Читаем без скачивания Каменный пояс, 1989 - Александра Гальбина

— Я не смогла ничего выбрать. А туфли, смотри, очень хорошие, у тебя ведь нет выходных.

Он вдруг ужасно застеснялся, запротестовал, но Мастура уже подталкивала его к скамеечке, чтобы он сел и примерил, туфлю она держала в руке, Он сел, надел туфлю и, оглядев ногу, понял, что очень мечтал о такой покупке.

— Не жмут, вроде в самый раз, — бормотал Кариев, — но, понимаешь, я не привык к такой обуви. Какая-то… легкая, черт подери!

Когда они пришли, дети мирно играли в свои игры, им дали коробку, а туфли он еще раз примерил и поставил в шкаф. На душе было спокойно, что-то как будто прояснилось, пошло на лад. Назавтра тоже было хорошо, зашел попроведать Эдик и принес в кульке рябину… Может быть, зря, а все же Кариев отдал сыну бутылку токайского. Тот обрадовался. Ах, зря, зря! Сын ушел, а тут вдруг явились штукатуры ремонтировать потолок. В иное время у него разболелась бы голова — тут тебе дети, тут рабочие отколупывают штукатурку, и она громко падает на пол, сеет кругом пыль, — но ничего, он хорошо себя чувствовал.

Уже на второй день потолок замазали, а еще через день пришли маляры и побелили, старикам оставалось только водворить на место электрический шнур и пол хорошенько помыть.

Наконец вернулся Малик, был в Сибири, привез родителям лекарство от ста болезней — золотой корень. Пришли с женой. Вид у Разии небойкий, губки повяли, словно от долгого томления по мужу. Временами Кариеву казалось, что невестка хитра, любит погулять, а Малик умный, все видит, волнуется потаенно… ох, раскатится их жизнь поврозь, дети полусиротами, отец их сопьется! А теперь видит: ничего живут, она, видно, и вправду скучала без мужа, без буден, к которым уже привыкла.

Пробыли весь день, ушли поздно, и сразу в квартире тихо, но в иную минуту эхо как будто гуляло по комнатам звуками детских голосов. Попили чаю, легли спать. Жена повозилась и уснула, а он ворочался осторожно, боясь оборвать тоненькое, как будто ниточку в себе, — приятное, грустное боление — о внуках. Боже, как он любил их! Иные старики, уйдя от забот, даже собственных внуков отваживают: дескать, теперь-то поживу в свое удовольствие. Неужто в покое можно найти удовольствие?

Какая-то мысль однако влекла его с наезженного, правильного думания… ах, был в его жизни момент, когда он словно обмер в пустоте и все, все было безразлично! Даже смертельная, как они думали, болезнь ребенка ничуть его не трогала.

Осенью сорок первого он оказался в должности мастера механического цеха, на самом трудном участке — черновой обработки заготовок. Станки стояли в сумрачном ряду и действовали от трансмиссии, на каждом рычаг — рабочий мог его переводить то на действенный шкив, то на холостой. Заготовки тяжелые, до пятидесяти килограммов, а народ все худой да малолетний, иные до суппорта не дотягиваются, на скамеечках стоя работают. Бывало, идет Кариев по цеху: станок какой-нибудь крутится, а рабочий неподвижно склонился на подставку. Подойдешь, а он спит. Жили голодно, работали понемногу, не каждый выдерживал.

Цех делал очень важные детали, корпуса и сопла для реактивных минометов. Шли бои за Москву… На заводском митинге секретарь обкома читал телеграмму Сталина: ускорить отправку хотя бы ста пятидесяти реактивных установок.

Как-то утром, сдав смену, он с плывущей головой пошел в заводоуправление; секретарь обкома собирал руководящий состав, позвали и мастеров с особо важных участков. Он знал, что его будут тузить без жалости и в конце концов снимут с должности и пошлют на другое место. Он хотел устыдиться и не мог.

Секретарь обкома сразу потребовал говорить прямо и конкретно.

— Какие участки не справляются с заданием?

— Да вот в первую очередь участок черновой обработки.

— Кто мастер? Почему участок тормозит работу цеха?

Голова у Кариева плыла, а ноги точно одеревенели.

Он встал и, глядя в пустую стену, проговорил:

— Я инженер-технолог… инженер-технолог… — Кто-то о нем сильно, убедительно говорил, что он работал в техотделе, а мастером назначили, не спросив его согласия, у него нет способностей руководить людьми, но сам Кариев смог только выговорить:

— Люди голодные, истощенные, как же они дадут высокую выработку… — И заплакал, зажав взмокший нос, встряхиваясь от внутренней дрожи.

С полминуты все молчали, наконец секретарь обкома встал и предложил пройти по участкам. Николай Демин шепнул Кариеву, чтобы тот шел домой, но он пошел со всеми, уже справившись с собой, но — странно — не чувствуя никакого стыда за слезную свою слабость. Николай работал в то время сменным директором — была в войну и такая должность.

— Вот что, товарищи, — сказал секретарь, когда обошли участки. — Демина освободим от производства, пусть займется организацией столовой в цехах. Надо накормить людей. — Он вынул блокнот, черкнул и, вырвав листок-бланк, подал Демину: — Поезжайте на шестую базу, получите овсяной крупы. — Затем оглядел размягченно стихнувший народ и твердо проговорил: — Производительность надо увеличить, план должны выполнить досрочно!

Когда расходились, Николай шепнул Кариеву:

— Ничего, подкормим народ, веселей станет. А тебе я выпишу литр спирта, обменяешь на продукты.

Он слышал Николая отчетливо, но вымолвить хотя бы слово было мучительно. Все последние дни он ходил квелый, сонный, а ночами не мог заснуть. И вот была одна такая ночь… плакал, задыхался Малик, у него был дифтерийный круп, уже умирал не один раз, и казалось, только чудом его спасала мать. Ребенок плакал и задыхался, а он лежал неподвижно, и было все равно, умрет малыш или нет, или оба они умрут — все равно. Проснулась жена, включила ночник и увидела, что он не спит. Кинулась к мужу, потом, опомнившись, скакнула к ребенку, «как тигрица», — вспоминалось потом. А тогда — было все равно, все равно!..

6

Малик родился за год до войны и в первые же месяцы начал болеть; стало ясно, что Мастура на работу уже не вернется. А институт, в котором проучилась два года, она оставила еще раньше из-за мужа: у него в тридцать восьмом году открылся туберкулез.

Он худел, покашливал, ровно что-то крепкое, духовитое беспокоило в горле, но потом, кашляя, стал чувствовать боль в груди. И уставал очень. Работы в техотделе невпроворот, да он еще вычерчивал, выделывал артиллерийский ящик, хотя и были чертежи свыше, но он-то видел несовершенства и пробовал изменить конструкцию — и в конце концов изменил, получил авторство… работа, работа, еще и занятия в комбинате рабочего образования. Собственно, комбинат был вечерним филиалом индустриального института, оставалось учиться еще два года — и диплом о высшем образовании, мечта его, мечта Мастуры! Но он перестал ходить на занятия. Мастура узнала об этом только через месяц и… такого огорчения, обиды, но главное, такого напора он не ожидал от кроткой своей жены! «Ты не имеешь права быть малодушным, не можешь обижать меня, предполагая, что я… — Слезы, злые, добрые, какие-то умные и трогательные слезы. — Предполагая, что я… не снесу всей ноши. Хозяйство, дети, все остальное — это в силах женщины!..»