Читаем без скачивания Еретики Дюны - Фрэнк Херберт

— Даже когда я говорил те слова, — сказал Тег.

— Верно, — держа его под руку, она стиснула его локоть, увлекая дальше по залу. — Все дети, отцом которых ты был, принадлежали Бене Джессерит. Орден не желает, чтобы наш генотип использовался так, как угодно случаю.

— Пусть мое тело хоть к Шайтану попадет, но их драгоценный генотип останется на попечении Ордена, — заявил он.

— На моем попечении, — сказала Одрейд. — Одна из твоих дочерей — это я.

Он снова заставил Одрейд остановиться.

— Я думаю, ты знаешь, кто моя мать, — сказала она. Она подняла руку, призывая его к молчанию, когда он попытался ответить. — Называть имена не стоит.

Тег внимательно разглядывал лицо Одрейд, узнавая знакомые черты. Сильнейшее сходство между матерью и дочерью, но кто же тогда Луцилла?

Словно услышав его вопрос, Одрейд сказала:

— Луцилла из параллельной линии выведения. Просто замечательно, чего можно добиться, если правильно провести скрещивание!

Тег откашлялся. Он не чувствовал эмоциональной привязанности к этой заново обретенной дочери. Ее слова и другие важные сигналы поведения — вот что ждало первоочередного внимания.

— Это не пустой разговор, — сказал он. — Это все, что ты должна мне открыть? Но… Верховная Мать сказала…

— Есть и кое-что еще, — проговорила Одрейд. — Манифест. И я — его автор. Я работала над ним по распоряжению Таразы и следовала ее подробным инструкциям.

Тег окинул взглядом огромное помещение, удостоверяясь, что их никто не подслушивает. Он проговорил, понизив голос:

— Тлейлаксанцы распространяют его везде, где только могут.

— Именно на это мы и надеялись.

— Зачем ты мне все рассказываешь? Тараза сказала, что ты должна будешь подготовить меня к…

— Придет время, когда ты узнаешь нашу цель. Желание Таразы — с этого времени ты принимаешь собственные решения и, без сомнения, делаешься свободным в своих действиях.

Еще не замолчав, Одрейд заметила стеклянный блеск ментата в его глазах.

Тег вздохнул. «Взаимозависимости и ключевые бревна!» Чутьем ментата он уловил модель большого размера, уже за пределами накопленных им данных. Он и на секунду не мог поверить, что Одрейд пошла на откровенность из-за какой-то кровной привязанности. В ней была фундаментальная, догматичная и ритуальная сущность, воспитанная тренировками Бене Джессерит. Одрейд, дочь из его прошлого, была полной Преподобной Матерью с грандиозными силами мышечного и нервного контроля и полная жизнями-памятями по женской линии! Она была одной из особенных! Она знала такие уловки жестокости, о которых лишь немногие когда-либо вообще подозревали. Конечно, это сходство, эта сущность оставались, а ментат всегда такое видит. Что ей нужно?

«Подтверждение моего отцовства? У нее, безусловно, уже есть все подтверждения, которые она только может иметь».

Наблюдая сейчас, как Одрейд терпеливо ждет, когда его мысли придут к какому-нибудь решению, Тег вспомнил, что часто и вполне правдиво говорилось, что Преподобные Матери больше уже не члены человеческой расы, они движутся где-то вне главного течения, может, параллельно к нему, может быть, периодически ныряя в него ради собственных целей, но они навсегда отстранены от человечества. Они самоотстранились. Это опознавательный знак Преподобной Матери — ощущение сверхличности, которое делает их ближе к давно умершему Тирану, чем к тому человеческому стаду, из которого они произошли.

(Манипулирование. Вот их примета. Манипулирование всем и вся.)

— Я должен стать глазами Бене Джессерит, — сказал Тег. — Тараза хочет, чтобы я решил за всех вас.

Явно довольная Одрейд стиснула его руку.

— Отец! Какой же ты у меня!..

— У тебя действительно есть отец? — спросил он и пересказал ей то, что подумал сейчас о Бене Джессерит, о том, как они устранились из человеческого общества?

— Вне человечества, — сказала она. — До чего же занятная идея. А навигаторы Союза тоже вне своего исходного человеческого?

Он подумал над этим. Навигаторы Союза имели сильные различия с человечеством в его обычной форме. Рожденные в космосе; проводящие свои жизни в чанах меланжевого паза, искажающих исходную форму, они вытягиваются, у них перестраиваются конечности и внутренние органы. Но молодой навигатор, будучи в этрусе и до погружения в чан, способен скрещиваться с обычной женщиной. Это уже демонстрировалось. Оли, становились не-людьми, но не так, как Бене Джессерит.

— Навигаторы не родня вам по мышлению, — сказал он. — Они думают, по-человечески. Проведение корабля сквозь космос, даже владение ясновидением для прозрения безопасного пути — все равно модель их мышления такая, что ее может воспринять человек.

— Ты не принимаешь нашу, модель?.

— Принимаю, насколько могу, но где — то в вашем развитии вы вышли за пределы исходной человеческой модели… Думаю, вы даже можете очень хорошо представлять проявления совести, чтобы казаться людьми. Вот и ты сейчас так держишь меня под руку, как будто ты и в самом деле моя дочь.

— Я твоя дочь, но я не понимаю, почему ты так мало думаешь о нас.

— Совсем наоборот, я стою перед тобой, в благоговении.

— Перед своей собственной дочерью?.

— Перед любой Преподобной Матерью.

— Значит, мы существуем лишь для того, чтобы манипулировать меньшими творениями?

— По-моему, вы больше по-настоящему не чувствуете себя людьми. Есть в вас какой-то пробел; нехватка чего-то, что-то устранено. Вы теперь не из нас.

— Спасибо, — сказала Одрейд. — Тараза покорила мне:, что ты не заколеблешься говорить, правдиво, но я и сама знала это..

— К чему вы меня приготовили?

— Ты узнаешь, когда это случится… вот и все, что я могу сказать…. И все, что мне разрешено сказать..

«Опять манипулирование, — подумал он. — Черт их возьми!»

Одрейд хмыкнула. Она собиралась еще что-то сказать, но промолчала и пошла с Тегом в обратный путь.

Хотя она и заранее знала, что наверняка скажет Тег, его слова ее ранили. Она хотела сказать ему, что она — одна из тех, кто до сих пор чувствует себя человеком, но с его суждением об Ордене нельзя не считаться.

«Мы приучены отвергать любовь. Мы можем изобразить ее, но каждая из нас способна закончить представление в любой момент».

Сзади них раздались какие-то звуки. Они остановились и обернулись. Луцилла и Тараза выходили из шахты лифта, небрежно обсуждая свои наблюдения за гхолой.

— Ты абсолютно права, обращаясь с ним, как с одной из нас, — сказала Тараза.

Тег слышал, но не делал своих выводов, пока они ждали приближения двух женщин.

«Он знает, — подумала Одрейд. — Он не спросил меня о моей матери по рождению. Там не было уз, не было простого кодирования. Да, он знает».

Одрейд закрыла глаза, и память с поразительной силой воспроизвела перед ней живописное полотно. Эта картина висела на стене утренней комнаты Таразы. Благодаря мастерству икшианцев, прекрасная герметичная рама и покрытие из невидимого глазу плаза полностью сохраняли картину. Одрейд часто задерживалась перед картиной, каждый раз с ощущением, что, стоит лишь протянуть руку — и действительно коснешься древнего холста, столь хитроумно сохраненного икшианцами.

«Домики в Кордевилле». Это название, данное картине художником, как и имя художника, сохранилось на начищенной табличке: Винсент Ван Гог.

Эта вещь была датирована временем столь древним, от которого лишь редкие остатки — такие, как эта картина, — уцелели, донося физическое восприятие о тех эпохах. Прежде она старалась вообразить путешествия, совершенные этой картиной, ту цепь случайностей, которые привели ее, неповрежденной, в комнату Таразы.

При реставрации и консервации картины икшианцы проявили себя во всем блеске. Зритель мог прикоснуться к темному пятну в нижнем левом углу рамы. И немедленно до глубины души поражала истинная гениальность еще и икшианца, отреставрировавшего и спасшего гениальную работу. Имя этого икшианца было на раме: Мартин Буро. Это пятнышко, едва его коснешься пальцем, делается проекцией чувств — блаженство побега от той технологии, что сделала и Икшианскую Пробу. Буро восстановил не только картину, но и душу художника — зритель, приложивший палец, познавал, с каким чувством наносил Ван Гог каждый мазок. Все было поймано в этих мазках кисти, запечатлено при помощи человеческих движений.

Одрейд так часто, полностью поглощенная, простаивала перед этой картиной, что у нее возникало чувство, будто она могла бы сама ее заново воспроизвести.

Сейчас, на фоне обвинений Тега, Одрейд припомнила, что она испытывала перед картиной, и сразу же поняла, почему память воспроизвела этот образ, почему картина до сих пор ее очаровывала. На короткое время она всегда осознавала себя полностью человеческой, ощущала домики, как места обитания настоящих людей, чувствовала всю полноту живой цепи человечества, которое остановилось перед личностью сумасшедшего Винсента Ван Гога, остановилось, чтобы запечатлеть себя.