Читаем без скачивания Том 8. Усадьба Ланиных - Борис Зайцев

Константин Иваныч (присаживается на углу камня. Тихо). Да, люблю. Все вышло так неожиданно, удивительно! Я полюбил ее сразу. Может это быть по-твоему, что в мире есть двое, предназначенные друг другу? Тайные черты, неуловимые, открывают им это. И летит… все вверх дном, жизнь ломается, нельзя ухватиться ни за что, и ничем не остановишь. Это называется любовный рок. По-моему, Непременно так.

Лялин (бросает камешки в воду). И по-моему.

Константин Иваныч. Могут они не знать друг друга – убеждений, взглядов, нравственных качеств… Может быть, она преступник, или я, для нас это не важно. Но все женщины должны быть ей прислужницами и не стоят ее мизинца. Все… (хмуро) – за исключением одной.

Лялин. Марьи Гавриловны?

Константин Иваныч. Да.

Лялин. Как же этот… вопрос?

Константин Иваныч. Все рушится, все! Восемь лет я был счастлив с Машей, любил нежно, а теперь… ничего. Все гибнет. Но я все же люблю ее… И Далю, и ее… вместе. (Подходит к Лялину и кладет руку на плечо) Ты меня понимаешь, Лялин?

Лялин. Понимаю я все. И ничего не понимаю.

Константин Иваныч. Как это?

Лялин. Не переживал такого, но могу вообразить.

Константин Иваныч. Не вообразишь сладости и тоски любви, восторга… чувства гибели. Никогда!

Лялин. Я писатель. Я человек холодный – все воображу, что угодно.

Константин Иваныч. Ты чудак. Почему ты не любил? Зачем воображать?

Лялин. Значит, не дано. Одни разыгрывают романы, другие пишут их.

Константин Иваныч. Лялька, глупый.

Лялин. Ничего не глупый.

Константин Иваныч. Даля едет сейчас в лодке, по серебряному озеру. О чем она думает? Ее короткие волосы, курчавые, черные, свесились вниз – она непременно лежит.

Лялин. Вон, плывут, видишь.

(Вдали показывается лодка. Оттуда машут платком)

Константин Иваныч. Они, они. (Вскакивает на камень и тоже машет им. Негромко говорит: «Даля».) Вдруг она услышит! (Лялин тоже машет, скоро с лодки прекращают отвечать, и сама она пропадает.)

Лялин (обращаясь к озеру). Ну вот, озеро Суокса, на твоих берегах завязался роман. Какой он будет, куда приведет, ты не скажешь. Ты плещешь себе, плещешь… Мало тебе дела до нас. (Берет Константина Иваныча под руку.) Пройдемся. Смотри, как чернеют на закате сосны.

(Уходят)

(Марья Гавриловна и Евдокия. Евдокия в черной шали)

Евдокия. Сторона чужая. Солнце село – и холод. Что ж никого нет. Будто тут был Константин Иваныч с этим… писателем.

Марья Гавриловна. Значит, ушли. Костя любит гулять с Петром Ильичом.

Евдокия. И мамзели гуляют?

Марья Гавриловна. Какие мамзели?

Евдокия. Да вот. Даля эта… Царевна – прозвали же, правда, как.

Марья Гавриловна. Что ты злишься все, Евдокия, что у тебя за характер? И что за выражения: «Мамзели». Даля очень милая девушка… (Пауза) Очень. И Царевна тоже.

Евдокия. То-то, должно быть, что слишком милые.

Марья Гавриловна. Евдокия, оставь, пожалуйста… у меня болит голова, вообще я плохо себя чувствую, а ты… все меня точишь, какие-то намеки… (В голосе слезы, она сдерживается.)

Евдокия (мягче). Прости… у меня характер плохой, это верно. Ну, прости, голуба.

Марья Гавриловна (смеясь, в полуслезах). Голуба! Какое актерское слово. Чудачка ты. Разве я актерка, Евдокия? Ты Савонарола…

Евдокия. А ты дурочка. Глупая.

Марья Гавриловна (возбужденно). Ну чем я глупая? Ну скажи на милость? Что с Константином что-то происходит? Что он со мной не такой, как раньше? Думаешь, я не вижу? Просто он влюблен в Далю, по уши, обо мне забыл, я иду к какому-то ужасу – хорошо, пусть иду, что же делать? Ревновать? В обмороки падать? Да. Я горда, понимаешь, Евдокия, я хотя и ничтожная женщина, но очень горда. (Задыхается, в слезах.) Я ночей не сплю, но Константин об этом не знает… Он себе тает от Дали, да с Петром Ильичом, с Диалектовым разговаривает об искусстве. Отлично. А я страдаю. Пусть, он об этом все равно не узнает.

Евдокия. Скажи ему прямо. Если разнюнился – до свидания. Уедем с тобой в Одессу, ко мне, и все. А если пустяк – гнать эту Дальку.

Марья Гавриловна (поднимая заплаканное лицо). Коротко рассудила. Взять и ехать. А если… А, да ты Савонарола, у тебя все просто… (Слышны шаги и голоса.) Идут, кажется. (Вздрагивает, вполголоса.) Может быть, ты права. О Господи, вот врасплох.

(Быстро смахивает слезы. Показываются Константин Иваныч и Лялии)

Лялин. Любовь, по-моему, безнадежна всегда. Потому что она есть стремление к неосуществимому. Любовь, как Бог: везде и нигде. Поэтому можно томиться любовью, беспредметно, и нельзя быть счастливым с данной женщиной. Как нельзя сделать себе кумира, фетиша – и назвать Богом.

Константин Иваныч. Но ведь были же воплощения? Христос, например?

Лялин. Ну… об этом я не могу сообщить тебе ничего утешительного. – Бог мой, тут дамы. Приближаемся!

(Подходят)

Лялин (Марье Гавриловне). Мы с Константином, как платоники: гуляем, рассуждаем о любви.

Марья Гавриловна (улыбаясь насильственно). До чего же вы договорились?

Лялин. Он мне заявил, что я нравственный урод.

Евдокия. Неглупо!

Марья Гавриловна. В чем же ваше уродство?

Лялин. Я говорил, что в молодые годы мои любви были всегда печальны: или она выходила замуж, или исчезала, или даже я не успевал с ней познакомиться. Размышляя о тех, в кого я был влюблен, я убедился, что и в благоприятном случае не мог бы на своей любви основать жизни: жизнь есть жизнь, а любовь… – этакое (делает кругообразное движение пальцем) – невмещающееся нечто.

Марья Гавриловна. Все-таки непонятно, за что, собственно, он вас обругал?

Лялин. Позвольте, сейчас. Из скорбного опыта я вынес взгляд – еще более скорбный, или радостный, смотря по желанию: любить из данных женщин не надо никого. Тут он меня и прихлопнул.

Евдокия. Из данных женщин никого! Посмотрю я на вас, господа – полоумные вы все. И даже мне вас жаль. Значит же, не просветила вас ни разу истинная любовь – вы и выдумываете. (Уходит.)

Марья Гавриловна. Я согласна с Петром Ильичом. Никого не надо любить. Все это вздор. Жизнь – обман, ложь. Любовь – так же. Значит, прочь ее.

Константин Иваныч (берет ее за руку). Мари, что с тобой? Мари, успокойся, ты дрожишь…

Марья Гавриловна (смотрит на него долгим взглядом). Ничего. (Опускает голову и, видимо, подавляет себя.) Ничего, милый, я спокойна и весела… Видишь? (Улыбается.)

Лялин (медленно отходит к озеру). Еще союзница!

Константин Иваныч. Мари, Мари, нам надо говорить подробно, много, милая Мари, так нельзя…

Марья Гавриловна (кротко). Зачем нам говорить, мой друг? Живите, поступайте, как вам нравится. Будьте собой. Я не помешаю вам. Я бываю резка… простите… Это усталость. А сейчас идите домой, с Петром Ильичом. Получена почта, газеты, письма.

Константин Иваныч. Нет, мы еще будем говорить.

Лялин. Газеты? Костя, идем. Мне писем нет?

Марья Гавриловна. Есть (Константину Иванычу). Идите, я сейчас.

Константин Иваныч. Почему же ты не хочешь вместе?

Марья Гавриловна. Я сию минуту приду.

Константин Иваныч. Не запаздывай же.

(Мужчины уходят. Марья Гавриловна сидит молча, потом ложится на прибрежный камень Рыдает долго, глухо. Плечи ее вздрагивают.)

(Вдоль берега пробирается Даля. Заметив фигуру на камне, насторожилась)

Даля. Константин Иваныч!

(Марья Гавриловна подымает голову. Увидев Далю, садится. Даля вскрикивает)

Марья Гавриловна. Это я. Константин дома.

Даля. Простите, я помешала.

Марья Гавриловна. Нет, ничего. Присаживайтесь. (Даля вздыхает и садится.) Нынче вы, кажется, катались с Царевной. Хорошо было? Не холодно?

Даля. Нет, прекрасно.

Марья Гавриловна. Отчего же сейчас вы так бледны? Или волнуетесь? (Слегка насмешливо.) Не нашли чего-нибудь?

Даля. Нет… Стало сыро… над озером туман…