Читаем без скачивания Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии - Федор Ошевнев

— Ты, надеюсь, мое личное дело внимательно изучал? — поинтересовался взводный. — Родители умерли: отец от рака, давно, а у матери год назад — обширный инфаркт… Ни жены, ни детей, ни жилья и никаких других сдерживающих факторов — найн, ноу, ёк! В ответе только за себя! А на кону главное и единственное: армейская служба. Ее лишить возомнил? Так давай, рискни! И я тоже рискну. Слово боевого офицера! Не сразу — может, через месяц, а то и даже год. Надо же тебе дать возможность всласть помучиться. Охрана? Кому ты вообще нужен? К слову: не надейся, что оружие по месту проживания храню. Прикопано. И надежно. Век искать будешь — хрен по всей морде! Если же про этот разговор эфэсбешникам заикнешься, отбрешусь. Скажу, клевещешь из-за сложившихся неприязненных отношений. Мол, глоток лимонада не поделили. Вот уж так обсмеют — с ног до головы! И однако жизнь может внести всякие коррективы. Так что предлагаю полюбовную сделку: завтра пишу рапорт с просьбой о переводе на новое место службы, желательно в Чечню, а ты всеми фибрами ходатайствуешь. Все понял? Повторять не буду. Адью!

И Санталов неспешно зашагал от силившегося преодолеть дрожь в коленках старшего офицера, быстро растворившись в темноте. Барзинчук постепенно приходил в себя, и уже было потянулся к мобильнику — отдать нужные команды, запустить в действие механизм расправы с неугодным взбунтовавшимся подчиненным. Да как он только посмел?!! Щенок! На «ты»! Незаконный вывоз оружия! Угроза убийством начальника! На такой срок закатают!

Но в итоге так и не раскрыл сотовый, заторопился к дому, убыстряя шаг.

О чем в ту ночь думали подполковник и старший лейтенант? Неведомо. Только оба не сомкнули глаз почти до рассвета.

…Следующим утром Виктор положил перед своим непосредственным начальником обещанный, хотя и не ему, рапорт. Не так скоро дело делается: желание Санталова удовлетворили лишь тремя месяцами позднее. Кстати, к тому времени с него давно сняли все взыскания.

И попал боевой офицер вновь в «горячую точку». И всего лишь через две недели его представили к награждению орденом Мужества вторично, только на этот раз посмертно. И некому оказалось впоследствии вручить высокую награду: близких родственников у погибшего не имелось, а дальних искать не стали. И даже толком неизвестно, где же он похоронен.

А подполковник Барзинчук тем временем удостоился перевода в штаб округа, где почти сразу получил очередное воинское звание — полковника. Он славится своей принципиальностью, борьбой за дальнейшее укрепление воинской дисциплины и уставной порядок. В перспективе же «великий изобличитель» усиленно примеряет на себя генеральские погоны.

Умом Россию не понять…

2009

ВСТРЕЧНЫЙ УДАР

Вечером на небольшой железнодорожной станции сделал остановку пассажирский поезд. Среди немногих сошедших с него был и новоиспеченный старший лейтенант по фамилии Серков.

Осторожно обходя лужи на перроне, чтобы не запачкать блестящие, начищенные еще раз перед выходом из вагона сапоги, офицер направился к автобусной остановке. Там он поставил свой командировочный чемоданчик на мокрый асфальт и оглядел знакомую привокзальную площадь.

Знакомую потому, что приехал старший лейтенант в городок, где родился и рос, учился в школе, а потом именно вот с этой станции уехал поступать в военное училище.

…Когда командир батальона объявил Серкову, что тому «предстоит убыть в служебную командировку» — в областной центр, от которого до родины старшего лейтенанта, маленького районного городка, и езды-то было всего ничего, — офицер привычно откозырял:

— Есть убыть завтра, товарищ подполковник…

И только уже выходя из кабинета комбата, вдруг неожиданно понял, что вполне сможет по пути ненадолго заехать к родителям, которых не навещал уже два года. Последний раз гостил по окончании военного училища, да и то немного: скучновато, на море веселее. На Черноморском побережье провел и два очередных отпуска.

Билет Серков взял на самолет, чтобы день-другой выгадать за счет дороги, но от областного центра пришлось ехать поездом — какой уж тут «Аэрофлот».

В вагоне офицер то и дело посматривал на часы, безуспешно пытался читать захваченный в дорогу детектив и, не зная, чем еще скоротать время, чистил в тамбуре и без того сияющие хромовые сапоги. Кажется, впервые в жизни старший лейтенант столь остро чувствовал тоску по родным местам.

Итак, Серков стоял на привокзальной площади. Казалось, ничего здесь не изменилось за два с лишним года. Уличные фонари горели через один, но остановка подосвещалась падающим из окон зала ожидания светом. Внутри будки остановки была набросана куча мусора, единственная лавочка поломана, а из дальнего угла, спрятавшись там от дождя, устрашающе ворчал на всех ничейный пес. Снаружи, по побелке, будку со знанием дела расписали — в основном матерными словами и выражениями.

Серков ничего этого сейчас не замечал. Будущее представлялось ему блестящим, как новая форменная звездочка, которую офицер, предварительно обмыв в кругу сослуживцев — такая в армии неписаная устоявшаяся традиция, — недавно торжественно прикрепил к своему погону. В мыслях Серков уже встретился с родителями и с гордостью принимал их поздравления с новым воинским званием.

Фуражка у старшего лейтенанта успела промокнуть, когда наконец подъехал полупустой автобус. Расталкивая остальных ожидавших транспорт людей, к задней двери его рванулась юркая бабка с дородным мешком через плечо. «Вот тебе и божий одуванчик, — невольно подумал, сторонясь мешка, Серков. — А прет прямо как бронетранспортер…»

Меж тем бабка, походя двинув поклажей пожилому мужчине в шляпе и с «дипломатом» в руке по очкам, проворно взобралась на первую ступеньку автобуса и застряла со своей ношей в дверях. Не выпуская мешка из рук, бабка молча и упрямо рвалась в салон.

— Ну что же вы стоите, а еще офицер! Помогите же! — сделал Серкову замечание поправлявший очки пожилой мужчина и брезгливо поморщился.

«Советовать-то и я умею», — недовольно подумал Серков.

Без особого желания он высвободил бабку из дверей и помог ей занести мешок в салон автобуса. Божий одуванчик устроился на заднем сиденье, поставив поклажу перед собой и положив сверху, на ее завязку, усохшие пергаментные руки.

— Ну и ну! — заметил, опускаясь на одно из средних сидений, тот пожилой мужчина, что раньше сделал замечание Серкову. — Первобытные люди наверняка культурнее были! — и осуждающе покачал головой, косясь на вцепившуюся в драгоценный мешок бабку.

Мужчине никто не возразил, но и не поддержал его, и он, вздохнув, отвернулся к окну.