за меня беспокоится…

Мы переглянулись. Я уже почти поверил, но чувствую, что ей самой это, как ни странно, не удается. Она хотела бы в это верить, но ей так давно приходится противостоять доводам врачей, при этом ее единственные аргументы — это ее великолепное тело и отказ принять реальность; она так сильно старается производить впечатление уверенного в себе человека, быть сильнее всех и вся, что, доверившись кому-то, сама начинает сомневаться. А может, это она отправила мне сообщение на телефон, по той же причине, по которой повесила портрет над кроватью бабушки — чтобы все относились к ней как к живой.

Я поворачиваюсь к пожилой даме, улыбаюсь, глядя в ее пустые глаза.

— Это вам спасибо. Она женщина моей жизни, и я вам это докажу.

Я высвобождаю свои пальцы из руки Натальи и ухожу, не оборачиваясь, полный решимости выполнить обещание.

— Я к Этьену Демазролю.

— Представьтесь?

— Я спешу.

Секретарша кусает губы, снова спрашивает мое имя. Она наверняка получила указание выставить меня за дверь, я злобно бросаю ей свое имя, готовый при необходимости вломиться в кабинет силой. Но она тотчас распахивает передо мной дверь и с сияющей улыбкой заявляет, что с утра пытается мне дозвониться.

— Месье Диркенс! — гордо объявляет она.

— Наконец-то! — вскакивая с кресла, ревет мой агент.

Как был без пиджака, он бежит ко мне, бросая на ходу мужчине, сидящему в его кабинете, что примет его позже. Он обнимает меня, крепко прижимая к своему жирному телу, усаживает в кожаное кресло на место предыдущего посетителя, которого секретарша выпроваживает в приемную.

— Ты-то мне как раз и нужен, Руа: у меня для тебя куча новостей.

— А у меня всего одна: ты покупаешь этот дом на деньги, которые лежат на Багамах, и записываешь его на имя Натальи Стовецкиной. Я на обороте тебе все написал.

— Без проблем, — говорит он и кладет на стол страницу, вырезанную из «Хоумс-Директ». — Это ее настоящее имя? Красивое.

— Спасибо, — говорю я и встаю.

— Ха-ха, погоди! — смеется он и достает из мини-бара, замаскированного под книжную полку, бутылку шампанского. — Мы должны выпить за перемены в твоей жизни.

Я удивленно смотрю на него и спрашиваю, говорил ли он сегодня с моим тренером.

— Я говорил с президентом клуба, — поправляет он и ставит рядом с бутылкой два фужера.

— Ладно, начну с самого начала. Ты знаешь о разногласии, возникшем между ним и президентом национальной лиги.

— Нет.

— Но ты, надеюсь, в курсе, что твой клуб сам ведет переговоры по правам на вещание. Лига в качестве посредника здесь не участвует.

— Это уже не мои проблемы.

— Ну а об НДКУ[28] ты слышал?

— Нет.

Он вздыхает, решает пока не открывать бутылку, садится в кресло рядом со мной, придвигается ближе и медленно произносит:

— Клуб в убытке, Руа, речь идет о нескольких миллионах, и это вполне понятно, учитывая огромное количество приобретений. Если брать добавочную стоимость игроков по сегодняшнему курсу, то клуб в большом плюсе…

— Мне плевать.

— И ты прав. Только вот национальная дирекция по контролю за управлением зажала их в тиски: теперь все клубы обязаны представлять ежегодный финансовый отчет, в противном случае их отправляют во второй дивизион, а это смерть. У президента огромные трудности, учитывая, что в контрактах всех звездных игроков — в том числе и у тебя — есть положение, которое дает им свободу в случае перевода клуба в Д2. Поэтому ему надо срочно скинуть несколько игроков, пока вы еще принадлежите ему, и по логике в первую очередь следует избавляться от игроков не европейского происхождения, когда те на пике славы, и сейчас это как раз твой случай.

— Потому что я встречаюсь с актрисой?

— Потому что о тебе сегодня пишут все газеты. Неважно почему: из-за твоих способностей на поле или в постели, — важно, что ты вдруг стал всем интересен и нужен. Команде дадут указание отдавать тебе голевые пасы, чтобы ты мог забивать. С каждым голом твоя цена будет расти, а после матча тебя продадут «Лацио». Это решает твои проблемы с документами, потому что в Италии нет квоты на легионеров.

Я крепко сжимаю подлокотники, едва сдерживаясь от соблазна накинуться на него. Пытаюсь улыбаться со страдальческим выражением лица.

— Накрылись твои комиссионные, Этьен, меня еще не скоро продадут. К твоему сведению, Копик вычеркнул меня из заявки на матч.

— Нет больше никакого Копика, — отвечает он, рассекая воздух ладонью. — Он достал нас своими капризами, президент уволил его сегодня утром на собрании. Похоже, он всерьез взялся тебя защищать: сказал, что тренер не должен судить об игроке по его личной жизни, это профессиональная ошибка, и что завтра игра пройдет с тобой или без него. Копик подал в отставку, и теперь я могу утроить премиальные за каждый твой гол. Такого еще не бывало, чтобы Руффак вставал на сторону игрока! Ты явно у него в фаворе, Руа!

Я бессильно опускаю руки, чувствую себя раздавленным. В чем же ценность человека? Что мне делать в этом мире, где тренера увольняют за моральные принципы, а судьба футболиста зависит от того, с кем он спит?

— На вот, взгляни. Это вилла «Оливарес», я как раз сейчас занимаюсь ее переводом из «Лацио» в «Баварию». Остия — шикарный пригород Рима, на берегу моря, два гектара, бассейн, теннисный корт и джакузи. Как тебе?

Я смотрю на него в упор и ничего не отвечаю. По моему взгляду он понимает, что я задумал, и его лицо становится серьезным.

— Послушай, — говорит он, убирая фотографию в стол, — я здесь для того, чтобы заниматься твоей карьерой, а не для того, чтобы потакать твоим капризам, о’кей? Дуй на тренировку, тебе сейчас надо думать об одном: как завтра быть на высоте и устроить разгром своему будущему клубу. Остальным я займусь сам, — заключает он, открывая бутылку шампанского. — Идет?

— Идет.

Я встаю с довольной улыбкой и пожимаю ему руку так, словно раскалываю орех.

— По поводу дома для твоей подружки — мне торговаться?

— Нет. Заключаешь сделку сегодня по любой цене и отправляешь бумаги моей консьержке.

— Можешь на меня положиться.

Я оставляю его пить за мои успехи в одиночестве и решаю пройтись пешком по улице Риволи, подышать немного чистым воздухом. Не знаю, жив ли еще мой старый учитель Чака Натзулу, и поскольку я в этом не уверен, то засыпаю небеса молитвами с просьбой послать мне сил и удачи, чтобы разгромить итальянцев завтра вечером. Тогда я буду отомщен.

Идет дождь, стадион переполнен. Неистово ревут болельщики, обстановка накалена, а я ничего не чувствую. Хотя нет. Я на взводе, но на холостом ходу: все продумано и под контролем. Так же я занимался любовью с Тальей на глазах у сорока человек.