Читаем без скачивания Прощайте, мама и папа. Воспоминания - Кристофер Бакли

— Итак, месье Бакли, у вас… восемнадцать чемоданов? И три собаки?

— Так много? Надо же. Ха, ха. Знаете [блестя глазами], я никогда не спорю со швейцарскими таможенниками по вопросам аккуратности, тем более что мои предки были швейцарцами. Ха, ха.

В результате переговоров папа уговаривал швейцарцев снизить пошлину до одного лишнего чемодана и одного злобного пекинеса. К своим победам на поле лишних чемоданов папа относился с гордостью генерала, который повернул вспять германские танки.

Так было в течение сорока с лишним зимних месяцев, проведенных моими родителями в Швейцарии, когда они были по-настоящему счастливы. Четверть века из этих лет они арендовали шато в Ружмоне, недалеко от Гштаада и замка десятого века у подножия горы Видеманетт. Папа писал книги, а мама превращала кучу камней в салон. Приходили все. После великолепных обедов Джулиана и родители, и гости спускались вниз, где было устроено художественное ателье. На одной из фотографий можно увидеть даму[48] Ребекку Уэст, пошлепывающей кистью по полотну рядом с принцессой Грейс. Сохранилась даже фотография, на которой Тедди Кеннеди рисует вместе с папой. В конце вечера он спросил, не может ли он одолжить у отца автомобиль для поездки в Гштаад. Мама крикнула: «Нет — до Гштаада два моста!»

Почти на всех фотографиях, сделанных во время художественных сессий, присутствует Дэвид Нивен, который вполне серьезно носил рабочий халат. Он был хорош. Один раз приехал Марк Шагал. Папа — он рассказывал эту историю с соответствующим смирением — показал ему одну из своих картин. Шагал заметил: «Pauvre peinture!» (Плохие краски!) Кен и Кити Гэлбрайт, греческие корабельные магнаты, разные Романовы, Чарли Чаплин, Набоков, Джеймс Клавель, Герман Граф, датская королева, греческий король Константин, испанские министры, английские важные персоны, оксфордская профессура, швейцарские торговцы произведениями искусства, пассажиры целого автобуса — все они приезжали к папе с мамой, чтобы их накормили, напоили и повеселили. (И еще дали порисовать.) Именно там в большей степени, чем в Нью-Йорке или Стэмфорде, я ощущал их соединенную вместе энергию. Людям нравилось быть рядом с ними. Они были смешными американцами: невозмутимый интеллектуал писал шпионские романы под боком у своей прекрасной, остроумной, невероятно очаровательной жены. Они умели — как бы это выразить? — показать класс.

Однажды вечером, перед самым обедом, огонь разрушил трубу и мгновенно завладел шато. Пожарники приехали поздно, они были пьяные и ничего не смогли сделать. Мама потеряла все, включая драгоценности своей недавно умершей матери. Папа организовал нечто вроде (насосной) бригады, чтобы спасти свою книгу и библиотеку в кабинете. Дэвид и Джордис Нивен, ехавшие на обед из города, где они жили, заметили оранжевое пламя и не поверили своим глазам. Что бы это значило? Еще один гость, художник Рэймонд де Боттон, ехал с другой стороны и тоже заметил пламя над Ружмоном. У меня все еще хранится картина, которую он написал тогда. Она называется «Замок в огне». Никто не пострадал, только мама впала в глубокую депрессию. Джерри Зипкин, который в это время находился в Париже, приехал к маме и привез ей совершенно новый гардероб, он приехал на поезде из Монтре со тьмой-тьмущей магазинных пакетов.

Еще одной швейцарской жертвой, принесенной моими родителями Швейцарии, стало то, что в 1965 году мама серьезно сломала ногу, катаясь на лыжах. Кость рассыпалась на дюжину кусочков. Железка, которую вставили хирурги, была длиной в фут, и из нее торчала дюжина отростков. Рентгеновский снимок, который я перевел через Dumpster, похоже, и сегодня изучают в медицинских школах. Два года мама ходила на костылях. Хирург, делавший ей операцию, стал другом семьи. Он был страстным альпинистом. Спустя много лет он упал, поднимаясь на гору, и замерз до смерти в одиночестве.

В последний раз я ездил к родителям в Швейцарию в 2000 году. Папа пригласил меня за несколько дней до моего приезда, написав, что хочет побывать в Аушвице. Он писал роман о Нюрнбергском процессе и хотел своими глазами увидеть концентрационный лагерь. Мы отправились в путь, и мое последнее воспоминание о папе и маме среди beau monde Гштаада соединилось с картинами самого страшного места на земле.

Пришло известие из Форт-Лодердейла о том, что Джулиан и первая часть багажа УФБ прибыли на место, однако была и одна плохая новость: преданный восьмилетний кавалер и защитник папиной постели Себби не выдержал дороги и умер от сердечного приступа.

Глава 15

Кровь отцов

Я получал доклады от Джулиана и Дэнило о том, как шла жизнь во Флориде. Были хорошие дни и не очень хорошие дни, и за не очень хорошими днями следовали не очень хорошие ночи, когда папа, отчаявшись заснуть в три часа ночи, глотал без счета снотворные таблетки. Как ни странно, я обнаруживал, что с надеждой думаю о том, что как-нибудь он проглотит их слишком много. И у меня не появлялось чувство вины при этой мысли, потому что я хотел избавить его от боли.

Папа открылся мне в на удивление удобочитаемом электронном послании, говорившем о том, что он обсуждал вышеуказанный религиозный аспект с местным врачом — un Católico (католиком). Больше в послании ничего не было, и я не стал ничего выпытывать. Но мне все же было интересно, до чего они договорились. Многие из не особенно верующих, полагаю, приняли бы папину сторону, а многие из считающих себя глубоко верующими католиками изложили бы суть дела так: скажем, есть человек, который глотает необычно большое количество таблеток стилнокс, и может ли случиться так, в определенных обстоятельствах, что это приведет к неизбежному сокращению легочной функции, а потом к нарушению, предположим, кардиологического императива? Сегодняшний гость «На линии огня» — доктор Джек Кеворкян.[49]

Другой новостью стало то, что папа решил вернуться к своим колонкам, и я не мог не обрадоваться. С 1962 года вся его жизнь шла в ритме колонок. Одна особая колонка, которую он написал во Флориде, была, как мне кажется, на редкость хороша, и я отправил ему сыновнее послание о том, как горжусь тем, что он все еще отличный мастер своего дела. Папа ответил мгновенно, и я почувствовал в компьютерном тексте, как он сияет. К концу своей жизни Джозеф Конрад, огорченный плохой рецензией, сказал с восхитительной прямотой — необычное свойство у великих писателей: «Я не хочу критики, я хочу похвалы».

Однажды вечером — это было в 1974 или в 1975 году, — прежде чем папа занялся писанием морских романов и романов о «Блэкфорде Оуксе» (оба жанра вознесли его на первые строчки списков бестселлеров), он был мрачнее тучи из-за недавней взбучки от «Нью-Йорк таймс бук ревю». Плохие отзывы были папе не впервой. Давая оценку его первой книге, Макджордж Банди, говоря об истеблишменте, назвал папу, среди всего прочего и неприятного, «испорченным молодым человеком». Впоследствии его называли и похуже. Однако после этого, бог знает какого по счету, разгрома в уважаемой газете папе было больно. Мы сидели в солнечной гостиной в доме на Уоллакс-Пойнт, и он сказал мне: «Могли бы, по крайней мере, отметить, что я умею хорошо писать». Некоторые заметки его смешили. До того как там сменилось руководство, «Киркус ревю» публиковало пышущие ненавистью рецензии на все папины книги. В нашем доме миссис Киркус называли не иначе, как «сука-Вирджиния-Киркус».