Читаем без скачивания Том 8. Усадьба Ланиных - Борис Зайцев

Диалектов. Нет, нет, ужас один. Пищат; тащут все. Мне покой нужен.

Евдокия. Так-с.

Диалектов. А там пойдет гвалт, разные семейные истории… О, Господи.

Марья Гавриловна. Да ведь одному скучно?

Диалектов. Я в прошлом году снял комнату. Комната была ничего себе. Ну. И вдруг, оказывается, хозяйка музыкантша. Чуть с ума меня не свела, уверяю вас. Должен был съехать.

Марья Гавриловна. К чему вы все это?

Диалектов. Как к чему? (Помолчав.) А вдруг жена в консерваторию поступит?

(Марья Гавриловна и Евдокия смеются)

Диалектов. Вам смешно, потому что вы не работали над книгами. А мне это невыносимо.

Евдокия. Если вы женитесь, я не позавидую вашей жене.

Диалектов. Не женюсь я.

Евдокия. Ого!

Марья Гавриловна. Что ваша работа?

Диалектов. Ничего. Мне хотелось достать у Константина Иваныча Соловьева. Вы не знаете, есть у него?

Марья Гавриловна (весело). Есть. Не притворяйтесь, просто с нами скучно. (Входит Константин Иваныч.) Вот и друг ваш. Костя, к тебе Александр Григорьич по делу.

(Несколько времени они с Евдокией сидят, разговаривая между собой, потом уходят.)

Константин Иваныч. Come sta, egreggio?

Диалектов (конфузливо). Я по-итальянски еще не учился, не понимаю, что вы спросили.

Константин Иваныч. Спрашиваю про здоровье. Вид у вас неважный, такой вы согбенный, удрученный премудростями.

Диалектов. Да, плохо. (Садится и подпирает голову рукой.)

Константин Иваныч. Я сам сегодня ослаб. С вами бывает, что вдруг найдет такая тупость… Ноет, ноет в сердце. Не знаешь, куда деться. Если бы Евдокия тут была, она выругала б меня, разумеется, за распущенность. А при вас можно. (Ложится на диван.) Расскажите мне что-нибудь хорошее.

Диалектов. Знаете, Константин Иваныч, у меня к вам небольшая просьба: нельзя ли, если у вас есть, взять на некоторое время Соловьева?

Константин Иваныч (привстает на локти, потом опять ложится, хохочет). Ах, Диалектыч! Вечно-равный, мудро блаженный! Что вы сделали б сейчас, если б случилось землетрясение? Побежали бы домой спасать книжки. Так. Вот жизнь, я понимаю. Постоянно он что-нибудь пишет, что-нибудь выискивает… завидно на вас, право.

(Диалектов смущенно смеется)

Константин Иваныч. Соловьев у меня есть, я дам вам его, разумеется. Но сейчас лень вставать. Пойдите в мою комнату, там на средней полке, в зеленых переплетах.

(Диалектов ободрительно поддакивает головой. При последних словах медленно и грузно выходит)

Диалектов (в дверях). Мне можно там посмотреть? Здесь стало темно, я плохо вижу.

Константин Иваныч. Пожалуйста.

(Константин Иваныч лежа курит. Сумерки сгущаются. В окно виден тонкий бледный месяц. На полу от него легкое сиянье.)

Марья Гавриловна (входя). Ты здесь, Константин?

Константин Иваныч. Здесь.

Марья Гавриловна. Один? Что ты тут делаешь?

Константин Иваныч. Диалектов ушел смотреть книги, я валяюсь. Поди сюда, Мари. Сядь ко мне.

(Марья Гавриловна, подходит.)

Марья Гавриловна. Что, друг, лежите… размышляете?

Константин Иваныч. Курю, Мари. Вот сумерки, месяц вышел. Смотри, какой он чистый, нежный.

Марья Гавриловна. Да, хорошо. (Помолчав.) Только не заглядывайся на него.

Константин Иваныч. Почему?

Марья Гавриловна. Я только что смотрела в своей комнате. Весенний, молодой месяц. Вспомнишь жизнь – защемит сердце. Не воротишь что было. Никак.

Константин Иваныч (тихо). Никак.

Марья Гавриловна. Не вернешь вечера, когда мы помирились после ссоры, глядели так же на месяц… и плакали. Какие это были слезы! Теперь уж не заплачем, Константин. Не те мы. Вот она седина, которую ты хвалил нынче. (Протягивает ему прядь.)

Константин Иваныч. Скажи мне, Мари, тебе плохо жить со мной? Говори, ты неправды не скажешь, я знаю.

Марья Гавриловна. Отчего же… Ты меня любишь… А вообще – я много думаю о жизни и не могу сказать, чтоб счастье было особенно легко. Оно дается редко. И минутой. А в известное время улетает. Так свободно улетает, легко… как радужный пузырь из соломинки. (Встрепенувшись.) Ты не подумай, что я говорю про нас. Я вообще. Я-то счастлива уже тем, что люблю тебя, такого… (Наклоняется к нему, целует в лоб) такого дорогого человека.

Константин Иваныч. Мари, Мари… Как я тебя люблю… Мы утомились несколько, устали… но это пройдет. Вновь чувство будет ярко. (Целует ей руку.) Жизнь моя, молодость, счастье – это ты.

Марья Гавриловна. Спасибо, друг. Ну, прости, мне нужно… к Евдокии. (Обнимает его и уходит.)

Константин Иваныч. Мари несчастна… Милая Мари, с бледными руками. (Встает, подходит к окну и смотрит.) А почему? Случилось что-нибудь? (Недоуменно пожимает плечами.) Я люблю ее очень, очень… Но почему печаль появилась в моей любви?.. Почему? (Наклоняется к цветам.) Гиацинты пахнут, сладко, пьяно… но от них сердце болит еще сильней.

(Стоит молча, потом напевает: «Звезда-а вече-ерня-я моя, ты закатила-ась на-ав-сегда-а.»)

(За дверьми шум, смеются, потом голос Марьи Гавриловны. «Сюда, пожалуйста.» У входа появляются Марья Гавриловна, Царевна, Даля.)

Царевна. Фу, сурок, забился куда-то, его и не найдешь. Марья Гавриловна. Дуня, дайте лампу.

(Горничная вносит лампу)

Царевна (хлопая его шаловливо огромной бархатной муфтой). Хорош, я удостоила его визитом, привела Дальку, а он хоть бы что.

Константин Иваныч. Ты хочешь, чтобы я на стену лез? Дудки!

Царевна. Пахнет у него гиацинтами, поэтический полумрак. Вздыхал тут, что ли?

Константин Иваныч. Помолчи лучше, болтун. Скажи ты, как поживает «наш высокоталантливый»? Говорят, он тоже сюда приехал?

Царевна. Да, я к тебе от него. Он на тебя сердит, сказал, что больше не будет оттисков посылать, потому что ты ни гу-гу. Мог бы, говорит, написать пару слов. Знает, что мне интересно.

Константин Иваныч. А если ругаться буду?

Царевна. Все равно. Если друг, должен правду говорить.

Константин Иваныч. Ну, виноват, действительно. Мне и вещь-то как раз понравилась. Лень, не могу собраться. Ты ему так и скажи.

Марья Гавриловна (Дале). Как вам показался Союз?

Даля. Мне очень нравится.

Царевна. Надоели все эти Союзы. Сегодня вернисаж. Все ходят истуканами, мужчины шепчутся, только и приехали все друг другу показаться.

Марья Гавриловна (с улыбкой). Не тебе бы говорить, Царевна (Константину Иванычу). Приезжаю я, она бродит по залам, в лорнет стреляет…

Царевна. Я люблю лорнеты, что ж поделать.

Марья Гавриловна. Сзади хвост юнцов. Мужчины поигрывают. Когда она проходит, репортеры строчат: «жена известного писателя Л.».

Царевна. Это у нас называется кобельки.

(Смеются. Царевна серьезна.)

Константин Иваныч. Ты войди и в их положение, явишься ты в этакой шляпе гроденапль, платье цвета мов, глаза гриде-перль, брови сюра…

Царевна. Он ополоумел, совершенно! Марья Гавриловна, лечите его, где же это видано, чтобы брови сюра…

Константин Иваныч. Прости, прости, виноват.

(Царевна с Марьей Гавриловной встают и говорят вполголоса Потом Марья Гавриловна выходит)

Царевна. Прощай, Константин, значит тебе от моего будет взбучка. Готовься. А теперь мне некогда. Для развлечения оставляю тебе Дальку. Займи ее. (Протягивает руку для поцелуя.) Если же абсолютно ничего не выйдет, сыграйте в шахматы. Далька отчаянная игрица. Сделает она тебе мат. Константин, смотри… Такой, позорный… Как это называется? В несколько ходов? Киндер… Киндербальзам?

Даля (смеясь). Киндермат.

Царевна. Вот именно этот киндермат. Привет! (Выходит.)

Константин Иваныч. Вы в самом деле такой… Чигорин?

Даля. Что вы. Я играла немного с братом, но плохо… (Слегка стесняясь, смотрит по сторонам, как бы рассматривая комнату.)

Даля. В этой комнате живете… вы?

Константин Иваныч. Нет. Почему вы подумали?