Читаем без скачивания Островитяния. Том третий - Остин Райт

— Если они женаты?

— Необязательно.

— Рад, что ты так считаешь, Джон.

— Я не считаю, я знаю. В подобных случаях ты уже не способен делать что-либо по-настоящему полезное и ничто не приносит тебе удовлетворения.

— Значит, не все еще потеряно! Я слышу в тебе голос совести.

— Голос… чего?

— Совести, Джон!

— Я не понимаю, что это значит! — воскликнул я, стиснув голову руками.

— Нет, понимаешь.

— Я прекрасно сознаю, что я сделал, — ответил я. — Мне также известны некоторые последствия.

— Значит, в глубине души ты сожалеешь!

— Я ни о чем не жалею!

Филип на мгновение умолк, потом воскликнул:

— С такими мыслями тебе и в самом деле лучше вернуться туда!

— Вполне вероятно, я так и сделаю, если мне до конца жизни будут устраивать здесь подобные сцены. Я имею в виду не только тебя, Филип. Мне противны идеи, которые ты отстаиваешь.

Филип слегка побледнел:

— Ты начинаешь дерзить, Джон.

— Прости. Мы с тобой никак не можем поладить.

— Надеюсь, там ты найдешь с кем поладить.

— Филип, — сказал я, — все эти споры из-за Островитянии становятся, наконец, невыносимы. Мне безразлично то, что ты называешь меня безнравственным, но мне не безразличны чувства, которые ты испытываешь, называя меня так. И теперь мне еще больше не нравятся разговоры, которые мы вели до того, как перейти на личности. Если раньше это было приятной умственной разминкой, то теперь — слишком реально. Я ненавижу здешнюю жизнь — она такая суматошная, путаная!

— Но думать о ней, обсуждать ее — это единственный способ прояснить положение!

— Если слишком много о ней думать, можно только еще больше запутаться, и тогда она утратит всякий смысл. Я могу быть совестливым здесь, только когда не думаю об этой жизни.

— Счастье не главное в жизни.

— Какая чудовищная мысль!

— Нет! — крикнул Филип. — Великая мысль!

— Тебе не хватает только нимба великомученика, Филип!

— Джон! — снова воскликнул брат. — Ты должен найти хорошую девушку и жениться! Тебе нужна жена!

— Мне не нужна женщина, которая блюла бы мою нравственность. Мне вообще не нужна жена как прибежище от несчастий. К тому же я слишком требователен.

— Вы оба обретете величайшее счастье, протягивая друг другу руку помощи.

— Как вы с Мэри, — сказал я.

Филип кивнул. Я замолчал, думая о том, что мне не столько хочется помогать кому-то или ждать помощи, сколько — строить, созидать.

Выговорившись, высказав все накипевшее, мы долго молчали, но в конце концов братские чувства взяли верх, и мы расстались добрыми друзьями.

За октябрем последовал ноябрь, и так же, как прежде, грезя наяву, я представлял себя процветающим бизнесменом, так теперь рисовал себя простым островитянином, хотя сердце мое было по-прежнему неспокойно. Несмотря на все то, что я говорил Филипу, решение мое еще не созрело… В Островитянии меня ожидала работа, не слишком тяжелая, большей частью на свежем воздухе, работа в зависимости от времени года, от того, какая погода будет стоять; дом мой будет расположен на земле, где мне предстоит трудиться; в столицу я буду выбираться не часто, зато остров Дорнов, подаривший мне танридуун, станет моим вторым домом… Домашние радости сведутся к дням приема гостей и тем, когда я сам буду навещать соседей, к музыке вроде той, что играла на своей дудочке Неттера, к присмотру за своим хозяйством и к счастливым минутам работы на своей земле… Жизнь моя будет протекать в основном в стенах моего дома, и не будет клуба по вечерам, но у меня будут свои лошади и своя лодка, будут друзья — не одинаковые и одинаково похожие на меня, а яркие, самостоятельные личности — Дорн, Стеллина и те, с кем я пока еще не знаком… Осенью будет горький дымок сжигаемых листьев, дождь, не сводящийся к необходимости зонтика и галош, солнце, которым я буду наслаждаться не только потому, что оно освещает мир и согревает меня, ветер и облака в небе, каждый день по-новому интересные, и земля — не просто нечто, на чем покоится основание моего дома и по чему я каждый день ступаю… Там не будет ни театра, ни оперы, ни иллюстрированных журналов, ни изощренного искусства — ничего из пряных удовольствий западного мира; вместо них будут часы тяжелой, давящей тишины и непривычные для слуха звуки, но там меня ждет покой и ощущение живой грезы, и, трудясь, я буду постоянно открывать для себя что-то новое — будь то выращивание растений или разведение животных… Кожа моя посмуглеет от солнца, и, может быть, я стану несколько грубее, не таким бойким на язык, как в разговорах с Филипом; желания мои сделаются сильнее, проще, я стану спокойней и уверенней и часто буду чувствовать себя страшно одиноким…

Когда-то пережитое впервые ощущение одиночества в Островитянии показалось мне зловещим, наводящим ужас, но теперь я не боялся его. Что-то, однако, вызывало у меня страх, но что? То, что я могу умереть вдали от близких и родных мне людей? Сможет ли островитянка, которая станет моей женой, возлюбленной моей алии, заменить их? Быть может, мне до конца дней суждено оставаться холостяком, так и не найдя себе пары, и все же я, иностранец, наполовину завоевал Дорну и целиком — половинку сердца Наттаны. В Островитянии было много красивых, соблазнительных женщин, но я помнил совет Стеллины — жениться на девушке из страны, где я вырос. Островитянка так или иначе будет слишком опекать меня — как мать, как наставница. Смогу ли я убедить кого-то отправиться со мной?

Размышляя так, я представлял себе фермера, который отправляется в город подыскивать себе невесту. Джентльмену или леди это, конечно, показалось бы грубым, равно как и результат подобного предприятия — далеким от совершенства. Люди благородного происхождения привыкли ожидать любви как чуда. Но фермер преследует три основательные цели: найти подругу, которая удовлетворяла бы его мужские желания, подарила бы ему отпрыска, который помогал бы в хозяйстве, и вдобавок получить дополнительную пару рук, способных к определенному труду. Цели эти могут показаться неприглядными, только если в расчет не принимается чувство и если на детей смотреть исключительно как на бесплатных работников. Тот же, кто не имеет ясных целей, полагая любовь чудом, и считает, что его избранница как-то сама собой впишется в лелеемый идеал, — по-своему тоже заблуждается. На самом деле идеал где-то посредине: там, где любовь к женщине сочетается с целью жизни, любовь — ания и цель — алия. Будь я истинным островитянином по взглядам и рождению, чудо любви свершилось бы естественно, между мной и моей женой не было бы ничего чуждого и найти общую алию оказалось бы несложно. Но я не был островитянином. Джон Ланг — житель Островитянии? Конечно, это исключение. И поскольку лишь американка могла стать моей подругой, поскольку семейная жизнь виделась мне предпочтительней — я мог с определенным основанием заняться поисками жены.