Читаем без скачивания В чертополохе - Иван Дорба

— А вы поговорите с ним! Не ради меня, а ради будущего нашего движения, убедите его, что я не могу поехать в Берлин, — отвечал Георгиевский. Он был за столом хозяином, и долг вежливости заставлял Байдалакова соглашаться.

Вергун ел молча и мрачно. Ему тоже ехать в Берлин никак не хотелось.

На другой день Георгиевский уехал в городок Сремска Митровица, чтобы устроиться на нелегальном положении. Хитрый генсек понимал, что в Берлине ему не избежать разговора в гестапо, который не сулит ничего хорошего. Он был рад, что остается в Югославии. Байдалаков поговорит с Розенбергом! Пусть даже Розенберг прикажет привезти в Берлин силой пожилого, больного человека, он, Георгиевский, скроется здесь, в Югославии. Он никогда не считал себя другом Байдалакова: что общего между ним, профессором древних языков Санкт-Петербургского университета, и Байдалаковым, корнетом гусарского Изюмского полка? Это он, Георгиевский, ухитрился скомпоновать на основе брошюры П. Б. Струве «Как найти себя», а также «солидаризма» Милоша Трифуновича[37] и высказываний французских социалистов-утопистов некое идеологическое варево, сдобренное геополитикой и антисемитизмом. Это он, эрудированный, многоопытный разведчик, знающий человеческие слабости и конъюнктуру в мире, создал тот союз. А гусарский корнет, импозантный хвастун и позер пусть едет в Берлин, позирует перед Розенбергом, думал Георгиевский, а мы переждем.

2

На берлинском аэродроме Темпельгоф Байдалакова и Вергуна встретили председатель германского отдела Субботин и редактор газеты «Новое слово» Деспотули.

У машины их поджидал плотный мужчина в сером костюме. Он галантно представился:

— Ванек! Ошень приятно с фами познакомиться! С приездом!

Все пятеро уселись в большой черный лимузин.

В отличие от разоренного Белграда Берлин выглядел вполне нормально. Не было разрушенных домов, улицы блестели чистотой. Но казалось, что в городе живут лишь старики, женщины, дети и люди в военной и военизированной форме.

Черный «хорьх» свернул на широкую Унтер-ден-Линден. Байдалаков не узнавал улицы. Ряды зеленых, тенистых вековых лип исчезли, впереди на солнце блестел, точно начищенный сапог, отполированный шинами асфальт.

Вскоре лимузин с шиком подкатил к огромному зданию отеля «Алдон».

Все они направились в холл, затем поднялись на десятый этаж и, путаясь в бесконечных коридорах, очутились в небольшом, весьма скромном меблированном номере с окнами, выходящими в колодец полутемного двора. Лицо будущего правителя России помрачнело. Байдалаков недоуменно поглядел на Деспотули.

— Устраивайтесь, Виктор Михайлович! Мы вас потом переселим, — покровительственно улыбнулся Деспотули.

И Байдалаков, и Вергун заметили в манерах Деспотули резковатость, в голосе некоторую жесткость и разом подумали: «Это неспроста!»

— Через два часа я повезу вас на Беркаерштрассе, там мы и поговорим, — бесцеремонно бросил, поглядывая на часы, Ванек и ушел.

— Придется сначала побывать в зихерхайтдинст — в СД, — строго пояснил Деспотули. — Вами заинтересовался сам Шелленберг. Это хороший признак. — И, скривив чуть губы, откинул назад свою густую и черную как вороново крыло шевелюру. — А отобедаете у меня на Магацинештрассе, дом пятнадцать. Познакомлю вас с женой. Через несколько дней, надеюсь, вас примет его превосходительство господин министр по делам Востока Альфред Розенберг. Сейчас он очень занят, — как бы оправдываясь, продолжал Деспотули. — Когда он был главным редактором в «Фолькишер беобахтер» и ближайшим помощником господина Иозефа Геббельса в министерстве пропаганды, времени оставалось больше. А сейчас… — и Деспотули развел руками. — До скорой встречи! Хайль Гитлер! — И, вскинув резко руку, ушел.

Байдалаков обшарил взглядом комнату, заглянул под стол, покосился на телефон и устало опустился на стул.

— Наверняка подслушивают, — прошептал ему на ухо Субботин.

— Ну что ж, господа, я рад буду встретиться с генералом Вальтером Шелленбергом. — Байдалаков неестественно повысил голос, будто выступал перед невидимой аудиторией: — Это умный, хорошо осведомленный разведчик. Ему безусловно известна наша большая работа на территории Советского Союза. Да, мы, только мы, — он ткнул себя пальцами в грудь, — можем представлять будущую Россию. Наша философия, наша идеология и наша социальная и политическая программа, идея «солидаризма», поддерживаются сегодня сотнями и тысячами русских, а завтра за нею пойдут миллионы.

Вергун и Субботин молчали, поджав губы, настороженно переглядываясь, осматривая стены, потолок, окна, пол. Байдалаков говорил, веря в невидимый микрофон, установленный для него либо в потолке, либо в телефоне, либо под полом.

«Эх, "солидаризм", — с тоской думал Вергун. — Еще год назад я верил в него… Сейчас вера дала трещину… Мы хотим на немецких штыках войти в Россию?! Мы, отделенные от нее, от миллионов людей тысячами километров! Да они слыхом не слыхивали ни о нас, ни о "солидаризме"! У них война, бомбы, голод!…» Ему вспомнился разговор с начальником югославского отдела РОВСа с генералом Барбовичем. Было это в кабинете у генерала Скородумова. Узнав, что исполбюро НТСНП отбывает в Берлин, Барбович фыркнул:

«Едете немцам служить? Маски сброшены… Та-а-к. Кто с немцами пойдет против России, тот вместе с бандитами вламывается в родной дом к родной матери!»

«Только, ваше превосходительство, в дом большевиков!» — щелкнув каблуками, изрек стоящий тут же полковник Павский.

«Проклятье падет на ваши головы! Проклятье и позор!» — Барбович зло посмотрел на Павского и отошел в сторону.

Вергун вспомнил и встречу в Земуне с Георгиевским. Обдурил всех генсек! Не поехал в Берлин, сослался на страх перед Шелленбергом. А их толкнул к нему в пасть. Придется притворно улыбаться, лебезить перед всяким кичливым немцем. Они — юберменши, а все прочие — навоз!

Время тянулось мучительно, наконец в дверь постучали. Вошли Ванек и Казанцев. Встреча с Владимиром Казанцевым, который полгода тому назад уехал в Берлин, оставив в Белграде молодую жену Тамару, обрадовала Вергуна. Жив-здоров! Тамара была причиной возникшей между Байдалаковым и Казанцевым холодности.

— Господа готофы ехайть? Господин Казанцеф будет наш переводчик.

Через полчаса они сидели в приемной Шелленберга. Ждать пришлось довольно долго. Байдалаков нервничал. У Вергуна лицо пошло пятнами, Казанцев насмешливо смотрел в окно. Гауптштурмфюрер Ванек — теперь уже он был в форме — сидел как ни в чем не бывало, сонно уставясь в окно.

— Знакомится с магнитофонными записями, — шепнул Байдалаков, кивнув на дверь кабинета, но тут же настороженно покосился на Ванека.

Дверь распахнулась, их пригласили войти. Огромный светлый кабинет, почти лишенный обстановки, производил подавляющее впечатление своими размерами. Они прошли по ковровой дорожке, утопающей под ногами, в самый конец к письменному столу, за которым сидел, чуть отвалившись на спинку кресла, под портретом Гитлера, генерал и рассматривал их в монокль. Белые полосы по бокам дорожки напоминали рельсы, и Байдалакову казалось, что он шагает по полотну железной дороги и становится все меньше и меньше. Поначалу любезная, но полная достоинства улыбка по мере его продвижения иссякала, пока не стала жалкой и смешной. Сидящий в кресле оставался серьезным. Он поднялся, лишь когда они вплотную приблизились к столу.

Поздоровавшись со всеми за руку сухо, жестко, он повернулся к портрету Гитлера и выкрикнул: «Хай Хитлегг!» — и вопросительно посмотрел на пришедших.

Глупо улыбаясь, Байдалаков выкинул вперед руку, за ним последовали другие, и гауптштурмфюрер заорал во все горло:

— Хайль! Хайль! Хайль!

«Вот мы и приобщились! — подумал с грустью Вергун. — Начинаем ползать на брюхе, как князья перед Батыем!»

— Я вас слушаю, господин… — Шелленберг заглянул в свои записи, делая вид, что отыскивает фамилию гостя, потом перевел взгляд на Байдалакова. Но тот, глядя ему прямо в глаза, обиженно молчал.

— Байдалакофф! — угодливо подсказал Ванек.

— Господин… Виктор Михайлович! — не обращая внимания на Ванека, произнес Шелленберг. — Вас внимательно слушаю.

— Мне хотелось бы прежде всего объяснить основы нашей идеологии, которая находит массовый отклик в сердцах русских людей и перекликается с идеями национал-социализма, — приосаниваясь, начал Байдалаков.

— Очень интересно, — чуть позевывая, кивнул Шелленберг и повернулся к Казанцеву, который переводил.

— Подобно космическому закону всемирного тяготения, на котором зиждется вся система мироздания, в человеческом обществе влечение и тяготение людей другу другу, система общественной и социальной жизни, где закон социального притяжения — инстинкт солидарности…