Читаем без скачивания В чертополохе - Иван Дорба

— Фрейлейн, соедините меня с отелем «Топлица»! Благодарю вас! Директора мне, это говорит Розумек… Господин Фогель, подготовьте три хороших номера на втором этаже, с балконами. Что? — Он взглянул на часы. — Гости приедут около шести вечера. Не надо прописывать… Хайль!

«Идиот Рачич, не может "расколоть" русского. Черт бы их драл, этих русских! Если мы с ними не справимся до холодов, не будь я Гельмутом Розумеком, война затянется. Поеду завтра утром в Рибно, сегодня уже не успею. Тейфельарбейт! — Шеф бледского гестапо задумался: — А может, этот Попов не виноват? И никакой не коммунист? Может, Булин наврал?…».

На 14 октября была назначена облава на партизан. Значительная группа во главе с патером Йожи сосредоточилась в этот день на горе Стргаоник. Розумек решил отправиться в Рибно на другой день вечером, но так, чтобы прибыть туда засветло.

Аркадий Попов мог быть весьма полезен, он, по-видимому, связан с партизанами и если развяжет язык, то у следствия появятся козыри против группы патера Йожи.

Рибно — большой поселок у подошвы Стргаоника, вытянутый вдоль дороги до крутого берега Бохинской Савы: церковь, школа, неизменная кафана, бакалейная лавка — типичное словенское селение. Неподалеку от церкви, уже окутанной вечерними сумерками, шофер включил фары.

— Впереди вооруженные люди, господин гауптштурмфюрер! — оборачиваясь, проговорил водитель и подтолкнул задремавшего гестаповца.

Розумек узнал командира усташского отряда Рачича. С ним было несколько солдат. Двое из них держали на плече лопаты. Гауптштурмфюрер остановил машину и вышел. Небрежно козырнув, он сунул два пальца вытянувшемуся в стойке «смирно» Рачичу:

— Сервус! Как дела?

— Готовимся к завтрашней облаве на партизан, господин гауптштурмфюрер. Мы покончим с этим отрядом! — и обвел указательным пальцем сторону, где виднелись постройки поселка.

— Партизаны все еще там, на горе? — И Розумек кивнул в сторону темного Стргаоника.

Рачич замялся, беспомощно поглядел на стоявшего рядом высокого человека в жандармской шинели и пробормотал:

— Точных сведений у нас нет. Я посылал на разведку двух солдат, но они не вернулись до сих пор. Ждем…

— Ждете? Тейфельарбейт! — Розумек вытаращил на него свои «пивные» глаза. — А что с русским? Какие он дал показания?

— Так до конца не сказал ни слова!

— До какого конца? Вы убили его?

— Согласно вашему распоряжению, господин гауптштурмфюрер… Вы приказали «закругляться с ним», вот мы и…

— Тейфель! Я сказал, сам допрошу!

— Я слышал «закругляйтесь с ним», потом разговор прервался. Мы над ним поработали как могли, он уверял, что ничего о партизанах не знает, а потом совсем замолчал, вот мы и…

— Убили?

— Нет, поставили его к стенке и стреляли мимо, потом положили в гроб. В церкви лежал покойник, мы его выбросили и затолкали в него русского. Грозили ему, что закопаем живьем, если не сознается. Забили крышку гроба и снова грозили ему, но он ни в чем не сознавался, и мы сбросили гроб в могилу. Могила была уже выкопана для другого покойника. Мы спрашивали его в могиле: «Скажешь про партизан?» Он молчал. Они, — Рачич большим пальцем указал на стоявших с лопатами людей, — его и закопали.

— Закопали? И ничего не сказал? Невероятно! Унмёглих! А может, он и не знал о партизанах? Ему не в чем было сознаваться?! А летчик мог бы вам еще пригодиться!

— Да он, наверно, еще живой, — осторожно заметил высокий в жандармской шинели.

— Если он факир! — резюмировал, посмеиваясь, помощник Рачича.

— Наверняка еще живой! Он ведь настоящий дьявол! Такой из могилы выберется! — выругался стоявший с лопатой на плече коренастый усташ.

— Глупости, он уже задохнулся, господин гауптштурмфюрер.

«Рачич хитрит, наверно, врет, что живьем закопали», — подумал Розумек, — отрубил голову, а уверяет, будто живьем закопал. Усташи так практикуют частенько».

— Откопать, да побыстрей! — рявкнул гауптштурмфюрер, увидев, что все странно переглядываются. — Лос!

Рядом с церковью, за оградой, стояла часовня, дальше чернели кресты погоста. Спустя минуту-другую они подошли к полузасыпанной могиле.

— Ты, Жацо, сказал, что он еще живой, ты и начинай копать, — приказал Рачич. — И ты, Войо, тоже! — Он ткнул пальцем в сторону усташа с лопатой на плече.

Жацо спрыгнул вниз и принялся неторопливо разбрасывать землю. Войо с лопатой копнул раз, копнул другой и, отложив лопату, обратился к стоявшим наверху:

— Могила не очень глубокая!

— Ребята, принесите-ка мне крест, чтоб покрепче был, а то провозимся. А ты, Жацо, копай вот тут! И поглубже.

Вскоре притащили большой деревянный крест, сунули в ямку выкопанную у изголовья, и пользуясь им как рычагом, навалились, чтобы гроб поставить на попа. Крышку тут же оторвали, она отлетела, а вслед за ней тяжело вывалилось тело Аркадия Попова.

— Ну что? Живой? — захохотал помощник командира, усатый, небольшого роста, сравнительно еще молодой человек в офицерском кителе, перепоясанном широким поясом, в галифе и сапогах. — Выбрался из могилы? Труп! Ха, ха!

Войо склонился над лежащим телом и вдруг с испугом отпрянул в сторону.

— Вроде дышит, и руки у него свободные, а были связаны, — дрожащим голосом проблеял Войо. — Он дьявол!

— Верно, руки развязал! — подтвердил Жацо. «Ну богатырь, — подумал Розумек. — Разорвать, лежа в гробу, крепчайший шнур, которым связаны руки? Какая должна быть воля, не говоря уж о стальных мышцах!»

— Поднимите его сюда! — скомандовал он. Могучее тело русского летчика лежало на покрытой жухлыми листьями влажной земле.

Преодолевая брезгливость, Розумек присел на корточки, взял большую окровавленную руку русского богатыря и пощупал пульс. Рука была чуть теплая, но пульс не прощупывался. Он хотел уже отпустить руку и дать команду закопать труп, как вдруг почувствовал под пальцами слабое, едва уловимое трепетание… Прошла секунда, другая, третья, и Розумек явственно ощутил удар пульса, за ним последовал второй, третий.

— Он жив! — вздохнул, поднимаясь, Розумек. — Положите его на крышку гроба и отнесите в комендатуру. Он нам пригодится! — И направился к своей машине.

По дороге он заглянул в часовню. У икон теплились две лампады, освещая лежавшего на полу покойника. Его рука была поднята, казалось, он приветствовал гестаповца: «Хайль Гитлер!»

Розумеку стало не по себе: «Если они и дальше будут вытряхивать из гробов покойников, то в партизаны пойдет вся Словения. Впрочем, в России полицаи ведут себя не лучше, чем здесь усташи».

— Прикажите похоронить настоящего покойника, господин Рачич! — сердито бросил он идущему за ним по пятам начальнику усташского отряда.

У комендатуры стоял его «хорьх». Шофер при виде начальства выскочил из машины и предупредительно взялся за ручку дверцы.

— Нет, Вольфганг, мы еще не скоро уедем. — И тут же, вспомнив о приказе Гитлера, выругал себя: «Эх я, болтун!» — Громко добавил: — Не знаю, Вольфганг, а может быть, и скоро!

— Яволь, герр гауптштурмфюрер! — рявкнул шофер.

Розумек поднялся на крыльцо бывшей школы, вошел внутрь. В «классе» тускло горели две керосинки, было полутемно и пахло сивушным перегаром.

Сидевший за столом усташ лениво поднял голову, но, увидев начальство, вскочил.

— Отворите окна! — распорядился Розумек. — Как можно сидеть в такой вони?

Усташ отодвинул самодельную штору из парашютного шелка и распахнул обе створки широкого окна. В комнату ворвалась свежая струя влажного воздуха. Было совсем темно.

— Господин гауптштурмфюрер! На днях, когда мы заседали, кто-то выстрелил в окно, — подойдя к Розумеку, вполголоса объяснил Рачич и тут же, повернувшись к усташам, которые вносили лежащего на крышке гроба Аркадия Попова, заорал:

— Куда вы с ним тащитесь? Волоките его в погреб. Седьмая камера свободна!

Жацо, который шел впереди и, видимо, с трудом удерживал тяжелую ношу, попятился.

— Положите его сюда! — Розумек ткнул пальцем в сторону окна. — Позовите врача, а пока влейте ему глоток ракии в рот.

— Лучше простой воды дать, ему уже третьи сутки пить не давали, господин гауптштурмфюрер! — сказал Жацо, оглянувшись на русского, который недвижимо лежал на крышке гроба. — Если он не умер от удушья, то от жажды умрет.

Розумек подозрительно поглядел на жандарма и подумал: «Уж не провокатор ли партизанский? Вряд ли, королевские жандармы воспитывались в духе ненависти к коммунистам».

— Уже плеваться ему, дьяволу, было нечем, — сказал коренастый усташ Войо, утирая ладонью вспотевший лоб, после того как опустил у окна свою тяжелую ношу. — Дадим воды, он оживет и станет браниться! — Усташ налил из стоявшего на столе графина в стакан воды, подошел к распростертому полуголому телу русского, поднес к его губам стакан и попытался влить в рот воду, но она стекала по щекам и подбородку.