Читаем без скачивания Искатель. 1967. Выпуск №4 - Виктор Смирнов

Владимир Петрович хотел оглянуться. Но сил не хватило. Закружилась голова. Он побоялся упасть и не подняться. Хотел взглянуть на часы, но это тоже оказалось невозможным.

«Какое это имеет значение? — подумал он. — Все равно через полчаса, через час холод доконает сердце. Я стану звенящим, как сталь…»

Он так и замер с поднятой для шага ногой. Ступать было некуда. На пути лежали валенки Ефима. Доктор посмотрел вперед и увидел, что шофер упал ничком. Владимир Петрович пнул ногой валенок Ефима. Шофер не пошевелился.

«Ну вот, — вздохнул доктор. — Для него отсрочка кончилась. Ефим, Ефим, ты думал, что справишься с морозом… Все равно оставлять тебя нельзя. Я знаю, ты еще жив. Надо тащить. Как же я оставлю тебя? Надо тащить…»

Обойдя лежащего, доктор с треском и скрежетом пригнулся, потом стал колотить рукой по коленке, чтобы разбить лед на варежке, и, наконец, заставил онемевшие пальцы согнуться, кое-как зацепился за шиворот промасленного и плохо промерзшего ватника, сделал шаг вперед и потянул за собой Ефима.

Теперь мысли доктора потекли по другому руслу.

В том, что Ефим выбился из сил, виноват не только мороз, но и болевой шок от перелома. Он стал думать, что надо бы сделать Ефиму укол камфары и строфантина. Хорошо растереть его шерстяной тканью, а лучше вязаным платком. Но он понимал, что ничего этого он не сможет сделать, ровным счетом ничего, ни черта. Доктору было очень обидно и больно. От сознания своего бессилия делалось тошно, совсем плохо и силы таяли быстро. Он задыхался, дышал часто. «Одними верхушками легких, — так подумал он. — Только бы не упасть… Еще шаг, еще один… Плохо. Плохо».

Он зажмурился. Яркое пятно света легло у самых ног. Доктор решил, что это и есть «все», но упрямо шагнул вперед и уперся в нечто темное, которое не пустило его дальше, в какую-то стену.

Потом его окружили люди. Подняли Ефима. И его самого понесли, сунули в темный кузов, где мороз все-таки был слабее и дышать было легче. Заставили пить очень пресную воду. Еще и еще. Дышать стало свободнее. Сквозь шапку, превратившуюся в ледяной гермошлем, доктор начал слышать звуки. С него хотели снять варежки, но, скрепя леденелой одеждой, Владимир Петрович упирался и твердил:

— Его… Его… Ефима…

— Раньше, раньше хотели вас встретить… — дошли, наконец, до него слова. — Сами ухнули… Выбрались…

— Как Ефим?

— Дышит.

— Как мальчик?

— Плохо. Очень плохо.

Доктору опять дали пресной воды.

— Не надо. Я не пью.

— Надо!

Теперь доктор понял: ему кричат на ухо, чтобы он слышал.

Постепенно сознание Владимира Петровича приобретало прозрачную ясность. Судороги отпустили грудь:

— Скоро?

— Уже, уже. Подъезжаем.

Его вытащили из кузова. Подхватили, ввели в помещение. От теплоты перехватило дух.

— Снимайте!

Кто-то пытался стянуть заледеневшую шубу, но одежда даже не скрипела — такой прочной была броня льда.

— Режьте! Рубите! — Подумав, доктор добавил: — Положите на пол, удобнее будет.

Его положили на пол и стали бить и стучать по ледяным латам. «Топором… — догадался Владимир Петрович. — Хорошо. Быстро. Разрубят лед быстро».

Кто-то подлез ножом под подбородок. Хрустнули завязки. Затем кто-то с усилием стал отламывать куски ушанки. Скрежет казался, оглушающим. Наконец содрали ее целиком, с клоком волос. Было больно, но доктор подумал, что это хорошо, если больно. Он стал слышать. Однако по-прежнему не улавливал различия в людях, его окружавших.

— Осторожнее… Теперь ножом.

Послышался треск. Потом, скрип разламываемой одежды. Ее срубали, срезали и сламывали по частям. Это была долгая операция, и доктор торопил. Когда все было кончено, его подняли, набросили одеяло. Но идти он не мог, не чувствовал опоры, словно тыкал в пол костями.

— Ведите.

Повели под руки. Он вошел в комнату, и снова перехватило дыхание от жара. В кровати лежал тюк из одеял, покрытый сверх шубой. Доктор с трудом нашел и разглядел багровое личико ребенка.

— Температура?

— Сорок и шесть десятых.

— В комнате?! — рявкнул Владимир Петрович. Он не доверял своим ощущениям. Его трясло и знобило.

— Двадцать восемь, — ответили после недолгого молчания.

— Раздеть! Ребенка раздеть! Укутали!

Доктор сел на подставленный стул. Кто-то все время тер ему руки. Владимир Петрович не чувствовал, а видел, что это делают. Рук у него словно и не было. Только глаза. И они слезились. Он приказывал их поминутно вытирать.

— Пенициллин!

Ему что-то говорили о неумении, но он не слушал и не хотел слушать. Он приказывал. Молодая женщина — мать ребенка — послушными, даже спокойными от его окриков руками сама сделала малышу укол, хотя, наверное, никогда в жизни не держала шприц.

Потом закутанный в одеяло Владимир Петрович прошел к Ефиму и сказал, что нужно сделать шоферу, и проследил. Заплетающимся языком приказал позаботиться о себе.

Доктор проснулся. Он не двинулся, не открыл глаз, только понял — проснулся.

«Глупо… Очень глупо, что я вчера накричал на родителей. Откуда они могли знать, что у ребенка ангина, а не дифтерит? Никто без меня не мог решить, что с ребенком. И что ему необходимо сделать.

И если бы мы погибли в четверг, то в пятницу сюда поехал бы другой врач, из более дальнего поселка. Может быть, ему повезло и он доехал бы. Или даже прилетел».

Доктор усмехнулся, попытался пошевелиться. И почувствовал себя покореженным и изломанным. Болело все тело, ныла каждая косточка. Он вспомнил, как сидел на снегу, а Ефим бил его, заставляя подняться и идти. И фраза: «А лучше — в понедельник», прозвучала в его сознании тоже как удар.

Ему стало стыдно, и стыд ощущался, словно боль, но был сильнее боли. Он застонал.

Владимир Петрович открыл глаза. Он лежал в комнате с занавешенным окном. В щели пробивался солнечный свет. Он сел на кровати. Ощутил, что на лице содрана кожа.

«Перестарались…» — подумал он угрюмо.

Кто-то заглянул в дверь.

— Войдите. Как малыш?

— Смотрит. Улыбнулся матери.

— Уколы делали?

— Да. И Ефим встал.

— Достаньте мне бутылку спирта.

Человек вышел. Хлопнула входная дверь. Потом снова запыхавшийся человек вошел в комнату, поставил на стол бутылку.

— Во что бы одеться?..

Мужчина принес одежду. Она была великовата даже для доктора. Руки еще плохо слушались. Они казались ошпаренными. Владимир Петрович долго натягивал на себя принесенные вещи. Это еще больше рассердило его. Доктор сунул бутылку во внутренний карман куртки, и ему сказали, как пройти к Ефиму.