Читаем без скачивания Лили. Сказка о мести - Роуз Тремейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она работает неспешно, несколько вечеров кряду, и когда перешивка закончена, Лили пристраивает свой осколок зеркала на выступ дымохода, прикалывает к волосам две накладные пряди с завитками, которые ей дала Белль, и те красиво спадают ей на плечи. Она надевает платье, затягивает корсет так туго, как может, и кружится, и красуется, глядя в свое отражение в окне, которое выходит на темный колодец лестницы на цокольный этаж.
Она так увлечена этой новой (и почти красивой) собой, что пропускает мимо ушей звук шагов на каменных ступенях, и удивляется, когда в дверь к ней стучат. Она застывает. Час поздний. Немногие отваживаются ходить по Ле-Бон-стрит в такое время, только ночной патруль или какие-нибудь пьяницы в поисках теплого угла, и иногда – молоденькие оборванцы, перебегающие из тени в тень и замышляющие ограбление.
Лили подходит к окну, сталкиваясь взглядом со своим отражением, и вытягивает шею, чтобы разглядеть, кто там. Возможно, кто-то из прохожих бросил взгляд в ее подвал, заметил ее в алом платье и принял за блудницу. Не открывая двери, она приподнимает створку окна и кричит:
– Чего вам надо?
– Лили, – откликается знакомый голос. – Это Сэм. Сэм Тренч.
Сэм Тренч. Первое, что приходит на ум Лили: «Ему нельзя видеть меня в таком наряде: я выгляжу совсем не той, какой обычно перед ним являюсь». Ее посещает мысль попросить его немного подождать и в это время переодеться в голубое шерстяное платье, но затем она думает: «Почему бы миру не увидеть меня в этом новом виде – преображенную Белль девушку, которая собирается в оперу?» Так что она открывает ему дверь, и он снимает шляпу и смотрит на нее ошеломленным взглядом.
– Платье не мое, – торопливо объясняет она. – Я просто перешиваю его для подруги…
Она видит, что он вбирает в себя зрелище: серебристое кружево над грудью, туго утянутая талия и накладные завитки. Его лицо в тени, но она чувствует, что выражает оно то, что она замечала в его взгляде еще в церкви, – вожделение, которого он не способен скрыть.
Он не двигается с места. Говорит:
– Не буду отвлекать вас от шитья. Я только проходил неподалеку и решил… Решил, что должен убедиться…
– В чем?
– Убедиться в том, что у вас все в порядке.
– О да, у меня все прекрасно, благодарю за беспокойство.
– Хорошо. Что ж, тогда я, пожалуй, пойду…
– А может, – предлагает Лили, – отдохнете немного у моего камина? Могу сварить вам шоколаду.
– О нет. Не хочу доставлять вам хлопот.
– Никаких хлопот. Заходите. Заодно расскажете, какие преступления вы раскрыли за минувшую неделю!
Лили наполняет кастрюлю водой и ставит ее на закопченную плиту. Она подбрасывает угля в очаг – очень осторожно, чтобы платье не оказалось слишком близко к огню.
Сэм Тренч, одетый в униформу, оглядывает комнату, оценивая глазом суперинтенданта каждый предмет: корзинку с шитьем Лили на маленьком столике, и узкую тахту, на которой она спит, и ее заношенные вещи. Затем его взгляд возвращается к ней, и она вспоминает, что довольно давно, еще до того как он познакомил ее со своей женой, она представляла, как сидит рядом с ним на каменной скамье во дворе церкви и чувствует тепло его руки, едва касающейся ее ладони, и как тогда гадала, не станет ли этот заурядный незнакомец тем, кто каким-то образом спасет ее от смерти.
Заваривая шоколад, она спрашивает, как дела у Джойс, и Сэм отвечает, что несколько раз в год случаются моменты, когда Джойс «закрывается», внезапно уходит в себя, и ничто не способно ее оттуда вернуть, и что сейчас как раз такой момент.
– И даже я, – говорит он, – я не могу вытащить ее оттуда, где она сейчас.
– Ох, – говорит Лили, – но ведь она уходит в себя не просто так. Если бы вы знали причину…
– Причина мне известна. Она горюет по детям, которых не смогла родить.
– О-о.
– Тяжело быть тем, кто не способен подарить ей утешение.
Лили задумывается об этом. Она вспоминает тот момент, когда фургон бакалеи Инчбальдов объявился во дворе Госпиталя для найденышей и как Бриджет О’Доннелл бежала к нему, веря, что мистер Инчбальд приехал, чтобы забрать ее с собой в Болдок, и как после этого, узнав, что такому никогда не бывать, она стала безутешна и повесилась на шарфе, который связала Лили.
Она решает рассказать Сэму об этом и о том, что иногда ее захлестывает тоской по подруге детства, и Сэм говорит:
– Вот что я думаю об этом, Лили: горе всегда с нами, как лондонский туман или смог, оно всегда здесь – даже в ясные дни – и дожидается часа, когда сможет развернуться снова. Но знаете, что я говорю себе, когда подступает уныние? Я говорю себе, что совершил в этой жизни по крайней мере один важный бескорыстный поступок – спас вашу жизнь, и я пришел к мысли, что именно это и не дает мне впасть в отчаяние.
– Отчаяние? С чего бы вам отчаиваться, Сэм Тренч, когда ваша работа состоит в том, чтобы предавать виновных в руки правосудия?
– Правосудие вершится очень редко, Лили. Я вижу трупы. Я знаю сотни способов, какими можно обезобразить тело, но не всегда мне удается изловить тех, кто несет ответственность за эти мучения. Знаете ли вы, до чего хитрыми бывают убийцы?
– Не знаю…
– В некоторых случаях преступление – почти искусство, до такой степени, что и преступления в этом не видишь. И когда я упускаю то, что должно быть у меня под носом, я проклинаю себя. Я не выношу отсутствие у себя цели и упорства и собственную глупость. В такие-то моменты я и обращаюсь к мыслям о вас.
– О том, как вы спасли меня от волков?
– Да. И еще…
– Что еще, Сэм?
– О том, что я испытываю к вам сейчас. Я пытался избавиться от этих чувств. Я убеждал себя, что моя любовь неприемлема для вас, но правда в том, что вы стали мне дороги…
Ого, думает Лили, вот это сцена: вот невинная девушка в алом платье, с завитками в
