Читаем без скачивания Дайте кошке слово - Наталья Романова

Но вот детеныш запечатлен на образ матери другого вида. И следовательно, в критический момент детеныш воссоздает самого себя по образу и подобию того, кого считает «матерью». Как же он воссоздает? Внешне? Внешне он остается все тем же. Значит, психически, морально. Нельзя же думать, что импринтинг ограничивается лишь «пробегом» за матерью в детстве и стремлением к выбору партнера из представителей того вида, на который был запечатлен, в зрелости. Надо думать, что это просто те моменты, которые открылись нам, стали доступны для изучения, и что между ними существует целый ряд других факторов поведения, также «поступающих в распоряжение» влиянию импринтинга. А следовательно, должны иметь место изменения и в мышлении, и в психике, и в поведении: Но вся психика не может измениться, она может измениться лишь в рамках, доступных для действия импринтинга. И получаются «ножницы». Между поведением детеныша, запечатленного на свой вид, и поведением детеныша, запечатленного на чужой вид.

Вот эти «ножницы» и составляют ту цепь «атомов поведения», которые становятся нам известны, видимы и доступны для изучения.

Домашние животные, как уже говорилось, запечатлены на человека веками. По той или иной причине: то ли имея изначально «характер», близкий к человеческому, то ли получив какую-то другую возможность общаться с человеком, впитывать и поглощать в себя человеческие черты поведения и характера (скажем, направленное приручение животных человеком), но только домашние животные в каком-то смысле стали, если можно так выразиться, «сколком» с людей (недаром в народе существует мнение, что домашние животные даже внешне часто повторяют облик своего хозяина).

Изучая поведение собаки или кошки, запечатленных на человека, мы, естественно, сможем лучше понять и резче для нас могут обозначиться (проступить) свойства, появившиеся в связи с импринтингом. Но главное, надо помнить одно: они, эти свойства, проступают… «Атомы поведения» становятся видимыми, цепочка атомов создает в поведении животных видимые «ножницы», но они существовали всегда, и до опыта, просто были скрыты от нас.

Поэтому поведение кота или кошки, запечатленных на человека, надо рассматривать не как возникновение какого-то нового поведения, в основе которого лежат новые психофизические свойства животных, а как свойства, внезапно проступившие; подобно тому, как при проявлении фотографии выступает силуэт, уже существующий на пленке, так и тут становятся видимыми для нас те свойства, которые существуют у животных всегда, но обычно проявляются в поведении другого рода и качества.

И если я у своего кота наблюдаю такую поразительную способность к общению с человеком, такое слияние его с ним, такое повторение в нем человеческих чувств, значит, эти чувства и способность к мышлению, к сознательным действиям вообще присущи животным, а не результат импринтинга на человека. И это принципиально важно, потому что и «мышление», и «понимание», и «навыки» (по сути своей — человеческие) — все это, объективно существующее и лишь проявленное в результате импринтинга, и составит в дальнейшем те самые «атомы поведения», которые мечтал получить Леб, чтобы объяснить «все».

Однако для этого на импринтинг надо смотреть не просто как на критический момент, в результате которого происходит лишь запечатление образа матери, себя и будущего «любимого», другими словами, вида, к которому животное начинает себя относить, но как на запечатление индивидуальной сущности образа индивида в целом, его свойств, привычек, черт характера и форм поведения. Только при таком взгляде на импринтинг он обретет свое истинное значение и поможет дальнейшему изучению поведения животных, осмыслению степени их мышления.

Котя и Утя

Человека, если мы его не знаем, мы судим по черточкам и каждую черточку ему в строку ставим. Это — хорошая черточка, а эта — плохая, эта говорит о том-то, а вот эта — о том. Потом, когда человека ближе узнаешь, все черточки сливаются в характер, и на них уже отдельно внимания не очень обращаешь, потому что знаешь человека, как говорят, наизусть, и уже не черточки нас интересуют, а проявление всего характера.

Вот так и Котю я изучала, как того человека, которого поначалу не знаешь. Вот так и к Коте своему приглядывалась. И каждую его черточку обдумывала — что она значит.

И вот что я заметила: Котя понимает про другого то, что сам испытывал. Да и люди также. Если сам перенес болезнь, или несчастье, или что случилось с тобой, то это и понимаешь. А если не болел, и не переживал, и ничего не случалось, ничему ты и не сочувствуешь. Если уж добрый очень, то, может, умом и стараешься понять, а все это не так, как если сам пережил, тогда и на другого смотришь иначе, и знаешь, каково ему, и уж никогда не осудишь.

Я это к тому, что мой маленький Котька, если его в руках тискать, начинал пищать: больно, мол. Я сразу отпускала его. Так вот, когда он расходился и прыгал, как настоящий тигр, на мою руку и кусался, да так больно иногда, что я вскрикивала, Котя тоже сразу же отпускал. И в следующий раз кусал осторожно, чуть-чуть, словно понимая, что хватил лишку в прошлый раз, и извинялся. Значит, он тоже, Котя, понимает, что другой, когда ему больно, вскрикивает от этого.

Жизнь Коти делилась на два состояния: бодрствования и сна. Ко сну относилось не только состояние самого сна, когда он спал, но и состояние непосредственно перед сном и после. В эти «сонные состояния» делать с моим котом можно было что угодно. Если даже вниз головой его держать — он все равно спал. А если и не спал, то никакого неудовольствия не выражал. Все это от того мне было удивительно, что Утя с самого детства была совеем другого характера. Гладить себя не всякому позволяла, а уж что-то с ней выделывать, да еще в сонном состоянии — это уж никому не разрешалось. Я поначалу и Котю-то даже брать на руки опасалась. С осторожностью прижимала к себе. И все удивлялась: надо же, не цапнул. Утя бы давно цапнула.

Зато в бодром состоянии, если мой Котя не спал, не собирался спать или уже совсем проснулся, вот тут угомонить его было невозможно. Он носился по комнатам, взлетал на занавески, с ошалелым видом прыгал по столам, стульям и диванам. Но вот он наигрался, набегался, устал. Сон одолевает его. И я беру Котю, прижимаю к себе и хожу с ним, качаю, глажу.

Спать Котя любил, положив голову на подушку. Тельце его вытягивалось по одеялу: он как бы копировал человека.

А еще Котя любил шутить. И если ты лег, но не спишь или уже проснулся, но даже сам не осознал еще этого, Котя уже тут как тут, бежит с одного конца комнаты на другой, мимо твоего дивана, где ты лежишь, и, пробегая, невзначай вскакивает на него, и (уж как ему это удавалось?) легонечко так, ласково и игриво дотрагивается до твоих ног лапкой, просовывая ее на один миг, на одно мгновение под одеяло. И дальше побежал, довольный, что пошутил, обратил на себя внимание, поздоровался.

А вот еще. Спрятался Котька. Где — неизвестно. Спрятался и караулит. И в тот момент, когда я иду по коридору, подскакивает ко мне, встает на задние лапы и секунду, но стоит. И уж почему, сама не знаю, но только я беру Котю за лапку, и он делает несколько шагов рядом со мной. Почему я это сообразила, что так надо сделать, что именно так надо — дать свою руку Коте, чтобы шел он рядом, — не знаю, может быть, весь облик Коти к тому меня призвал. Ведь дрессировать я его не собиралась, у меня и в мыслях такого не было. У нас жизнь шла естественно, каждый делал, что хотел. Видно, Котя захотел ходить. Я дала руку, и он пошел. А затем это каждый раз повторялось. И я уже знала, что, если выскочил он откуда-то и встал рядом, надо дать руку, надо дать возможность коту походить. Хочет он этого. И потом довольный бегает на четырех лапах.

Котя жил беззаботно, без комплексов бездомного кота (не то что Утя). Не надо было Коте нас завоевывать, не надо было бояться, что выбросят. Не надо было привыкать самому и приучать нас. Однако что-то было надо. Не так уж безоблачно все было. Надо было, например, чтобы на ночь обязательно поменяли песок. Иначе все будут спать, а Котя будет мучиться.

В детстве Котя никогда никого не будил. Терпелив был ужасно. Но терпеть не хотелось. Хотелось заранее сделать все так, чтобы не надо было терпеть. Котя бегает, носится, глаза умоляющие, выражение несчастное. Котя не дает покоя. Играть хочет? Да нет, сразу видно. По Коте всегда и все сразу видно: когда Котя бегает — играть хочет, когда — чтобы поесть дали, когда — рядом, как человек, хочет ходить, а когда — просит на ночь поменять песок.

Котя был чрезвычайно настойчив. Он требовал, прямо-таки настаивал, чтобы двери в комнаты были всегда открыты. Двери должны быть открыты, чтобы Котя мог идти, куда ему заблагорассудится. И как это мы сами не понимаем, что держать двери открытыми, чтобы Котя мог ходить куда захочет, гораздо легче, чем каждый раз бегать и открывать коту дверь. Да ведь так замучаешься, только и будешь бегать да открывать дверь, потому что Котя, если двери открыты, может и час, и два просидеть (или пролежать) на одном месте, но если они закрыты, то Коте почему-то сразу же хочется именно туда, куда пройти нельзя.