Читаем без скачивания Московщина - Арье Вудка

На 19 лагере менты время от времени устраивали облаву на кошек: это было одно из массы бессмысленных «мероприятий». Огромный, как гора, мент по кличке «Полтора Ивана» ходил по лагерю и ловил панически удирающих животных. (На кота Завгородного распространялись, кстати, привилегии его владельца.) Полтора Ивана запихивал пойманных кошек в мешок и шел дальше. Когда мешок наполнялся, мент направлялся в кочегарку, швырял мешок в грозно гудящую топку и захлопывал пышущую дверцу… Раздавались такие инфернальные вопли заживо сгорающих кошек, что даже бывшие работники нацистских крематориев выскакивали за дверь…

32. Разделяй и властвуй

На фоне массовой инспирированной резни в уголовных лагерях и политзеки не избежали «самоуничтожения». Вместо «мастей» были использованы национальные общины. Через агентов доставлялись ножи и слухи: «Братья-украинцы, латыши готовятся нас резать! Вооружайтесь! Такой-то уже мертв – это их рук дело!»

Одновременно то же самое аккуратно внушалось латышам. И видят: действительно, те вооружаются, волком смотрят… Надо готовиться, точить ножи!

И лилась кровь, и гибли сотни горячих голов и просто, кто под нож подвернулся. Когда человек спасает свою жизнь – с ним шутки плохи…

Кто поумнее, да похладнокровнее, да поопытнее – те находили концы, и хватали опера за руку. Но уже поздно: кровь пролилась, у того зарезали брата, у того – друга, людей разделяла ненависть, подозрение, недоверие…

Посеяна вражда между порабощенными – и рабство крепнет.

Чего жалеть каких-то там зеков, если заради «великой идеи» и не такое творилось… Взять хоть методы инспирирования партизанского движения в Белоруссии во время Второй мировой войны. Специальные отряды чекистов переодевались в эсэсовскую форму и шли по деревням – жгли, убивали, грабили, насиловали. И народ бежал в леса… Эти методы нужны были потому, что население привыкло к безропотной покорности перед любой властью, его трудно было раздраконить… Ничего подобного массовому подполью Греции, Югославии, Польши оккупированная немцами территория России не знала. Какая разница, длинные усы у вождя или короткие? А демагогия и методы – почти те же. Зато миллионы коллаборационистов немцы в еще непобежденной России навербовали с легкостью.

Кого жалеть, если своих же солдат, напоенных водкой, миллионами гнали на убой в лоб, под пулеметы, так что немцы сходили с ума в своих дотах, к которым по горам трупов волнами бежали все новые и новые пьяно орущие орды… Об этом рассказывал старый эстонец, который из чувства мести пошел сражаться против красных.

Но в сегодняшних лагерях до резни дело не доходит, а методы стравливания все чаще дают осечку.

Вандакуров был центром разжигания шовинистических страстей. Он, на счету которого был побег, ходил в голубом свитере, в то время как у других любой намек на вольную одежду вызывал паническую реакцию ментов и пожарные меры. Он и его штурмовики старались естественную ненависть к палачам переадресовать в сторону евреев, которые уже показали себя самой стойкой и эффективной базой лагерного сопротивления. Именно еврейские общины обеспечили систематический выход информации из лагерей – и именно образ еврея подлежал сатанизации.

Не нужно было особой проницательности, чтобы разглядеть направляющую руку КГБ.

О Вандакурове рассказывали грустную историю. Как-то в тюрьме он сидел с полууголовником по кличке «Граф», которому очень хотелось вырваться на свободу. Вандакуров сумел внушить ему, что может научить магическому проникновению сквозь стену. «У вас нет тела – жиды хорошо поработали, четыре тысячи лет внушая людям, будто тело у них есть. У вас нет тела!» Чтобы очиститься от четырехтысячелетнего еврейского влияния. Графу предстояло долго и усиленно поститься, а Вандакуров великодушно соглашался принимать у него почти весь паек. Через некоторое время Граф стал таким тонким, что стена уже не казалась ему непреодолимой преградой.

– Рано еще! – удерживал его Вандакуров от решительного шага.

– Нет, уже все… Я чувствую, что готов, – и Граф, шатаясь, пошел на стену…

– Вот видишь, говорил же тебе, рано еще! – успокаивал Вандакуров потрясенного стенопроходца.

Однако до Графа кое-что начало доходить. Он схватил чайник и с этим импровизированным оружием бросился на Вандакурова. Но причинить наставнику какой-нибудь вред уже не мог – слишком ослабел.

И все же, несмотря ни на что, в лагерной обстановке, где люди доходили до того, что один провозглашал себя Христом, другая – Девой Марией, третий – Архангелом Михаилом, – жидомания была достаточно лакомой пищей.

И вдруг – Шепшеловича лишают свидания уже после приезда его матери из далекой Латвии, – а в ответ почти вся молодежь лагеря объявляет дружную голодовку! Вся работа пошла насмарку. Отчетливо выявились две решающие силы лагерного сопротивления: евреи и украинцы. С тех пор так и повелось: если евреи и украинцы говорят «да», – значит акция обеспечена. Кагебешники очумели. Они стали одного за другим дергать молодых украинцев, в бешенстве крича:

– Что у вас общего с этими жидами?!

– А кто из нас интернационалист? – отвечали украинцы насмешливым вопросом.

Чувствовался страх чекистов перед тем, что и в «большой зоне» порабощенные народы смогут найти общий язык. Это уже катастрофа, потому что и в «большой зоне» искусное стравливание порабощенных наций – краеугольный камень имперской политики.

33. Майские жуки

Помню, что-то неуловимое ужасно угнетало меня при разговорах некоторых зеков с ментами. Вроде и не говорилось при этом ничего особенного, так «за жизнь»… Не сразу я осознал, что это была абсолютно неприемлемая для меня ИНТИМНОСТЬ ТОНА. Палач и жертва как-то патологически подменялись папашей и сынком… И, однако, это именно то неуловимое, чем живет и дышит Россия.

Это психологический феномен ЕСТЕСТВЕННОЙ ТИРАНИИ, когда люди органически не могут представить себе иную форму взаимных отношений, кроме отношений палача и жертвы. Человек может быть недоволен своим местом в этой системе или конкретным событием, но никак не самой системой, органически имманентной его существу.

Белорусский националист Остриков спрашивал у меня: «Ты замечаешь, как охотно они общаются, при всем своем шовинизме, с людьми других наций? Часто гораздо охотнее, чем между собой!»

Я замечал такое, но не знал причину.

«У них часто очень тяжелый характер – злой, властный, нетерпимый. Когда они сталкиваются между собой, – коса находит на камень, невозможно ужиться. А другие терпимее – там уступят, здесь успокоят, что-то пропустят мимо ушей – легче ладить!» И Остриков широко улыбался, довольный своей наблюдательностью.