Читаем без скачивания Какого года любовь - Уильямс Холли

Отец Эла демонстративно смял газетку и бросил ее в корзину для бумаг. Но позже, прокравшись в кабинет Гарольда в поисках спичек, Эл увидел свою газету не в корзине, а на столе, придавленную двумя толстыми книжками. И когда он рассказал об этом Вайолет – за безумные деньги дозвонившись из телефонной будки в деревне в трех с лишним милях от их виллы, – она сделала вид, что согласна: это просто доказывает, какой Гарольд, по сути, лицемер, – но сама подумала, что ей с родителями, наверно, полегче.

Воспоминания Вайолет прервал визг. Джинджер, ухватив указующий перст Клары, тот самый, что с маргариткой, норовил засунуть его себе в рот. Теперь она притворялась, что сейчас треснет его по голове.

– Боже, как громко, – сказал незнакомец с длинной рыжеватой бородой, сидевший неподалеку.

Вайолет видела, что он приглядывался сначала к Тамсин, а потом к Кларе, выжидая, когда представится случай.

– Додумался, пососать мне палец, – пожаловалась ему Клара, ткнув в Джинджера и сложив пухлый рот в капризную “о”.

– Ну и кто же его не поймет, – с чувством произнес незнакомец.

Клара просияла.

Когда Вайолет с ней познакомилась, через Эла: тот редактировал для газеты Кларины музыкальные обзоры, восторженные и многословные, – она, редкое дело, признала в Кларе свою. Вот кто‐то еще, как она, у кого отец нормально работает, а не управляет страной, кто‐то еще, как она, кому в рождественские каникулы приходилось работать в магазине, а не кататься на лыжах. Между Кларой и Вайолет установилась молчаливая классовая солидарность.

Но с тех пор, как они переехали в Лондон, где Клара выросла, Вайолет чувствовала, что та вырвалась вперед. Саму ее порядком ошарашили столичные шум и грязь, но Клара летом в городе была как рыба в воде. Она разбиралась в маршрутах автобусов и метро и взяла их передвижения под контроль, утверждая, что знает, как быстрее и проще добраться в самые лучшие места. И еще ей удавалось своей потной растрепанности придать вид непринужденный и сексуальный, в то время как Вайолет все время было не по себе, ее светлая кожа зудела от жары и скверного воздуха.

И теперь Вайолет наблюдала, как Клара, томно откинувшись и опираясь на локоть, заявляет во всеуслышание, до чего же здесь жарко, а затем, убедившись, что все – но особенно Джонни и чужак с бородой – на нее смотрят, начала развязывать лямки своего плохо вывязанного топа, обнажив пару растопыренных загорелых грудок.

Тамсин тут же последовала ее примеру, и через некоторое время Эл ободряюще подтолкнул Вайолет локтем.

Вайолет легонько качнула головой, и тогда Эл ткнулся носом в треугольный вырез ее платья, щекоча ей кожу своей только что выращенной, довольно скудной бородкой.

– Прекрати, – прошипела она.

– Да ладно, – пробормотал Эл в ложбинку, которая до статуса декольте не дотягивала. – Почему нет, когда солнышко?

– Да не знаю – просто я чувствую… Не уверена, хочу ли я, чтобы люди смотрели. Те, кто не ты.

Слишком кружилась голова, чтобы аргументировать связно, но в том, что она чувствует, Вайолет не сомневалась. Ходить топлесс – это как‐то не равноправно.

– Да я бы не возражал.

Вайолет вздохнула.

– Я знаю.

– Я имею в виду, не считай, что должна беречь их для меня!

– Я и не считаю! – Вайолет снова понизила голос, не желая, чтобы остальные их слышали. – Господи Иисусе, это не только из‐за тебя.

Эл поднял голову и отстранился, с серьезным видом посмотрев на нее сверху вниз.

– Конечно, нет. Это же твое тело. Но разве в свободном по‐настоящему мире все тела не будут свободны? От стыда? – Он с улыбкой указал на свою грудь, голую и слегка подпеченную.

Вайолет затеребила задумчиво длинную прядь волос, а “Тираннозаурус Рекс” закончил свое выступление под аплодисменты.

– Дело в том, что я не уверена, что это в самом деле будет ощущаться как свобода, – ну пока что, сейчас. Грудь – это ведь не просто какая‐то обыкновенная часть тела, да? Вот когда ты сейчас на нее смотришь, ты не нейтрален, не безучастен. Ты любуешься, да?

– Я не вижу никого, кроме тебя, и ты знаешь, что это правда.

Вайолет знала, да. И была благодарна. Все их друзья, казалось, вроде как слегка спятили: то ли из‐за того, что 1968-й стал их летом любви, “налетевшим с Западного побережья с опозданием на год”, как твердил Джонни, то ли из‐за щекочущей нервы паники в связи с окончанием университета, почти все совокуплялись, а затем лихорадочно меняли партнеров. Свобода: о ней все они толковали, ее желали, и вот теперь, когда она наступила, это пугало. Временами в веселье слышался маниакальный оттенок, что‐то вроде безумия, как будто ярмарочная карусель вертелась чуточку слишком быстро.

Но когда Эл смотрел на нее через стол во время их долгих и скудных ужинов, Вайолет чувствовала себя силой и центром сосредоточенности. Посреди ночного бдения в “Раундхаусе”[19] он наклонял голову, пристально смотрел ей в глаза, и на его лице зарождалась медленная улыбка. Это было похоже на тайный дар: пока остальные бежали, они могли спокойно стоять друг подле друга.

– Я знаю, что ты видишь только меня, – тихо сказала Вайолет, рисуя на ладони Эла узор длинной травинкой, которую только что сорвала. – Но… дело не в этом. Ты согласен, что голая грудь – это не то же самое, что, ну, я не знаю… голый локоть?

– Почему нет? Почему это должно быть чем‐то другим? Вполне то же самое!

– Да, но в настоящий момент это не так. – Вайолет начала слегка злиться, раздражение выместив на травинке. – Это связано с сексом. Я же вижу эту картинку: вот девочки, погруженные в музыку, а вот мальчики пялятся на них, не поднимая глаз выше груди, будто выбирают самый спелый фрукт на прилавке.

– Ну, твои сливы будут слаще всех, – сказал Эл, наклоняясь и снова расцеловывая ее по шее и вниз.

– О, отвали, – засмеялась она, шлепком его отгоняя, а затем выпрямилась и с несколько секунд в упор на него смотрела.

– Ладно: заключим с тобой сделку. Я пойду топлесс, если ты вынешь свой член.

– Да ну, это ж другое дело – это на самом деле сексуальный объект! И… и частный.

– Так ведь и грудь тоже, в нашем нынешнем обществе. Так что все по‐честному.

Вайолет почувствовала, как что‐то изменилось в их маленькой группке, и огляделась. Клара азартно целовалась с бородачом. Джонни, с которым она последние две недели делила постель, видел это, но улыбался. Предназначалась ли эта улыбка Кларе, дескать, будь свободна, лови момент? Или всем остальным (и особенно Тамсин, которая по‐прежнему проводила с Джонни ночь-другую), дескать, какой класс, какой кайф, в самом деле, эти открытые отношения!

Все происходило так быстро. Целый пласт запретов и протоколов был просто снят. Весь этот надутый, чопорный старый хлам: ухаживания и погони, женщины, притворяющиеся, что этого не хотят, и защищающие свою “добродетель”, мужчина сначала преследователь, затем кормилец. Вайолет смущало, что вся эта вольница способна задеть чувства тех, кто ей дорог. Но дестигматизировать секс и удовольствие; признать, что любовь может протекать между людьми по‐разному; просто расслабиться и наслаждаться этой короткой жизнью… “Что ж, даешь революцию”, – подумала Вайолет, запрокидывая голову к небу, пропитываясь солнцем и музыкой, становясь мягче.

Прошло много времени, а может, и не прошло, но Эл уже танцевал в толпе рядом с Тамсин и Вайолет, пробираясь поближе к сцене, где начала свое выступление группа “Пинк Флойд”. Все звучало оглушительно громко.

Грудь вздымалась в такт гитарам, а руки взмывали вверх сами по себе. “Больше света!”

Руки Вайолет раскачивались перед ее лицом, как змеи. Ничего лучше, чем смотреть, как танцует Вайолет, на свете для него нет, и Эл с внезапной ясностью понял, что нужно этим с ней поделиться, только верных слов никак не найти.

– Слова никуда не годятся!

– Что?

Она не слышала ничего, потому что гитара спиралью взлетала в воздух.