Читаем без скачивания Нет - Анатолий Маркуша

— Просто. Верно, очень просто. Но испытывать надо.

— Разрешите вопрос?

— Пожалуйста.

— А зачем бросать пусть старенький, но все-таки летающий самолет. Может быть, всю вашу штуку проще и надежнее испытать так: поднять на бомбардировщике нужный груз и бросить? Десантируют же танки и прочую крупногабаритную технику…

— Первое возражение: нам необходимо отработать отстрел крылышек. Это, так сказать, в предвидении будущего блаженства. Второе возражение: нам важно получить точную картину поведения тела фюзеляжной формы при парашютном спуске. И третье если не возражение, то соображение: эксперимент будет, вероятно, иметь и побочный выход. Для гражданской авиации. Способ коллективного парашютирования пассажиров может значительно повысить надежность перевозок. Согласны?

Лицо летчика во все время этого разговора выражало внимание, деловой интерес, сосредоточенность, стремление понять собеседника — словом, все, что угодно, но только не энтузиазм. И Главный конструктор это заметил:

— Мне кажется, предложение не вызывает у вас особенного восторга?

— Не вызывает, вы правы.

— Почему?

— Простите, можно сначала предложить вам встречный вопрос?

— Давайте.

— Вы с парашютом прыгали?

— Прыгал.

— Много?

— Не много, — сказал Павел Семенович и развел руками, — сто семьдесят шесть прыжков всего.

Такого ответа Хабаров не ожидал, но не растерялся и тут же перестроился. Ничем не выдав удивления, сказал:

— Тогда вы меня должны понять.

— Постараюсь. Давайте.

— У меня больше пяти тысяч часов налета; кажется, сто десять или чуть больше типов разных самолетов на счету и только семь парашютных прыжков. Вероятно, это плохо, но я не слишком ярый поклонник спорта мужественных.

— И от нашего предложения вы отказываетесь?

— Хотел бы прежде подумать.

— Сколько вам надо времени на размышления?

— Сутки.

— Сутки — можно. Запишите мой прямой телефон и завтра, — Павел Семенович поглядел на часы, — в шестнадцать пятнадцать мне позвоните. Буду ждать звонка и соответственно вашего «да» или вашего «нет». Комментарий готовить не обязательно.

Они пожали друг другу руки и расстались.

Хабаров вышел на улицу. Было хмуро, начинал накрапывать мелкий частый дождик. Ветровое стекло на машине покрылось плотной, непрозрачной водяной сыпью. Виктор Михайлович запустил двигатель и включил стеклоочистители. Возвращаться на работу не имело смысла, отправляться домой не хотелось. Он посмотрел на бензочасы и, убедившись, что горючего еще много — больше трех четвертей бака, — тронулся с места без определенной цели.

Шоссе, изогнувшись широким плавным серпом, незаметно вливалось в бетонированную автостраду. Бетона было много, машин мало, повороты приподнимались плавными виражами, и Хабаров с удовольствием нажал на педаль газа до конца. Стрелочка спидометра послушно перешагнула за отметку «сто».

Машина неслась навстречу лесу. Лес был темный, сосновый, опушенный по краю молоденькими, очень зелеными елочками. Хабаров ехал быстро и ни о чем постороннем не думал. Когда скорость переваливает за сто и шоссе мокрое, думать ни о чем постороннем нельзя, даже если на пути нет ни встречных, ни поперечных машин.

Ему не хотелось восстанавливать в памяти разговор с Княгининым и еще меньше существо неожиданного предложения. Хабаров побаивался всего, что было связано с парашютными прыжками. Никогда он не признался бы в этом, но что было, то было — прыжков он избегал.

Впереди, слева, Хабаров увидел тяжелый каменный силуэт памятника. Не так давно Виктор Михайлович прочитал в газете, что на восемьдесят шестом километре шоссе открыт монумент воинам-танкистам, оборонявшим город в сорок первом году, но самого памятника еще не видел. Хабаров сбросил газ и осторожно притормозил.

В сумеречном сиреневато-сером освещении над совершенно черной поверхностью мокрого шоссе нависла глыбина гранита. Грубая, почти не обработанная скала, казалось, стояла тут вечно. Но вместо танка Т-34, как правило, венчающего подобные монументы, на верхнем срезе монолита были установлены три гигантских стальных рельса, напоминавших противотанковый еж; на рельсы эти, разбросав в стороны руки, легла всем телом исполинская фигура юноши воина. Нагое тело бугрилось напряженными, гипертрофированными мышцами, на каменном лице застыли упрямство, отчаяние, мука и — это невероятно, но это было — ирония.

Хабаров смотрел и глазам своим не верил: фигуры такой выразительности, такой убеждающей силы ему не приходилось еще видеть нигде и никогда. «Не возьмешь! Ни хрена не возьмешь! — казалось, говорил умирающий, солдат своему невидимому врагу. — Помирать жалко — факт, но раз надо — ничего не поделаешь…»

На вертикальной плите были выбиты слова:

День истекал последними каплями неяркого света. И каменный юноша-солдат, словно наливаясь сумеречной чернотой, делался тяжелее и больше.

Неожиданно дождь утих. Утих сразу, будто его выключили на каком-то центральном небесном пульте. И далеко-далеко на западе над самым горизонтом засветилась тоненькая расплавленная полоска. За дальним лесом еще жило солнце.

Хабаров медленно пошел к машине.

Осторожно, боясь хлопнуть, прикрыл за собой дверку, запустил мотор и медленно поехал домой.

Подумал: надо будет повидаться с Андрюшкой, надо будет ему заводную машину купить или лучше — танк. И усмехнулся.

Дома его ждали. Не успел Виктор Михайлович притворить за собой дверь, мать сказала:

— У тебя гостья, Витя. — И он сразу понял: матери гостья не нравится или, может быть, гостья беспокоит мать.

Виктор Михайлович улыбнулся матери, и она сразу успокоилась, поняла: Витя не знает, кто его ждет, он не звал ту женщину, не обрадовался ей, он просто принял к сведению, что его кто-то ждет.

Хабаров вошел в комнату и увидел: на диване сидит незнакомая девушка. Отметил: молодая, умеренно модно одетая, симпатичная. Девушка не проявляла ни любопытства, ни нетерпения.

— Здравствуйте, — сказал Виктор Михайлович, — вы ко мне?

— Если вы — Виктор Михайлович Хабаров, то к вам. Я от Павла Семеновича.

— От Павла Семеновича? Очень интересно.

— Павел Семенович просил передать пакет. Обязательно лично. Вот этот, — сказала девушка и протянула Хабарову плотный запечатанный конверт.

Летчик присел к столу, разорвал конверт, и на скатерть высыпались аккуратно наклеенные на ватманскую бумагу газетные вырезки: «Вчера в районе Токио разбился пассажирский самолет Боинг, погибли 82 пассажира и экипаж…», «Как сообщают из Мельбурна, здесь произошла авиационная катастрофа пассажирского лайнера, в результате которой погибло 49 человек…», «В районе Канберры упал и разбился английский самолет, погибло 63 человека, ранено 9…» К английским текстам был приложен напечатанный на машинке перевод.

— Если перевод не совсем точный, — сказала девушка, — не сердитесь, перевод — не моя специальность, и потом я очень торопилась. Павел Семенович велел сегодня и перевести, и напечатать, и вручить.

— Зря торопились, — сказал летчик, — совершенно напрасно.

— Вы отказываетесь от нашего предложения? Да?

— О-о! А вы, оказывается, осведомленная барышня…

— Кроме того, что я барышня, как вы определили, я еще референт Павла Семеновича.

— Референт? Это прекрасно звучит — референт! Простите за барышню, раз вам не нравится, и скажите, как вас зовут.

— Марина Леонтьевна.

— Леонтьевна? Так и величают по отчеству?

— Иногда. Но чаще просто — Марина…

— Так вот, милая Мариночка, я ни от чего не отказываюсь. Просто, в таких пределах, — летчик показал пальцем на рассыпанные по столу карточки, — я и сам владею английским. Но дело даже не в этом.

Марина вопросительно поглядела на Хабарова, но он заговорил о другом:

— А Павел Семенович ваш очень хитрый? Правда?

— Павел Семенович — хитрый?! Да вы что — смеетесь? Это такой, такой человек, просто слов нет объяснить, какой он хороший!

— И все-таки он, безусловно, коварный мужчина. Просто вы, Мариночка, по молодости лет, по неопытности не замечаете его коварства. А я — старый, стреляный воробей — сразу же понял его породу…

Девушка пыталась возражать, Виктор Михайлович не соглашался. По его словам получалось, что давить; на сознание бедного кролика (он успел уже превратить себя из воробья в кролика) есть акт тончайшего, почти иезуитского коварства. Он говорил напористо и внешне чрезвычайно серьезно. Но Марина оказалась девушкой, не лишенной юмора, и вся дальнейшая беседа протекала при полном взаимопонимании, в самом мирном и благожелательном ключе.