Читаем без скачивания Каббалист с Восточного Бродвея - Исаак Башевис-Зингер

— Ты сейчас у себя?

— Да, — соврал я и тут же пожалел об этом.

— Врешь. Я звонила тебе пять минут назад.

— Я только что вошел, — сказал я, понимая, что делаю все только хуже.

— Прекрасно, — сказала Рейцл, — положи трубку, я тебе перезвоню.

Я хотел ответить, но она уже бросила трубку, оставив меня с открытым ртом. Я почти слышал, как звонит телефон в моей пустой квартире и гневную тираду Рейцл. Все, подумал я, на этот раз это конец, я ее потерял.

Розалия искоса поглядывала на меня.

— Не переживай, — сказала она, — тебя простят.

— Никогда.

— Хочешь покурить? Не бойся — от одного раза ты наркоманом не станешь.

— Нет, тогда уж я лучше выпью.

Я пытался успокоиться. Вся эта несчастная любовь, утешал я себя, все эти романтические бредни и гроша ломаного не стоят. Молодое поколение абсолютно право: они не требуют верности и не ревнуют. Девяносто девять и девять десятых наших «инстинктов» на самом деле следствие социального гипноза.

Розалия подала чай и печенье. Спешить домой не имело смысла. Она была образованна и недурна собой, а главное, и я, и она принадлежали к племени саморазрушителей.

Прошла неделя, а может, и больше. Я отправился читать очередную лекцию. Погода портилась с каждым днем. В газетах писали о снежных заносах и небывалых холодах почти на всей территории страны. Поезда застревали на полпути, и специальным службам приходилось спасать полузамерзших голодных пассажиров. Зимой я предпочитаю путешествовать на поездах, а не на самолетах. В моей видавшей виды записной книжке утверждалось, что я должен вечером быть в городе М… на Среднем Западе. Тут же было нацарапано название забронированной для меня гостиницы. Кроме того, у меня было письмо пригласившей меня организации, но я упаковал его в чемодан вместе с другими бумагами. Как правило, ни адреса, ни письменные указания, как и куда добираться, были мне не нужны, потому что приглашающая сторона брала на себя заботу о моих перемещениях с момента регистрации в отеле и до самого отъезда. Я часто выступал в синагогах, университетах, перед сотрудницами «Хадассы»[15] и в библиотеках.

В Чикаго я попытался взять билет в спальный вагон или хотя бы в купе, но мест не было. Из-за ненадежной погоды я решил приехать в М… пораньше. Мой поезд прибывал за пятнадцать часов до начала лекции. Не страшно, решил я, посижу в гостинице, поработаю. Организаторы турне, скорее всего, пригласят меня и на обед, и на ужин. Я давно не ездил в сидячем вагоне, но не развалюсь же я, в конце концов. Я устроился у окна. Вагон был теплым. В Чикаго я купил газету, журнал и автобиографию сексуального маньяка. На тот случай, если ночью мне захочется перекусить, я прихватил с собой бутерброд и яблоко. Я немножко опасался какого-нибудь говорливого зануды-соседа, но вагон был полупустой.

Мы проехали заснеженный город, тонущий в густом тумане. По шоссе медленно ползли грузовики и легковушки. Заводские трубы выплевывали клубы дыма. То тут, то там из какой-нибудь трубы вырывались языки пламени. Вскоре я опустил шторку и начал читать. Как всегда, газета пестрела сообщениями о пожарах, убийствах и изнасилованиях. Целые подвалы были посвящены историям о мафиози и опасностям, исходящим от наркоманов. В журнале я прочитал длиннющую статью о внезапно прославившейся актрисе, получавшей теперь за выход двадцать тысяч долларов. Сексуальный маньяк подробно рассказывал о жизненных обстоятельствах, приведших его к психическому расстройству: развод родителей, алкоголизм отца, его походы в бордель, любовники матери — все это было одновременно и шокирующим, и банальным. Я начал размышлять о будущем литературы. Что может добавить писатель к этим голым фактам? Сенсация и мелодрама стали нашим каждодневным рационом. Невероятное превратилось в более чем вероятное.

Зевая, я перелистывал страницы. Хотя голода не чувствовал, съел бутерброд и яблоко. За четверть доллара я взял у проводника подушку, откинулся назад и попытался поспать. Вагон окутала темнота. Закрыв глаза, я погрузился в полудрему-полураздумье. Рейцл я потерял — это понятно. Когда бы я ей ни звонил, она вешала трубку. Ну ничего, встречу кого-нибудь еще, успокаивал я себя. Мне начали сниться сны, и в то же время я слышал, как объявляют станции. Потом я, вероятно, все-таки уснул по-настоящему и проснулся от того, что проводник тряс меня за плечо. Мы прибыли в М… Я взял пальто, сумку и чемодан. Я был единственным пассажиром, сошедшим с поезда на этой станции. Дул пронизывающий ветер. До здания вокзала идти было довольно далеко. Почти сто лет этот вокзал являлся воплощением бодрой деловой активности и людского круговорота, но в тот день он был пустой и темный. На скамейке храпел какой-то чернокожий. Я стал ловить такси. Сперва это казалось безнадежным, но в конце концов одна машина все-таки подъехала. Водитель взял мои вещи. Я сказал ему название гостиницы.

— Где это? Никогда о такой не слышал.

Я полез во внутренний карман за записной книжкой — ее там не оказалось. Таксист вытащил собственный справочник и, подсвечивая себе фонариком, стал разбираться, как проехать. Странно, подумал я, обычно мне бронировали хорошо известные дорогие отели. Миновав ярко-освещенные улицы, мы закружили по темным кривым переулкам. У меня мелькнуло подозрение, что водитель собирается меня ограбить. В конце концов такси остановилось перед какой-то обшарпанной захудалой гостиницей. Я негодовал. Что же это такое?! Утром же уеду в Нью-Йорк, решил я. Таксист донес мои вещи до запертой двери и постучал. Через какое-то время на пороге появился заспанный служащий в старом свитере. Я спросил, забронирован ли для меня номер. Он пожал плечами: «Нет».

Что-то не так — в этой гостинице даже не было лифта. Мы стали подниматься по узкой лестнице, пропахшей газом и углем. Дежурный открыл дверь и зажег свет. Я увидел одинокую лампочку, свисающую с потолка на длинном проводе, вздувшиеся обои, рваный линолеум, железную кровать и колченогую тумбочку. Этот номер напомнил мне те комнаты, что я снимал в годы моего безденежья. Служащий ушел. Я взглянул на свои вещи и только теперь понял, что я в настоящей беде. В поезде я по ошибке взял чужой чемодан. Теперь у меня не было ни моих лекций, ни прочих важных бумаг. Очевидно, в чемодане остались и моя записная книжка, и дорожные чеки. Я до сих пор не понимаю, как так могло получиться. Видимо, силы, управляющие нашей жизнью, решили нанести мне сокрушительный удар. Порывшись в карманах, я обнаружил два доллара и мелочь.

Я поискал глазами телефон. Его не было. Несмотря на весь свой страх, я не мог не отметить комичности своего положения. Оставалось надеяться, что организаторы турне приедут за мной на следующий день, если, конечно, я не перепутал гостиницу, что весьма вероятно. Ни одна организация не стала бы поселять своего гостя в такой развалюхе. Я почти наверняка ошибся. И все это мне за то, что я обидел Рейцл. Ее проклятья начали действовать. Как всегда, когда мне бывало плохо, оживала моя вера.

В номере было ужасно промозгло. Толстый слой пыли лежал на холодной батарее с облупившейся краской. Сняв покрывало, я увидел серую простыню и грязноватую наволочку. Запахло средством от клопов. Я закрыл глаза и попробовал прислушаться к своему подсознанию, к той силе, которая — если верить фон Гартману — никогда не ошибается. Кто или что загнало меня в эту ловушку? Не я ли сам?

Я разделся и забрался в постель, положив сверху пальто в качестве дополнительного утепления. Ужасно, что я потерял записную книжку. Наизусть я знал только два номера свой собственный и Рейцл. Звонить в мою нью-йоркскую квартиру, разумеется, не имело смысла, а Рейцл наверняка бросит трубку. Я думал, что проворочаюсь всю ночь, но вскоре забылся тяжелым сном.

На следующее утро я зашел в телефонную будку и набрал номер Рейцл. Длинные гудки. Я позвонил снова через час, через два, через три часа — безрезультатно. Странно — обычно, если Рейцл уходила, трубку брала ее мать. Может быть, Рейцл убила мать, а потом покончила с собой? Я попытался припомнить еще чей-нибудь телефон, но меня поразила амнезия. Оставалось только одно — разыскать каких-нибудь местных евреев и попробовать выяснить у них, где должна состояться сегодняшняя вечерняя лекция. Но сначала нужно поесть. Я не завтракал, и у меня сосало под ложечкой. Я нашел кафетерий, заказал порцию оладьев, две булочки и кофе. Это обошлось мне в восемьдесят пять центов. Теперь у меня оставался один доллар пятьдесят восемь центов. Такси уже не возьмешь. Я побрел по улице, читая вывески, пока не дошел до магазина, на котором было написано, что он принадлежит некому Моррису Шапиро. Может быть, здесь мне удастся что-нибудь разузнать? Вдруг Моррис Шапиро собирался пойти сегодня вечером на мое выступление? Я вошел в магазин — большой и дешевый. На прилавках лежали ночные рубашки, блузки, платья, кофты, шарфы, носки, колготки и всякая мелочь. Несмотря на ясный день, в магазине горели лампы искусственного освещения. Мне вспомнилась история царя Соломона, заброшенного Асмодеем на четыреста миль от Иерусалима. Соломон шел по дороге, громко крича: «Я — царь Соломон!» Но он-то хотя бы был царем, а я кто? Один из тысячи писателей Америки, к тому же пишущий на идише.