Читаем без скачивания Русь нерусская (Как рождалась «рiдна мова») - Александр Каревин

Украинский язык являлся новым и непривычным как для «старых», так и для «новых» специалистов. «Негде правды деть, большинство нашей как старой, так и новой двуязычной интеллигенции с нестираемым клеймом русификации, на украинской почве, за исключением немногих мастеров языка, впадает в языковую депрессию и болеет стилистической инерцией, слабостью, несостоятельностью» {439},— печалились «возродители национальной культуры». В связи с украинизацией возникла и проблема с учебными пособиями. Русскоязычные учебники использовать не хотели, а украиноязычные не успевали подготовить по причине, как отмечалось на коллегии Наркомата просвещения, «недостатка квалифицированных украинских авторов», «задержки перевода с русского на украинский язык», «неразработанностью украинской терминологии и торможением из-за этого переводов» {440} (т. е. «старые» русские слова использовать было нельзя, а новых «украинских» еще не придумали).

Председатель Всеукраинского ЦИК Г. И. Петровский еще хорохорился: «Всегда вновь рождающееся связано с болезнями, и это дело не составляет исключения. Пока дождешься своих ученых или приспособишь тех специалистов, которые должны будут преподавать у нас на украинском языке, несомненно, мы будем иметь, может быть, некоторое понижение культуры. Но этого пугаться нельзя» {441}. Однако в глубине души многие сознавали, что несет с собой украинизация.

Мощный удар был нанесен воспитанию подрастающего поколения. Попадая из русской среды в украинизированные учебные заведения, дети сильно калечили свою лексику. «Я имел возможность наблюдать язык подростков, мальчиков и девочек, учеников полтавских трудовых и профессиональных школ, где язык преподавания — украинский. Язык этих детей представляет собой какой-то уродливый конгломерат, какую-то не выговариваемую мешанину слов украинских и московских» {442},— замечал один из украинизаторов.

Бумерангом политика Кагановича ударила и по его подручным. Беспрестанная борьба с русским языком, постоянное «очищение» от русизмов стали навязчивой идеей в «национально сознательной» среде, сказывались на психике любителей «рідной мови». Многие из них заболели «мовной сверблячкой» (выражение видного украинофила А. В. Никовского, одного из основателей Центральной Рады, а позднее — петлюровского министра). Обнаружив «неблагонадежное» слово («русизм»), устранив его, заменив другими, мовознавцы вскоре начинали сомневаться — достаточно ли новое слово отделяется от русского языка, свободно ли оно от «русификаторских» влияний? Под подозрение попадали даже слова, совершенно непохожие на русские, так как они могли быть созданы с учетом принятых в русском языке правил словообразования. (Например, слово «насправді», которое «появилось как дословный перевод русского „на самом деле“» {443}; слово «стосовно», подозреваемое в том, что «выковано» по образцу русского «относительно» {444} и т. д.) «Фонетическая украинизация русских слов и выражений, конечно, самый легкий путь, но это же не творческий путь» {445},— заявляли ненькопатриоты. Следовала новая замена, а за ней — новые сомнения и так до бесконечности.

Та же картина наблюдалась в терминологии. Старые грамматические термины, выработанные киевскими учеными, «филологов со сверблячкой» не устраивали, так как те же термины были приняты в русской грамоте. Срочно требовалось придумать что-либо новое. Так, «имя существительное» превратилось в «ім’я суще», затем в «сущиник», «йменник», «іменник». «Имя прилагательное», стало «ім’ям приложним», потом «ім’ям призначним», «ім’ям прикметним», «прикметником». Такую же эволюцию совершили «местоимение» («містоімення» — «містойменник» — «заіменник» — «займенник»), «имя числительное» («ім’я числове» — «ймення чисельне» — «чисельник» — «числівник»), «запятая» («запята» — «запинка» — «кома»), «двоеточие» («двоеточка» — «двокрапка»), «сказуемое» («сказуєме» — «сказуюче» — «присудок») и другие термины. Мужской род стал «мужським», затем «мужеським» и, наконец, «чоловічим». Соответственно «женский» последовательно превратился «женський», «жінський», «жіночий» и т. д. Остановиться уже не могли и только спорили, какое название лучше обеспечивает независимость украинского языка от русского: «іменник» или «предметник», «прикметник» или «призначник», «присудок» или «присудень», «лапки» или «цятки», «перетинка» или «кома» и т. п {446}. (Например, И. И. Огиенко признавал, что «точка — старое наше название», «зап’ятая — название взято из крючковых нотных значков, слово известно с XV века», но все равно рекомендовал употреблять — «крапка» и «перетинка» {447}.)

Постепенно сами украинизаторы стали задаваться вопросом: «Куда ведет нас это буйное, но беспорядочное и ненаучное языковое творчество? Не время ли положить конец этой анархии твердой и плановой „языковой политикой“?» {448} Указывали и на «передовой» опыт Франца-Иосифа: «Галиция литературную норму себе создала, потому что там дело национальной культуры решено официальным путем и воплощено с помощью государственно-правительственного аппарата» {449}. В конце концов над данной проблемой задумались и наверху. Каганович был отозван с Украины, а «мовознавцам» предложено определиться с выбором слов и терминов.

Сегодня это предложение выдается за «конец украинизации». В действительности же она не прекращалась ни на один день. Сменивший Л. М. Кагановича на посту генерального секретаря ЦК КП(б)У С. В. Косиор поставил задачу «усиления темпа украинизации», отмечая, что это «один из составных элементов социалистического строительства» {450}. «Я считаю, что ныне основной лозунг, который мы должны выдвинуть — это внедрение украинского языка в употребление» {451},— заявил новый генеральный секретарь, выступая на XIV Киевской окружной партконференции. Кроме того, партийный вождь объявил, что «крайне необходимо самым внимательным образом следить за всякими проявлениями великодержавного шовинизма, давать ему немедленный, систематический и решительный отпор» и требовал «создать такую атмосферу в наших учреждениях, чтобы проявления великодержавного шовинизма, откровенные или скрытые выступления против нашей национальной политики стали невозможны». Таким образом он собирался сломить сопротивление интеллигенции, которая «в основном негативно относится к украинизации. Выдающиеся специалисты позволяют себе даже почти открыто и [5] пренебрежительно относиться к этому делу» {452}.

Особенно беспокоила С. В. Косиора средняя и высшая школа. «Тут мы имеем сопротивление определенной части преподавателей, профессуры. Это сопротивление необходимо любой ценой преодолеть. Украинизация молодежи, а значит и работы комсомола, является основным нашим заданием, воплощение которого будет иметь для нас огромные последствия» {453}. (То же обстоятельство волновало и Н. А. Скрыпника. «Мы имеем профессоров, которые не хотят преподавать на украинском языке,— говорил он.— Это не только среди старой профессуры, но и новая профессура уже с академическими заездами. Только закончил вуз, идет в вуз преподавать и стрекочет таким же голосочком, как и старая профессура, тогда как он должен быть орудием украинизации вузов» {454}.) Одновременно генеральный секретарь ЦК КП(б)У похвалялся уже достигнутым: «Никогда еще на протяжении всей истории рост украинской культуры и внедрение ее в массы не совершалось в таком масштабе, как ныне» {455}.

Однако приблизительно с середины 1930-х годов украинизаторским процессам были преданы иные, более цивилизованные формы. Причин тому было несколько. Набиравшиеся опыта государственного строительства большевики осознавали, что одними революционными наскоками украинский вопрос разрешить не удастся. Между тем ненькопатриоты требовали еще большего применения насилия и, помимо того, желали получить безраздельную власть над Украиной, с чем КП(б)У согласиться не могла. Возникшие разногласия усугублялись сложной международной обстановкой. После государственного переворота 1926 года в Польше пришедший там к власти Ю. Пилсудский стал искать взаимопонимания с украинскими кругами. Последние, в свою очередь, проявили готовность к компромиссу. Если раньше они занимали однозначно просоветскую позицию, то с конца 1920-х ситуация меняется. «Национально сознательные» начинают вести торг с Варшавой, взвешивая «плюсы» и «минусы» союза с Пилсудским. В этих условиях Кремль уже не мог, в случае войны с Польшей, твердо рассчитывать на украинское движение.

Все вышеизложенное привело к некоторому смягчению украинизаторских мер. Были осуждены «перегибы» и «перекосы» в проведении украинизации. В частности, было признано чрезмерным языковое «творчество», «кование» в огромном количестве новых слов, приводившее к тому, что украинский язык не воспринимался народом и вызывал к себе насмешливое отношение. «Вредительством на языковом фронте» было названо «стремление оторвать украинский язык от языка, которым говорят широкие массы украинских рабочих и крестьян, путем устранения из него интернациональных терминов, путем насаждения искусственных, чужих для понимания широких масс „новых слов“» {456}.