Читаем без скачивания Касстро Алвес - Жоржи Амаду

Стоящим на трибуне, агитирующим народ, идущим впереди него — таким видел поэта в последний раз Ресифе, город, вскормивший его своей каменной грудью, напоивший его любовью и страстью к свободе. Таким видел поэта Ресифе, закаливший сталь его шпаги, которой была поэзия, сделавший этого юношу народным гением. Во главе восстания, благородным, красивым — таким увидел его Ресифе в последний раз, когда поэт уезжал на юг проповедовать идеи, которые внушил ему этот город его мужественной юности.

ГЛАВА 16

— Девушка плачет… Избранница ваша?

— Вы угадали… На свете нет краше.

— Девушки имя? — Свобода!

Байя была тогда, подруга, гораздо менее шумным городом, чем политически насыщенный Ресифе или отданный во власть богемы Сан-Пауло. Ее высшим учебным заведением был не факультет права, где сами занятия подводили юношей к мыслям о необходимости покончить с устаревшими законами, где сами занятия способствовали брожению умов. Здесь, в Байе, существовал медицинский факультет, долгое время считавшийся в стране лучшим. И хотя его преподаватели были склонны к риторическим рассуждениям и стремились на занятиях примешивать к сложным научным терминам некоторые литературные вычурности, учащиеся все же больше налегали на занятия и меньше расхаживали по улицам и площадям. К числу тех, кто неоднократно участвовал в волнениях и даже был одним из вожаков студентов, относился дядя Кастро Алвеса — тот, о котором я тебе, подруга, уже рассказывал. Он приехал в Байю после сражений за независимость, после революции негров, связанной с происходившими в Африке мятежами. Эта, возможно, самая крупная религиозная и расовая революция негров Бразилии привела к тому, что город, наконец, понял, что у него огромное цветное население, наконец увидел, что негры тоже люди, способные восставать и бороться. В Байе тоже чувствовалась революционная атмосфера, но она исходила от бедных слоев населения, тогда как студенты да и вся интеллигенция были от нее очень далеки.

Кастро Алвес шокировал город благопристойных семейств, когда, прибыв в 1867 году в Байю, привез с собой Эужению Камару и открыто поселился с ней в гостинице. В это время в литературе провинции господствовал старый знаменитый Муниз Баррето. Посредственный поэт, автор едких и броских импровизаций{60}, благодаря которым он заслужил прозвище «бразильского Бокажа»[29], Муниз Баррето боялся конкуренции любого другого поэта, который мог бы своим ярким светом затмить тусклый свет его' звезды. Не было уже в Байе Жункейры Фрейре[30] — он умер более десяти лет назад, — а ведь только он был способен освежать литературную атмосферу этого города. Поэты Баии того времени не были даже романтиками, они не поднялись до высот Байрона и Алвареса де Азеведо. И, следовательно, были еще дальше от поэзии Кастро Алвеса, который преодолел байроновский романтизм. Очень много имен насчитывала интеллигенция Баии в 1867 году. Очень мало имен поэтов Баии того времени сохранилось для будущего. Эти поэты жили вне реальной жизни; и сегодня, подруга, мы их зовем «академиками». Их поэзия была немощна и не могла обновить современное общество ни в духовном, ни в социальном плане.

Дремлет интеллектуальная Байя, и поэзия в ней — как плохо акклиматизировавшийся оранжерейный цветок. Имена поэтов — словно медальоны с ложным блеском. Эти люди не слышат возмущенных криков народа, стонов негров в этом краю, где самое большое число темнокожих во всей Бразилии; они не чувствуют глубокой тайны, которая окутывает Байю и ее склоны, тайну, которая исходит от макумб, от коричневого цвета людей, от скопления их разномастных лачуг. Они не чувствуют и сертана — там, позади, — его буйной и суровой природы, соблазнительной для всякого подлинного поэта, сертана, полного историй, легенд и суеверий. В творчестве этих поэтов мы не найдем никаких характерных для Баии черт; их поэзия бесцельна, бесцветна и не оригинальна. Цвет земли сертана, запах, идущий из каатинг севера, лунные ночи с гитарой и серенадами — все, что характерно для поэзии Кастро Алвеса, — они, эти убогие существа, не чувствуют. Их интересует только: богата ли рифма, хорошо ли сложены стихи? Никогда до их ушей не доходил шум борьбы за независимость и отзвуки революций. Они жили, восхищаясь своим идолом Мунизом Баррето, посмеивались над его импровизациями, восторгались его порнографическими стишками. Обновляющий ветер, который веял над Сан-Пауло и ревел ураганом в Ресифе, еще не дошел до Баии, Баии врачей-риториков и весьма посредственных поэтов. Город нуждался, чтобы кто-то прибывший извне разбудил его, обновил его литературу, повел интеллигенцию на баррикады. И вот появился Кастро Алвес, подруга, и влил новую кровь в жилы своего города* Он когда-то уехал отсюда подростком, и в его ушах звучали тогда крики мятежной толпы. В Ресифе он стал мужчиной, и поэзия его проникла туда, куда она никогда не проникала прежде в Бразилии. Его стихи зазвучали на площадях, на митингах, они дошли до сензал и до тюрем. Из Ресифе в города юга — Байю, Рио-де-Жанейро, Сан-Пауло — летела воодушевляющая, радостная весть о том, что поэзия должна служить народу, стать его грозным оружием. В пропагандистском путешествии, которое с этой поры длится всю его недолгую жизнь, Байя была первой остановкой, первой крепостью, которую ему предстояло завоевать. И город, как женщина, простирает к нему руки, Байя проявляет к своему сыну нежность возлюбленной, она устилает его дорогу цветами.

Но началось пребывание Кастро Алвеса на родине со скандала. Приехав с Эуженией в город, где живет его семья — солидная и состоятельная, поэт не скрывает возлюбленную, напротив, он выставляет ее напоказ. Они занимают в гостинице комнаты, как супруги. В городе шушукаются — по углам сплетничают кумушки, раздраженно обсуждают поведение поэта последователи Муниза Баррето, ведь литературная гегемония их кумира под угрозой. Но еще больший скандал вызвало то, что поэт отвез свою возлюбленную на Боа-Виста, где прежде жила его семья, а сейчас пустовал дом. В дополнение ко всем фамильным привидениям он поселил там свою беспокойную грацию.

Вскоре вокруг Кастро Алвеса стали группироваться молодые поэты города, хотя гораздо больше, чем литераторы, им восхищался народ. Поэт Мело Мораис Фильо[31], который изучал тогда медицину на знаменитом факультете, сделался его закадычным другом. И Эужения тоже заполняла ему жизнь не одной лишь любовью. Она требовала, чтобы по вечерам он приводил в свой огромный дом друзей распугивать привидения. Приходило много молодых людей, они декламировали, спорили об искусстве, политике, о театре. Эужения воодушевляла собрания своим присутствием, принимала участие в спорах; поэт, подруга, ее многому научил. Они начинают создавать труппу, которая поставила бы «Гонзагу» и в которой первой актрисой была бы Эужения. Поэт и чиновник Элизиарио Лапа Пинто должен был играть роль первого любовника. Впоследствии он и сыграл Гонзагу, и неплохо, хотя внешность его не совсем подходила для этой роли.