Читаем без скачивания Познать женщину - Амос Оз

— Книгу.

— Не выпить ли нам по чашке чая? Как насчет бутерброда?

На это она всегда отзывалась односложно:

— По мне…

Так они и сидели на кухне, молча пили и ели, но по временам, и отложив книги и понизив голос, вели задушевные беседы. Например, о свободе печати. О назначении нового юридического советника в правительстве Израиля или о Чернобыльской катастрофе. Иногда составляли список лекарств, которыми необходимо пополнить домашнюю аптечку, пока не раздавался шлепок брошенной на бетонную дорожку газеты и Иоэль не срывался с места, безуспешно пытаясь поймать разносчика газет, которого уже и след простыл…

XXXII

Когда наступил праздник Ханука, Лиза испекла традиционные пончики и картофельные оладьи в масле, купила новый восьмиствольный, как положено в этот праздник, подсвечник и коробку разноцветных свечей. Она потребовала, чтобы Иоэль выяснил, какие молитвы следует читать при зажигании ханукальных свечей. А когда Иоэль удивился, что это на нее нашло, мать, чуть ли не дрожа от переполнявшего ее волнения, ответила:

— Всегда, все эти годы хотела бедняжка Иврия отмечать праздники в соответствии с еврейскими обычаями, но тебя, Иоэль, чаще всего не было дома, а когда ты появлялся, то не давал ей и головы поднять.

Пораженный Иоэль попытался что-то возразить, но мать прервала его, и брошенный ею упрек прозвучал снисходительно и немного грустно:

— Ты всегда помнишь только то, что тебе выгодно помнить.

К его удивлению, Нета в этот раз решила принять сторону Лизы.

— В чем дело? — сказала она. — Если кому-то от этого легче на душе, то, по мне, можете зажигать свечи на Хануку и костры на праздник Лаг Ба-Омер. Все, что придет вам в голову…

И только собрался Иоэль пожать плечами и уступить, как на поле боя со свежими силами ринулась Авигайль. Она обняла Лизу за плечи, и голос ее звучал тепло и проникновенно:

— Извини, Лиза, но ты меня удивляешь. Иврия никогда не верила в Бога, к религиозным традициям относилась без почтения, а всякие церемонии просто не выносила. Мы не понимаем, о чем это ты вдруг заговорила.

Лиза же, снова и снова повторяя «бедняжка Иврия», упорно стояла на своем. Лицо ее приобрело сварливое, злое и обиженное выражение, в тоне слышались раздражение и сарказм:

— Вы бы постыдились. Еще и года не прошло, как бедняжка умерла, а я уже вижу, как здесь хотят убить ее еще раз.

— Лиза, хватит. Прекрати. На сегодня довольно. Пойди полежи немного.

— Что ж, ладно. Я прекращаю. Не надо. Ее уже нет, а я здесь самая слабая. Ну и ладно. Пусть. Я вам уступаю. Как и она всегда и во всем уступала. Только ты, Иоэль, не думай, что мы уже забыли, кто не прочел по ней поминальную молитву Кадиш. Брат ее читал вместо тебя. Я думала, что умру от стыда там, на месте.

Со всей возможной мягкостью Авигайль выразила опасение, что после операции, и, разумеется, только из-за нее, память Лизы несколько ослабла. Такие вещи случаются, и медицинская литература полна подобных примеров. И ее лечащий врач, доктор Литвин, говорил, что возможны некоторые изменения такого рода. С одной стороны, она забывает, куда положила минуту назад тряпку для вытирания пыли или где находится гладильная доска, а с другой, помнит вещи, которых вообще не было. Эта религиозность тоже, по-видимому, один из симптомов, которые могут внушать беспокойство.

Лиза сказала:

— Я не религиозна. Напротив. У меня это все вызывает отвращение. Но бедняжка Иврия всегда хотела, чтобы в доме хоть немного соблюдались религиозные традиции, а вы хохотали ей прямо в лицо, да и сейчас плюете на нее. Еще и года не прошло, как она умерла, а вы уже топчете ее могилу.

— Что-то я не припомню, — заметила Нета, — чтобы она была святошей. Немного не от мира сего, возможно, но святошей — нет. Может статься, что и мне память изменила.

— Ну что ж, хорошо, ответила Лиза. — Почему бы и нет? Ладно. Приведите врача, самого большого специалиста в мире, пусть проверит каждого из нас и скажет, кто здесь псих, а кто нормальный, кто уже слабоумный, а кто в этом доме хочет уничтожить память о бедняжке Иврии.

Иоэль не выдержал:

— Довольно! Прекратите все трое! Еще немного, и придется вызывать миротворческие силы.

Слова Авигайль прозвучали несколько слащаво:

— Раз так, я уступаю. Не надо ссориться. Пусть все будет, как хочет Лиза. Пусть будут свечи, пусть будет маца. Теперь, когда она в таком состоянии, мы все должны уступать ей.

Спор прекратился, и спокойствие установилось до вечера. А вечером оказалось, что Лиза забыла, чего хотела. Она надела праздничное платье из черного бархата, подала на стол картофельные оладьи и пончики, собственноручно ею приготовленные. Но ханукальный подсвечник, без зажженных свечей, был молча водружен на каминную полку в гостиной. Почти рядом с изнывающим хищником.

Три дня спустя на ту же полку, никого не спросив, Лиза вдруг поставила небольшой портрет Иврии, который оправила в отличную раму из черного дерева.

— Чтобы мы вспоминали о ней, — пояснила Лиза. — Чтобы была какая-то память в доме.

Десять дней стоял портрет на краю полки в гостиной, и никто не проронил ни слова.

Сквозь свои очки семейного доктора ушедших времен смотрела Иврия с портрета на руины романских монастырей, фотографии которых висели на противоположной стене. Лицо ее казалось худее, чем было при жизни, кожа — тонкая и белая, глаза за стеклами очков — светлые, с длинными ресницами. Выражение ее лица на снимке Иоэль расшифровал — или ему показалось, что расшифровал, — как невозможное сочетание печали и зловредности. Струящиеся по плечам волосы уже наполовину поседели. Эта увядающая красота все еще имела над ним власть — он старался не смотреть в ту сторону, избегал заходить в гостиную. Даже девятичасовую программу новостей пропустил несколько раз. Найденная на книжной полке господина Крамера биография Давида Элазара, начальника генштаба Армии обороны Израиля, увлекала его все больше и больше. Подробности расследования обстоятельств войны Судного дня захватили его. На долгие часы закрывался он в своей комнате и, склонившись над письменным столом господина Крамера, вписывал отдельные факты и детали в таблицы, вычерченные на бумаге в клетку. Пользовался он не авторучкой, а обыкновенной вставочкой с тонким пером, макая ее в чернильницу примерно через каждые десять слов, и это доставляло ему особое удовольствие. Порою Иоэлю казалось, что ему удалось выявить определенные противоречия в выводах следственной комиссии, которая установила вину начальника генштаба в провалах, имевших место на начальном этапе войны Судного дня. Но он хорошо понимал, что без доступа к первоисточникам может выдвигать только предположения. И тем не менее пытался разобрать на мельчайшие составные события, о которых сообщалось в книге, а затем соединял их вновь и вновь, варьируя последовательность изложения. Против него, на фотографии, господин Крамер — в наглаженной военной форме с погонами и всевозможными знаками отличия, сияя от переполнявших его высоких чувств, — пожимал руку генерал-полковнику Давиду Элазару. А Элазар выглядел усталым, погруженным в себя, и взгляд его был прикован к чему-то далеко-далеко за плечом Крамера.

Временами Иоэлю чудилось, что из гостиной доносятся приглушенные звуки джаза, мелодии регтайма. Он воспринимал их не слухом, а порами кожи. И — непонятно почему — побуждало его почти каждый второй вечер отправляться в «заповедные леса» соседей, Анны-Мари и Ральфа.

По прошествии десяти дней, Лиза, пользуясь тем, что никто не сказал ни слова по поводу фотографии, появившейся в гостиной, поставила рядом с портретом Иврии снимок Шалтиэля Люблина с пышными моржовыми усами, в мундире офицера британской полиции. Тот, что всегда стоял на письменном столе Иврии в Иерусалимской студии.

Авигайль постучалась в дверь Иоэля. Вошла и увидела его склонившимся над письменным столом господина Крамера, в очках ителлектуала-католика, придававших его лицу выражение отрешенности, аскетизма и учености. Иоэль заносил в таблицу данные из книги о Давиде Элазаре.

— Прости, что врываюсь к тебе. Мы должны поговорить о состоянии твоей матери.

— Я слушаю, — сказал Иоэль и, положив ручку на таблицу, откинулся на спинку стула.

— Не следует этим пренебрегать. Нельзя делать вид, что все нормально.

— Продолжай…

— У тебя что, нет глаз, Иоэль? Разве ты не видишь, что день ото дня она все больше и больше теряет контроль над собой? Вчера подметала дорожку перед домом и прямо с метлой вышла на улицу, стала мести тротуар, пока я не вернула ее, остановив в двадцати метрах от дома. Если бы не я, она бы так и продолжала — до самого центра Тель-Авива.

— Фотографии в гостиной очень нервируют тебя, Авигайль?

— Не фотографии. Все вообще… Множество разных вещей, которых ты, Иоэль, упорно не замечаешь. Предпочитаешь делать вид, что все нормально. Вспомни: однажды ты уже совершил подобную ошибку. И все мы дорого заплатили за это.