Читаем без скачивания Эдда кота Мурзавецкого (сборник) - Галина Щербакова

Он погиб рано из-за своей гордости. Ходил по перилам балкона, величаво переступая лапами по узкой кромке. В конце концов, упал прямиком грудью на штакетник. Молодой храбрый самолюбивый дурачок.

Вот и сейчас он мне приснился стоящим на перилах, такой весь солнечный, абсолютно бессмертный.

Следующую кошку, Муську, я уже не выпускала на балкон никогда. Ее детей – тем более.

Сон о гордом Ленине на перилах балкона отвлек меня от мыслей о Мурзавецком (где он находится в этот момент?), и я уже опустила ноги с кровати, как увидела его зеленые сверкучие глаза в коридоре. Он подошел ко мне, я потрепала ему холку, он мягко подержал в зубах мой палец и прыгнул на подоконник. Его завораживает – так я считаю – большой ночной город.

Я успел. Она бы начала меня искать.

Я ушел с форума потому, что интересного разговора с Лениным у нас не получилось. Мудрая Муська и так и сяк старалась нас сдружить и сговорить. Но Ленин был неинтересен и скучен. Такое случается с рано ушедшими из жизни котами, я думаю, что и у людей так же. Я спросил его, какая была Ма в молодости. Он посмотрел мне прямо в глаза и сказал как отрезал:

– Она всегда хотела океана любви. От мужа, детей, меня, даже от цветов. Это, скажу тебе, напрягало.

– Но ведь она и сама была океаном.

– Это тоже напрягало. Нельзя ничего делать слишком. Надо быть в мере.

– В чем, в чем? – не понял я.

– В мере. В смысле знать меру. Она была чересчур.

«Дурак», – подумал я. И на этом мы кончили разговор.

Я смотрел на спящих Ма и Па. Я не вижу в темноте их лиц, я знаю их наизусть. У Па от волос на голове осталась нижняя кудрявая кромочка на затылке. Ма регулярно подстригает ее, и я видел, как она светится, собирая с плечей Па состриженные кудряшки. Это же надо! Седые локоны в старости у прямых, как солома, волос в молодости. Видимо, этому чуду светятся глаза Ма. И мне это нравится в ней, а вот с точки зрения Ленина – это наверняка чересчур. Да пусть! Пахучие ветки сирени – это ведь тоже чересчур. А закат солнца? Такой неповторимый с этого моего места на окне. Все прекрасное есть чересчур. А с точки зрения Ленина, всему бы остановиться на середине расцвета, не достигая вершины. Это бы нравилось Ленину? А мне вот по сердцу страх чересчур. У Ма и Па – потерять меня, а у меня – их. У истинной любви нет краев.

И я дал себе слово полюбить слово чересчур. Две буквы «е». Две буквы «ч». Две буквы «р». Немало для философа-филолога. Ленин не успел этого понять. Он был еще мальчишка. Хотя и знал слово чересчур. Не знал его глубины. Он восхищался своим телом, идущим по кромке балкона, а люби он Ма и Па чересчур – он правильно поставил бы лапы. Дурачок такой. У Ма спящее лицо неспокойно. Ей во сне не хватает любви, которую она отдает. И она в этом чувствует свою вину. Что не смогла, не сумела во всей остальной жизни получить в награду седые кудри. И я даю ей слово не задерживаться больше на форуме, не шипеть на отвратного соседа Тошку. Ма переживает из-за чувств его хозяйки. Я буду вежлив, когда он будет прыгать на меня с тонким, писклявым лаем. Как ему объяснить, что это его судьба и в этой, и в другой жизни – лаять, лаять и лаять. И ничего больше. Дурашка такой. Мне даже мечтается, что я когда-нибудь его поглажу. Я вижу, как Ма засветится, а соседка испугается и закричит: «Он хотел его поцарапать!» Будет глупо и бездарно.

Ах, Ленин, Ленин! Бояться любви чересчур – все равно как бояться того, как распускаются тюльпаны и как кромочка солнца плавно скатывается за горизонт, и мне так хочется в этот момент быть там. Но я ведь знаю, что земля круглая и солнце всегда раньше меня спрячется от глаз.

Так интересно об этом думать. Если бы наши окна выходили на восток, я бы увидел, как розовеет горизонт, как начинает приходить в себя снулая природа. А человек? Какой он в предрассветье? Каков его последний сон этой конкретной ночи?

И тут я вдруг увидел сны Ма и Па. Сразу. Оба два.

Они клубились над их головами, слабенькие, распадающиеся от одного взгляда. Слабее дыма от потухающей папиросы. В своих снах они шли навстречу друг другу. Па шел ровно, спокойно, Ма же просто бежала. И только я, находясь над ними, видел огромный обрывистый ров, что пролегал на их пути. Ма в своей торопливости запросто могла не заметить ров вовремя. Ей грозила гибель через минуту сна на глазах у Па. И тогда я прыгнул в эти слабые клубочки снов. Па дернулся и дал мне под хвост. А Ма сказала строго: «За что ты его? Мальчик проснулся и хочет кушать. Он перебил мне сон. Я бежала тебе навстречу по широкому полю... Вот и не добежала из-за тебя, маленький негодяй». И она гладит меня, как у нее принято, «чересчур». Она не знает, что могла упасть. И целый день тогда думала бы: что бы это значило – бежать навстречу?

Я доволен собой. Я даже ничуть не обижен за пинок от Па. Если бы он знал сон Ма, он бы похвалил меня. А может, и нет – ведь он тоже не видел рва.

Мысли хозяйки.

Такая дивная степь, и я бегу по ней. Это так здорово – пространство жизни без перегородок, заборов, дверей и замков. Чистое поле – это воля. Воля – это крылья, взял и взлетел, и я бы взлетела в этом дивном сне, мне навстречу шел любимый, а этот чертушка-кот прыгнул в сон, как оглашенный. Что бы это все значило?

Я завариваю крепкий чай, это единственная слабость, которую мы себе оставили. Кроме, конечно, рюмочки хорошего виски, которую мы себе позволяем иногда. Кот крутится между ног.

– Ты перебил мне сон, – говорю я ему.

Он толкает меня лбом. «Извиняется», – думаю я. И вдруг меня осеняет: а что, если коты видят наши сны? Мне интересно заглянуть в кошачьи мысли, найти самую главную – о чем она? О кусочке вареной индейки или о желании сбежать от нас? Ужасное предположение, но куда денешься, если оно приходит? Вот бы остаться на этом свете мыслью, хорошей, правильной, и делиться ею с миром. Фу! Я представила эту свою бестелесность, легкость и поняла, как мне дорого тело и даже его тяжесть.

Мурз снова толкает меня лбом и смотрит мне в глаза своими изумрудами. «Так толкал меня Том, – говорю я ему. – Но откуда тебе это знать? Вы не встретились на этой земле».

Она вспоминает Тома, чувствую я. У меня с ним сложные отношения. Это обычная история у норвегов с персами. Мы не притягиваемся друг к другу. Вот с Муськой, Васькой, даже Лениным мы как бы вполне свои, а Том всегда в собственной плосколицей рыжей компании. Но вот сейчас, трогая теплые ноги Ма, я хочу с ним поболтать. Ма, Па и Том – это ведь совсем другая история, совсем другая любовь. И мне немножко больно, совсем чуть-чуть, представлять эту их жизнь без меня. Это кажется мне невероятным. Я и перс – мы не совпадаем кровью. И мне не то что хочется понять любовь моих хозяев к чужаку, понять все равно не смогу! Мне хочется принять и простить им эту любовь. Я ведь уже почти принял любовь человека к собаке на примере громкоголосого и несимпатичного малышки Тошки. Как его любит его хозяйка и как она снисходительна ко мне, молчаливому и мрачному великану. Мы не касаемся этого на форуме, но между собой, на двоих, на троих, мы копошимся с этой проблемой «свой – чужой». И вот сейчас, у ног Ма, я принимаю решение – сблизиться с Томом. Ведь хочешь не хочешь – мы одна семья.

Но на этом – «одна семья» – я замираю... У Ма и Па двое детей, взрослых и живущих далеко. Они – горе родителей. А дети думают эту же мысль наоборот: Ма и Па – их горе. Вот об этом я и начну разговор с Томом. Он их вырастил. «Зачем вырастил таких?» – спрошу я его.

...И я спросил его в ту же ночь, покинув спящих хозяев.

– Запах, – сказал Том. – У них разные запахи. Особенно у дочери. Скверный запах зла, точнее, раздраженной зависти. А у сына – устойчивый запах спиртного, выпитого тайно. Ты знаешь, запах открыто выпитого очень отличается от тайно выпитого. Тайный пронзает всю плоть, и он отвратителен примесями духа крови, мочи, желчи, слюны, всего, чем наполнен человек. Тайно пьющие вырастают в неизлечимых алкоголиков. Ты что, не знал этого?

Я никогда не думал об алкоголиках. Мне они не встречались. Ма и Па любят пригубить рюмочку, но они от этого делаются только лучше. Такие ласкучие.

– А что это значит – запах зла? – спросил я у Тома.

– Мог бы знать и сам. Ты уже взрослый кот. Но я понимаю, ты живешь в тепличных условиях, от этого ты зануда и задавака. А я видел эту семью в состоянии распада. Самое страшное – распад. Души ли, семьи ли, страны ли. А представь все это вместе, как было у них. Я ненавидел их «доченьку», а она ненавидела всех. Такая с виду улыбчивая, она исторгала из себя зло к родителям, которых обвиняла в том, что родилась у них, а не где-то в другом месте. Я видел это излюбленное ее место. Шезлонг на пляже и старый козел, целующий ее ноги. И деньги, много шелестящих денег. Она прижимает их галькой к песку.

– Козел – это кто? – не понимаю я.

– Ты глупый недоразвитый кот. Ты не знаешь языка людей, с которыми живешь. Козел – это человек, но козел по сути. Понимаешь?

Я не понимаю. Я не видел козлов.