Читаем без скачивания Русь нерусская (Как рождалась «рiдна мова») - Александр Каревин

Одновременно, чтобы придушить всякое недовольство действиями украинизаторов, официально было объявлено, что «некритическое повторение шовинистических великодержавных взглядов о так называемой искусственности украинизации, непонятном народу галицком языке и т. п.» является «русским националистическим уклоном» {400} (обвинение, грозившее в то время серьезными неприятностями). Фактически противников украинизации приравняли к классовым врагам. Когда на одном из партсобраний сотрудник Украинского института марксизма Скрипченко попробовал указать на возраставшую опасность украинского шовинизма, то накликал на себя гнев всесильного в то время партаппаратчика А. А. Хвыли. «Говорить так…— заявил Хвыля,— это не видеть на Украине русского нэпмана, кулака, буржуа, бывшего царского чиновника, попа, городского мелкого буржуа-мещанина, который когда-то составлял часть армии русской черной сотни на Украине. Разве эта реакционная сила на Украине сгинула? Разве она не проводит всюду, каждый день своей работы? Разве шахтинское дело (имелся в виду сфабрикованный шахтинский процесс «над антисоветски настроенными специалистами, проводившими вредительскую деятельность в каменно-угольной промышленности Донбасса».— Авт.), имевшее по своей сути корни на Украине — ни про что не свидетельствует тов. Скрипченко? А раз эти контрреволюционные силы русского шовинизма имеют на Украине почву, то, значит, они и действуют. Они проводят активную работу против социализма не только по линии хозяйства, они ее проводят и по линии культурно-национальной». И далее: «Они, эти классовые враги наши, есть. Они живут, организуются, меняют лицо, кожу, но живут со старым сердцем в груди, со старыми мечтами в голове. Как симптоматично, что расстрелянный контрреволюционер, один из главарей шахтинского дела, работая в Донугле, в столице Украины, говорил: „Плевать мне на вашу украинизацию“» {401}.

Всякий несогласный с национальной политикой Кагановича подвергался травле. Особенно доставалось литераторам. На них лежала обязанность развивать самостоятельную литературу на украинском языке, но они, как и большинство украинцев, нового языка не знали и накликали на себя обвинения в «неуцтві», «рабской зависимости» от «русской языковой, буржуазной по сути своей, традиции» {402}. В числе прочих критике за употребление «русизмов» подвергались Павло Тычина, Владимир Сосюра, Максим Рыльский, Юрий Яновский, Петро Панч, Иван Ле, Андрей Головко, Валерьян Пидмогильный, Григорий Косынка, Семён Скляренко, Иван Микитенко, Мыкола Хвылевой, Юрий Смолич, Юрий Шовкопляс и другие. «Современный писатель украинский, за небольшим исключением, украинского языка не знает. Ему нужно взять в руки „Изюмова“» {403} (имелся в виду «Словник», составленный известным украинизатором, мовознавцем Изюмовым); «даже выдающиеся поэты и писатели-стилисты нарушают правильность и чистоту и портят эффекты художественного достижения ненужными ошибками и абсолютно противными духу украинского языка русизмами» {404}; «даже в языке самых лучших современных писателей рядом с прекрасными неологизмами случаются совсем не нужные москализмы» {405},— били тревогу подручные Лазаря Моисеевича и категорически требовали: «Писатели должны выучить язык» {406}.

Писатели, безусловно, старались. Они «исправляли ошибки», благодарили за «критику», брали на себя повышенные обязательства. Кто искренне, кто вынужденно, «бойцы литературного фронта» стремились избавиться от «тяжкого наследия» русской культуры, скорее выучить новый для себя украинский язык. Но выучить его было непросто. «Величавый рост украинского литературного языка в последние послереволюционные годы доставляет много хлопот всем тем, кто в силу своего звания должен языком интересоваться. Имею в виду учителей украинского языка и украинских работников пера — журналистов и писателей» {407},— свидетельствовал «национально сознательный» деятель. «Рідна мова» не стояла на месте. Из нее старательно вычищались слова русского происхождения, которые заменялись словами польскими, немецкими, выдуманными, какими угодно, лишь бы сильнее отделиться от великороссов. Украинизаторы объясняли, что украинское «национальное возрождение» тормозится (также как и белорусское) по причине «близости украинского и белорусского языка к русскому, а из этого делают достаточно распространенный вывод, который в кровь и плоть вошел еще с давних времен, что украинский язык есть „испорченный русский язык“, значит, украинское население нуждается, мол, в массовой русской школе» {408}.

Таким образом, «очищению» от русизмов придавалось политическое значение. «Украинский язык до революции развивался в ненормальных условиях. По известным причинам техническая, экономическая и политическая лексика была очень русифицирована. После революции встала задача создать, очистив язык от негативных разрушительных элементов, собственную лексику, которая могла бы обслуживать все отрасли современной жизни» {409},— писал видный украинский мовознавец Н. Каганович.

Создавали «собственную лексику» «национально сознательные» филологи под бдительным контролем не менее «национально сознательной» общественности, подгонявшей специалистов, заставлявшей их тщательнее «очищать» «рідну мову» от русизмов. Так, после выхода в свет «Словника технічної термінології», мовознавец В. Фаворский отмечал, что «к сожалению, укр. техники — народ малоопытный в словарных тонкостях», а потому очень ценной была помощь представителей общественности, «товарищей-читателей», высказывавших свои советы и замечания. «Среди них самый активный тов. Беренбойм. Он недоволен тем, что словарь неполный, потому что нет в нем подробных пояснений» {410}.

«Решительная национальная политика, начатая компартией три года назад,— заявлял К. Довгань,— сразу обусловила буйный расцвет украинского — газетного и книжного — производства. Именно в этой отрасли нашей „промышленности“ — легче и решительней, чем во многих других, мы достигли довоенных норм и превзошли их. И именно из-за этого на протяжении последних трех лет литературный язык украинский должен неслыханно быстро развиваться. Новые условия, отношения и темы требовали нового — широченного ассортимента лексическо-фразеологического. Двумя путями — единственно законными и возможными — путем заимствования и оригинального творчества — шел украинский язык в процессе этого развития» {411}. Про «оригинальное творчество» все было понятно без лишних объяснений. А чтобы у читателей не возникло сомнений на счет того, откуда можно и откуда нельзя заимствовать слова, украинизатор тут же обрушился на тех писателей и журналистов, которые еще «не очистили» свой язык от русизмов.

«Украинский язык, не считая Галиции, был только языком литературы и прессы. Только с революцией развернулись перед ним широкие перспективы, и начался процесс его могучего стихийного роста, процесс интенсивного, напряженного творчества, какого, может, не знает история. За короткое время сделаны большие достижения, обнаружена непобедимая воля к культурному бушеванию»,— отмечал В. М. Ганцов, призывая и дальше «творить слова или, как говорят, „ковать слова“» {412}. «Культурное бушевание» и массовое «кование» слов в УССР приняли такие масштабы, что даже виднейшие в прошлом «национально сознательные» деятели, оказавшиеся после гражданской войны в эмиграции, не успевали следить за языковыми переменами. Когда видный украинофил Е. Х. Чикаленко (до революции бывший в числе активнейших борцов за «чистоту» украинского языка) обратился с письмом к С. А. Ефремову, прося взять для него в архиве какую-то справку, Сергей Александрович мягко поправил его: «Теперь у нас говорят „довідка“» {413}.

Не поспевали за переменами в языке не только эмигранты. Как отмечал убежденный сторонник украинизации С. М. Диманштейн, считавшийся крупным знатоком национального вопроса в СССР, «с одной стороны язык обновляется, черпает новые материалы из глубины масс или забытого прошлого, а иногда, с другой стороны, все-таки становится часто непонятным массам» {414}. Также и К. Довгань признавал, что «газета украинская отталкивает крестьянина непонятным языком» {415}. Но особенно по этому поводу не тревожились. Диманштейн объяснял происходившее тем, что «массы больше знакомы с тем, я бы сказал, старым обиходным жаргоном, с той языковой смесью, которая у них была раньше в употреблении, чем с чистым языком» {416}. Довгань все сводил к отдельным ошибкам, нехватке грамотных писателей и журналистов и отсутствием научного руководства языковым творчеством. А еще один ярый украинизатор, украинский поэт, первый глава Союза писателей Украины, Израиль Юделевич Кулик (переименовавшийся по случаю украинизации в Ивана Юлиановича) просто потребовал «решительно отбросить» «обывательскую болтовню „русотяпского“ порядка, людей, которые с одной стороны говорят, что, дескать, шевченковский язык они понимают, а современного украинского они не понимают, а с другой — проявляют презрительное отношение к Шевченко» {417}.