Читаем без скачивания В чертополохе - Иван Дорба

— Это мост Лютера, — пояснил Граков.

— Для руководства деятельностью НТС, — продолжал Денисенко, не обратив внимания на слова друга, — германская разведка создала в июне этого года специальный орган управления, абвер-заграница. На советско-германском фронте орган этот условно называется «Валли». И еще — все мы едем под своими фамилиями, мало того, Байдалаков считает, что нам не следует скрывать на оккупированной территории свою причастность к НТС, а открыто вести среди населения пропаганду идей «солидаризма». Беспокоит меня другое. Связь! Какой прок от того, что мне удастся узнать что-нибудь интересное для Советской армии, если не с кем передать сведения? Ведь Хованский не дал нам ни одной явки!… Вот так-то, хлопцы-запорожцы!

— А Ксения Околова?! Алексей Алексеевич сказал: «В каждом истинно советском человеке вы найдете верного союзника. А таких людей подавляющее большинство, даже если они по каким-то причинам остались на оккупированной территории». О сестре Околова не забывай!

— Сомневаюсь я в его сестре… Да и она мне не поверит.

— Надо сделать так, чтобы поверила!

Они долго шли молча по аллее парка, под ногами шуршали опавшие листья. Солнце все ниже клонилось к западу. На площади Гроссер Штерн, где перекрещивалось несколько аллей, на флагштоке висело красное полотнище с черной, напоминающей издали огромного паука свастикой.

— Да, Вюрглер остается в Варшаве! Запомни, улица Верейская, один, квартира пять. А в Белоруссию уехали Околов, Гункин, Алферчик, Ганзюк. В общем, человек десять. Мы с Алексеем Родзевичем и Арой уезжаем в воскресенье, послезавтра. — Денисенко закурил сигарету, вздохнул.

— Значит, и Ара Ширинкина тоже решила «спасать Россию»? — перевел Граков разговор на другое. — У нее, кажется, был с тобой роман?

— У нее был роман с Чегодовым! Мы даже подумывали ее вербовать, да побоялись. Увлекающаяся натура!

— Женщина, как неизменно уверяет наш достопочтенный капитан Берендс, служит тому обществу, какое создают для нее мужчины. Сейчас у нее роман с Родзевичем…

— Берендс ошибается, его не менее достопочтенная супруга Ирен ему уже не служит, — лукаво улыбаясь, Денисенко посмотрел на Гракова. — Ты отлично это знаешь!

— Положим! На тебя она тоже заглядывалась, дорогой мой Лесик! — И он окинул взглядом идущего рядом Денисенко, его статную фигуру, оценивающе посмотрел на его красивое лицо и какие-то женские, большие светло-зеленые глаза, опушенные длинными ресницами. — И ты вроде не растерялся!

— Мы должны быть нравственны в помыслах! А уж в делах — как потребуют обстоятельства. — Он грустно рассмеялся. — Через два дня мы отправляемся к германо-польской границе. Конечный пункт — станция Катовицы. Придумано по-дурацки: мы будем гулять по перрону и, словно у нас насморк, беспрерывно вытирать нос белым платком. Гулять до тех пор, пока не подойдет кто-то и не спросит: «Вы от Виктора Михайловича?», а мы ответим: «Да, мне нужно к Зое».

— Кто придумал? Сам Виктор Михайлович ради саморекламы?

— Черт его знает?! Встречающие перебросят нас через границу в генерал-губернаторство рейха, дадут пропуска. Сплошная конспирация.

— Я тебе завидую, будешь на Родине, встретишься с настоящими советскими людьми, увидишь свою землю! Ты рад?

— Там война, наверное, много страданий. И мне стыдно будет людям в глаза глядеть. Что прочту в них? «Продажная шкура, немецкий прихвостень!» Выдавать себя за советского совестно. Негоже, ступив на родную землю, с первых же шагов начинать с вранья.

— Все это сантименты! Ты дело делай, а русский народ тебя поймет, простит. Найдутся и такие, кто поверит.

И они опять долго молчали, и только у Зее Парк, глядя на чистые воды озера, нарушая тишину, Граков вдруг громко крикнул:

— Ау-у-у! Отзовитесь, русские люди-и-и-и!

Денисенко невольно огляделся — кругом было пусто и безлюдно, лишь белка, спустившись с могучего дуба, выбежала на дорогу и, став на задние лапки, вопросительно на них поглядела: «Не меня ли зовете?»

— Мне поручено премерзкое дело, — зло глядя вдаль, начал Граков. — Всех, кто останется в Берлине, зачислят в Восточное министерство. Немцы создают неподалеку от Берлина спецлагеря для советских военнопленных. Отбор в эти лагеря будут проводить особыми комиссиями в прифронтовых зонах из лиц со средним и высшим образованием, изъявивших желание работать по своей специальности на занятой немцами территории. Каждый военнопленный, признанный годным «для работы в пользу Германии», получит талон Восточного министерства. Нашей задачей будет пополнять свои ряды из военнопленных, делать их «солидаристами». Один лагерь разбит в Цитенгорсте. Оттуда «надежных», верней, продажную сволочь, направят в «свободный лагерь Вустраву», там всех разделят по национальным признакам: русские, украинцы, белорусы и восточные народности. В каждом блоке учебные группы. Третья, особая группа в блоке русских будет предоставлена нам, с тем, чтобы из них делать «своих пропагандистов». Байдалаков верит, что на оккупированной территории эти люди начнут бороться с партизанами, а в тылу Красной армии займутся шпионажем и диверсиями.

— Сволочи, конечно, найдутся. Но большинство, уверен, постараются уйти в партизаны или прорваться на родную землю. Родине нужны не пленные, а бойцы. Внезапная война породила известную растерянность, но теперь Россия приходит в себя. Да, многие бойцы и офицеры бегут из плена. К тому же в немецких лагерях сплошной ужас!

— Совершенно точно, — подхватил Граков. — При обработке пленных Байдалаков рекомендует говорить им, мол, Родина от вас отреклась!

— Сталин, подобно спартанцу Торге, вручил тем, кто в тяжелых условиях сражается с фашистами на фронтах, щит со словами: «С ним или на нем!»

— Молодец, Лесик, ты верно все объяснил. Только сильный человек, уверенный в своей правоте и в своей власти, победит… Я приму на вооружение твою логику!

Они долго еще бродили по парку и высказали друг другу очень много: тут был и обмен берлинскими впечатлениями, и вести с фронтов, и воспоминания о прошлом, и надежды на будущее. Многое они выражали в двух-трех словах, а порой и молчанием. Они понимали, что, возможно, никогда больше не увидятся, и, зная давно друг друга, не боялись открывать самые сокровенные тайны. Расстались, когда совсем стемнело.

На вокзале группу, в которой был и Денисенко, никто не провожал. Прямая дорога на Варшаву была перегружена, пришлось ехать с пересадками во Франкфурте-на-Одере и в Бреслау. В Катовицы поезд прибыл около четырех часов дня.

— Что-то мне неохота вытирать нос, а ты, тезка, что скажешь? — обратился Денисенко к Радзевичу.

Тот ухмыльнулся, потрогал небольшие, а-ля Гитлер усики и, глядя на Ару Ширинкину, пошутил:

— Придется поручить это самому опытному конспиратору, тебе, дорогая Ара. А мы с Лесиком выпьем по кружке пива. Тут, говорят, пиво не хуже, чем в Пльзене.

Ариадне Ширинкиной, недавно окончившей Белградскую женскую гимназию, было немногим больше двадцати лет. Она вступила в НТС еще в 1936 году, работала машинисткой в редакциях энтээсовских газет «За Россию» и «За Родину». Унаследовав от отца — уроженца Петербурга, окончившего Его Императорского Величества Пажеский корпус и завершившего свою военную службу в разведывательном отделе штаба Деникина в чине ротмистра, — любовь к легкой, бесшабашной жизни и бродяжничеству, Ара уехала по вызову Байдалакова в Берлин. Тут она связалась с отделом IV Главного управления имперской безопасности (гестапо). На это и намекал Радзевич.

Едва они опорожнили по кружке пива, как к ним подошла Ара. Она была не одна.

— Вот, познакомьтесь с двумя братцами! Станьте между ними и загадывайте желание, — обратилась Ара к красивой молодой девушке.

— Ванда! — улыбнулась та, протягивая руку. — Я загадаю, чтобы вы благополучно перешли границу.

— Спрашивать связного о чем-нибудь категорически запрещено, — восхищенно глядя на Ванду, проговорил Денисенко. — Но ответьте, где еще можно увидеть такую же красавицу?

— Вам мало одной, ловелас вы эдакий! — Ванда обратила внимание на вошедших в пивную двух немецких жандармов, подхватила Денисенко под руку, сделала знак Аре, чтоб та тоже повисла на Радзевиче, и они вчетвером двинулись из пивной.

— Не хочу, чтобы они взяли меня на заметку, — прошептала Ванда, — пойдемте к Зое в Сосновице, тут недалеко, всего километра три.

— Три? Это катастрофа! — в ужасе воскликнул Денисенко.

— А что такое? — переполошилась Ванда. — Вам трудно?

— Невозможно! Не триста, не тридцать даже, а только три…

Так они шли, шутя, смеясь, перекидываясь ничего не значащими словами, но взгляды их говорили, что они понравились друг другу, и жалели, что встреча мимолетна.

«А может быть, не навсегда? Может быть, когда-нибудь судьба сведет?» — думал каждый при прощании. Так хотелось надеяться на лучшее!