Читаем без скачивания Каббалист с Восточного Бродвея - Исаак Башевис-Зингер

— Ты зря тратишь свои проклятья — этой женщины просто не существует.

— Еще как существует! И она, и все прочие. Я бы дорого дала, чтобы их не было. Вот поэтому я и пью. Плесни мне еще глоточек.

— Нет.

— Нет? Значит, ты просто хладнокровный убийца. Ты утверждаешь, что ты потомок раввинов, а мне кажется, что твоя мама родила тебя от какого-то заезжего молодца. И не надо на меня так смотреть. Такое тоже случалось в нашей многострадальной истории. Откуда иначе у нас светлые волосы, курносые носы? Мы уже давно не евреи. Одни гои преследуют других гоев — вот что происходит на самом деле. Настоящих евреев давно не осталось. Ну, может быть, какая-то горсточка выжила в Иерусалиме. Сейчас же дай мне выпить, а то я умру.

— Перестань.

Рейцл уставилась на меня своими светло-голубыми глазами:

— И за что я тебя люблю? Что я в тебе нашла? Я много-много лет мечтала о мужчине, и вот появился ты, злобный психопат.

Мы обнялись, и я попытался поднять ее на руки, от чего у нее слетела туфля. Зазвонил телефон. Декан английского факультета университета, в котором я вел литературное мастерство, напоминал о лекции, назначенной на завтра. Бог ты мой. Я совершенно о ней забыл. Я спросил, нельзя ли ее перенести. Он ответил, что уже арендован зал и никакие переносы невозможны.

Рейцл вспыхнула. Вывернувшись из-под моей руки, она прохромала к слетевшей туфле. По дороге споткнулась и упала. Лежа на полу она начала кричать:

— С тобой всегда так. Только настроишься. Будь проклят день, когда я…

— Поедем со мной.

— Ты же знаешь, что я не могу, дрянь ты этакая. Сперва мне придется отравить мать.

— Но я не могу не ехать.

— Поезжай, но учти, когда ты вернешься, то найдешь два трупа. Это все мне за то, что я слишком хотела выжить. Нельзя было этого хотеть. Это грех. Вокруг меня люди мерли, как мухи, а я мечтала о любви и мясных котлетках. Теперь я расплачиваюсь за это. Не приближайся ко мне. Ты мой самый главный враг!

Я взглянул на нее и увидел костистый нос, острый подбородок, впалые щеки. Когда она приехала, то была похожа на девочку. Сейчас передо мной стояла усталая женщина средних лет. Я заметил морщины вокруг глаз. Ее ноздри раздувались.

— Дай мне бутылку, — завопила она. — Напьюсь вусмерть.

— Только не у меня.

— Дай бутылку! А что еще остается, кроме как пить? Для чего Бог создал этот мир? Ответь мне. Это не Бог, а дьявол. Он Гитлер, вот он кто!

— Замолчи.

— Что, праведником стал? Не нравятся мои кощунства? Детей тащили в душегубки, а твой Бог сидел на Своем седьмом небе и спокойненько взирал на все это. Грелся в лучах Господней славы, и ангелы пели ему хвалы. Дай мне бутылку, черт подери! Иначе я покончу с собой. Прямо здесь.

Моя лекция называлась: «Есть ли будущее у литературы абсурда?» С самого начала чувствовалось, что мои слушатели со мной не согласны. Враждебную тишину нарушали возмущенные перешептывания и покашливания. Одна дама в какой-то момент даже попыталась перебить меня репликой с места. Сам того не подозревая, я подверг критике психологизаторов и социологизаторов современной литературы. Когда началась дискуссия, студенты в качестве аргументов своей правоты приводили в пример Кафку и Джойса. А символисты! Уж не предлагаю ли я остановить эволюцию литературы и вновь вернуться к реализму Флобера? Несколько студентов в моем мастер-классе писали длинные невразумительные рассказы от лица «внутреннего человека», другие бичевали социальные пороки в сомнительной попытке переделать или хотя бы разрушить нынешний общественный строй. Встал один профессор и сказал, что моя теория литературы не соответствует моей же собственной практике, что в своих книгах я сам символист, а иногда даже мистик. Я попробовал было объяснить свою позицию, но тут ведущий объявил, что пришло время перекусить. Мы вышли в зал, где стояли бокалы с вином и пуншем. Хотя этот прием был устроен в мою честь, преподаватели не обращали на меня никакого внимания, предпочитая общаться между собой. Они обменивались шутками, понятными только посвященным. Я с бокалом пунша ретировался в угол — чужой на этом празднике жизни. Вдруг ко мне подошла какая-то женщина. Ее лицо было мне смутно знакомо, но я не мог вспомнить ни как ее зовут, ни когда и где мы встречались. Выглядела она довольно молодо и в то же время как-то устало, словно только что перенесла тяжелую болезнь или серьезный душевный кризис. Кто она? Аспирантка, преподавательница? У нее были темные глаза, черные вьющиеся волосы, высокий лоб и слегка волосатый подбородок. Одета она была в черное платье, которое ей не шло. В руке она держала пустой бокал с вином. Она обратилась ко мне в несколько замедленной манере тех, кто хватил лишку:

— Неужели ты меня не узнаешь?

— Узнаю, — сказал я, — только не помню имени.

— Розалия Кадиш.

— Боже мой!

Мы потянулись поцеловаться, но столкнулись бокалами, и я отпрянул назад, чтобы не облить ее пуншем.

— Я постарела, — сказала она, — а ты совсем не изменился.

— А что еще остается делать? Только стареть, — сказал я, — но расскажи о себе. Как ты здесь оказалась, где ты живешь?

Она хитро улыбнулась, показав неровные пожелтевшие зубы.

— Я живу на Святой Земле, а здесь читаю курс по современной ивритской литературе. Еще я пишу диссертацию.

— А что поделывает твой американский дружок?

— Значит, кое-что ты все-таки помнишь. Представь себе, женился на разведенной богачке.

— Он уже не хочет спасти человечество?

— Ему не до того — жена взяла его в оборот. У нее четверо детей от первого брака, и сейчас она снова беременна.

— Где они живут?

— В Калифорнии, как все безумцы.

— А ты как?

Она пожала плечами: «А что я?» — после чего рассказала о себе. В Иерусалиме она влюбилась в одного молодого профессора, который уверял ее что вот-вот разведется, но так и не развелся. Потом у нее был роман с итальянским студентом на много лет ее моложе, но вопрос о женитьбе не стоял. Затем у нее был араб, а сейчас вообще никого нет, чему она очень рада.

— А чем же ты занимаешься в свободное время?

— Курю план.

— Тебе этого хватает?

— Знаешь, это лучше, чем выслушивать исповеди импотентов.

— Неужели дело зашло так далеко?

— Да, я стала циничной, — сказала она. — У меня не осталось иллюзий. Но мне нужно получить докторат, иначе всю жизнь так и просидишь без денег.

— Как твои родители?

— Они больше не надеются, что из меня выйдет что-нибудь путное.

Я заметил, что уже поздно.

— Я живу здесь неподалеку, — сказала Розалия. — Может, зайдешь на чашечку чая? Раньше двух я все равно не ложусь. Тем более завтра у меня выходной. Не бойся, приставать к тебе я не собираюсь.

Я хотел попрощаться с организаторами, но декан с женой уже ушли, а других гостей я не знал. Университет был целым большим городом. На улице Розалия взяла меня за руку. Было ужасно холодно. Дул ледяной ветер. На мне были теплые башмаки, толстые перчатки и шерстяной шлем, в котором я был похож на куклуксклановца. Мы с трудом продвигались по тускло освещенным заснеженным улочкам. Ветер пробирал до костей, забрасывая нас колючей снежной крупой. Мне вспомнились детские книжки про путешествия на Северный полюс. Снег вихрился вокруг фонарей. Мостовая была скользкой, и мы цеплялись друг за друга, чтобы не упасть. Сквозь пургу я заметил, что над крышами горит одинокая сине-зеленая звезда. Здесь, у нас на Земле, было минус одиннадцать, а там, может быть, плюс миллион.

Мы с Розалией Кадиш поднялись в ее квартиру на третьем этаже. Всюду валялись книги и журналы: на кровати, на стульях, на полу и даже на холодильнике и газовой плите. Розалия быстренько прибралась и поставила чайник. Затем предложила мне вино и печенье. Вообще-то я не пью, но мне хотелось согреться после нашей прогулки. Мы выпили за здоровье.

— Я часто тебя вспоминала, — сказала Розалия, — даже хотела написать о тебе диссертацию, но не смогла найти достаточно справочного материала.

Вдруг я вспомнил, что обещал позвонить Рейцл. Она наверняка ждет. Скорее всего, она уже сама звонила мне. Розалия проявила понимание:

— Не смущайся, позвони ей.

Я набрал номер, и Рейцл взяла трубку. Ее голос звучал холодно и отчужденно. Она все еще дулась на меня за мой отъезд.

— Как прошла лекция? — спросила она.

— Так себе.

— Ты, может быть, забыл, но у нас на час позже. Я уже хотела лечь.

— Тут в честь меня устроили фуршет. Оттуда нельзя было позвонить.

— Ты сейчас у себя?

— Да, — соврал я и тут же пожалел об этом.

— Врешь. Я звонила тебе пять минут назад.

— Я только что вошел, — сказал я, понимая, что делаю все только хуже.

— Прекрасно, — сказала Рейцл, — положи трубку, я тебе перезвоню.