Читаем без скачивания Кровожадные сказки - Бернар Кирини

Отель «Поусада дас Флорес»

Руа Дирейта ду Санта Антониа, 442

Салвадор, Баия, Бразилия

Салвадор, 22 марта 1955

Господин инспектор, вернувшись из экспедиции в джунгли Амазонки, я узнал из французской газеты о смерти Джона Латурелла. Заметка была короткая (два десятка строчек в уголовной хронике, так хорошо запрятанных среди других происшествий, что удивительно, как я их вообще заметил), но подробная: если верить газете, тело Латурелла нашли в оранжерее, со страшными ранами, как будто его терзал хищный зверь. Я тотчас позвонил дочери Латурелла, Эмили, которая подтвердила ужасное известие и рассказала, что отца уже похоронили на лондонском кладбище Банхилл-Филдс, неподалеку от могилы Блейка, поэта, которого он так любил, что мог прочесть наизусть «Брак неба и ада».

Эта новость меня очень опечалила. Я семь лет был ассистентом Джона Латурелла; мы с ним вместе побывали в самых неизведанных уголках нашей планеты и добирались до самых неизученных племен в надежде найти у них неизвестные науке целебные растения, чтобы привезти их в Европу. Я в курсе, что в научных кругах Латурелла считали самоучкой и чудаком (автор заметки, из которой я узнал о его смерти, назвал его «ученым-одиночкой», «разрушителем традиций» и подчеркнул, что он не пользовался доверием среди специалистов); да позволено будет мне, однако, сказать, что он был одним из величайших ученых своего времени. Бесспорно, со странностями (а у какого гения их нет?), но уж никак не самоучка: Латурелл учился и работал в лучших университетах Европы и мира, а перечислять его дипломы и научные степени в ботанике и других науках (ибо такой жажды знаний я не встречал больше ни у кого; представьте себе, что на шестом десятке он занялся изучением оптики и астрономии и намеревался писать диссертацию — пятую по счету), так вот, перечислять мне пришлось бы до поздней ночи.

Но к делу: вот почему я решился написать вам сегодня. Я, наверно, больше, чем кто бы то ни было, знаю о жизни и занятиях Джона Латурелла, который, можно сказать, только со мной и общался те семь лет, что продолжалось наше сотрудничество; полагаю, что вы в скором времени захотите выслушать меня как свидетеля; предупреждаю ваше желание, чтобы избавить вас от лишних хлопот: большую часть времени я провожу в таких местах, где меня не всегда легко разыскать. Я пробуду в Рио как минимум две недели, вы можете связаться со мной, позвонив в отель, адрес которого указан выше. Возможно, того, что я сейчас напишу, вам будет достаточно, чтобы установить убийцу Латурелла, и дополнительная помощь с моей стороны не потребуется; но, поскольку суть моих показаний граничит со сверхъестественным, думаю, что вы все же захотите побеседовать со мной лично, после того как их прочтете.

Я познакомился с Джоном Латуреллом вскоре после войны, в 1946 году. Он тогда искал ассистента для научной работы и помощника в быту. Призванный в британские войска в 1943-м, я был вынужден прервать учебу; три года спустя, не имея большого желания возвращаться на студенческую скамью, я предпочел найти работу — тем более что мои родители умерли, а на оставленное ими наследство я не протянул бы в праздности и года. Латурелл принял меня на пробу. Изначально моей обязанностью было освободить его от всех забот, не связанных непосредственно с научной деятельностью: я содержал в порядке дом, покупал продовольствие, отвечал на письма, вел счета, посылал алименты бывшей жене, с которой Латурелл расстался в 1940 году, вскоре после рождения дочери — той самой Эмили, которую он навещал раз в месяц. Очень скоро, однако, я стал помогать ему в работе, и он был так мной доволен («Удивляюсь, как я мог раньше без него обходиться», — говорил он порой обо мне, словно домохозяйка о новом пылесосе), что продлил контракт и даже немного повысил жалованье, которое, должен сказать, ибо скупость была одной из самых неприятных черт его характера, поистине оставляло желать лучшего.

Годы работы с Латуреллом были, наверно, самыми увлекательными в моей жизни. Заразившись энтузиазмом ученого, я выполнял все его поручения самозабвенно. Я ходил по библиотекам и делал выписки из старых книг по ботанике, дважды в неделю покупал по тридцать литров компоста для посадок, каждый день разводил навозную жижу в жестяной бочке и вместе с ним сажал, подрезал, прививал, удобрял тысячу чудесных растений в гигантской теплице, примыкавшей к его домику в Брик-Лейн, — это сооружение из стекла и дерева он построил сам и дважды расширял, поэтому выглядело оно нескладным. Два-три раза в год мы отправлялись в экзотические страны в поисках редких видов; не сказать, сколько приключений довелось нам пережить в пустынях Мексики, в болотах Флориды, в джунглях Азии! Вы, быть может, знаете Альфонса Карра, для которого ботаника — это искусство сушить растения между листами бумаги и поносить их по-латыни и по-гречески? Посмотрел бы я на этого шутника, доведись ему постранствовать с нами: два дня пешего похода за Латуреллом — и он позабыл бы свои остроты до самой смерти. Хрупкого здоровья, подверженный простудам и мигреням, Латурелл, однако, становился сверхчеловеком, не знавшим ни усталости, ни боли, когда шел на поиски amorphophallus в мангровых лесах Суматры или cylindrocline lorencei в дебрях Маврикия; он, утверждавший, что больше всего на свете любит свое мягкое кресло и уютное потрескивание огня в камине, мог, не моргнув глазом, полсуток идти по колено в болоте и ночевать под деревьями ради того, чтобы раздобыть редкое растение.

Я не стану распространяться ни о невероятных открытиях, которые сделали мы с Латуреллом за эти годы, ни о наших неудачах и вопросах, на которые мы не нашли ответов: вряд ли это вам интересно, хотя кое-какие эпизоды, что я мог бы вам поведать (например, об опасностях передвижения на самых экзотических видах транспорта), наверняка заставили бы вас улыбнуться. Я перейду к делу, будьте спокойны, но для этого мне придется вернуться в 1951 год, когда Латурелл страстно увлекся любопытными видами растений — теми, что известны широкой публике под названием плотоядных.

Разрушительная сила растительного мира всегда была для Латурелла предметом живейшего интереса: и то сказать, иное растение способно свалить лошадь с помощью вырабатываемых им ядовитых веществ — согласитесь, в этом есть что-то жуткое и притягательное. Мало-помалу возникло то, что звалось у него «закрытым фондом», по аналогии с библиотеками, где в таких фондах хранятся книги, запрещенные цензурой: это был уголок оранжереи, где росли всевозможные вредоносные и ядовитые растения, — я любил порой постоять среди них неподвижно, думая, что в их листьях течет и смерть, и жизнь. У нас были, среди прочих, великолепные шлемы Юпитера (Aconitum napellus), цветы семейства лютиковых, содержащие аконотин, который вызывает страшные приступы удушья с пеной на губах, как у бешеной собаки; черный паслен (Solanum nigrum), от которого может скрутить желудок похлеще, чем от дюжины несвежих устриц; красавец молочай (Euphorbia helioscopia), отравляющий через улиток; европейский бересклет, плодоносная белладонна, ядовитые грибы — короче говоря, целая сатанинская аптека, смертоносная сила которой доставляла Латуреллу то же удовольствие, что арсенал снайперских винтовок коллекционеру оружия: у него никогда и в мыслях не было использовать их против ближнего, но сознание, что они всегда под рукой, опьяняло, как ничто на свете.

Откуда пошло увлечение Латурелла плотоядными растениями, я уже не помню; скажу одно: непентесы, росянки и саррацении, когда он с ними познакомился поближе, вытеснили из его головы всю прочую растительность, интересовавшую его до тех пор. Мы забросили все наши прежние работы и всецело отдались изучению пищеварительных механизмов плотоядных растений, их способности усваивать мошек, гусениц, мокриц и сороконожек, попавших к ним в «пасть». Этими растениями мы засадили изрядную часть теплицы; их листья представляют собой до того хитроумные ловушки, что мы нарадоваться не могли, наблюдая их в действии. Но было одно, буквально заворожившее нас, то, к которому Латурелл проникся чувствами, каких наверняка никогда не испытывал к женщине, которому мы отвели особое место, расточали все заботы, на какие были способны, холили, как мать своих детей, — дионея, она же венерина мухоловка (Dionaea muscipula), королева среди плотоядных, которую еще Дарвин назвал самым удивительным растением на свете.

Полагаю, что вы, подобно большинству смертных, никогда не дивились этому чуду природы — скорее всего, и в глаза его не видели, и вряд ли вам это интересно. Позвольте тем не менее сказать о нем несколько слов, иначе вам будет трудно понять одержимость Латурелла дионеей. Для наглядности поищите в библиотеке картинку, а еще лучше прогуляйтесь в ботанический сад и попросите вам ее показать. У этого пышного растения от четырех до восьми листьев с шипами по краям, длиной около семи сантиметров, произрастающих розеткой из довольно короткого корневища; каждый лист начинается клиновидным черешком и постепенно расширяется. На поверхности листа три реснички треугольником обрисовывают область красного цвета, а по краю каймой проходят клетки, вырабатывающие нектар, который привлекает насекомых. И вокруг всего этого полтора десятка длинных и острых зубцов, причем расположены они таким образом, что смыкаются, когда захлопывается западня.