Читаем без скачивания Дэви. Зеркало для наблюдателей. На запад от Солнца - Эдгар Пенгборн

Я смотрел, как проходят пехотинцы. Некоторые шагали с опущенными головами — усталые, вспотевшие, скучающие. Оскаленные рожи, двое из каждых троих — рябые. Время от времени они раскрывали рты, чтобы выплюнуть жижу от десятицентового жевательного табака. Порыв ветра донес до меня их вонь, еще более неприятную, чем их внешний вид. Та еще армия… И вот от нее, говорили люди, зависела наша безопасность. Ведь нам, говорили люди, угрожает Катскильский Террор. И если представить, что любая нация — личность, то личность Катскила была железнобрюхой, честолюбивой, безжалостной. Разумеется, это — всего-навсего политический образ, который есть не более чем иллюзия: сами катскильцы были, есть и будут жестокими и нежными, мудрыми и глупыми — короче, обыкновенными, как и люди любой другой нации.

Мне кажется, тот простой факт, что их территория с трех сторон окружает Святой Город Набер, склонил эту нацию (точнее ту самую политическую иллюзию, имитирующую реальность) к определенной ханжеской заносчивости, которую Церковь вполне могла неофициально оплакивать, но не стала бы открыто порицать. Церковные решения были прокатскильскими (в разумных пределах) уже так долго, что никто и не ожидал ничего другого…

Моганские пехотинцы шагали под моим дубом, сонные, безмозглые, измученные лица.

И тут на холме заревела труба.

Тучи стрел с обеих сторон дороги врезались в наше войско, точно лезвия ножниц. Всадники мигом спешились, лошади разом обезумели и помчались куда глаза глядят. До меня не доносилось ни звука, кроме дьявольского вопля трубы.

Катскильский батальон, сидевший в засаде, позволил пройти половине нашей колонны, а затем врезался прямо в середину. Моганские фланговые разведчики, должно быть, попросту обошли край леса; возможно, какой-то идиот решил, что лес чересчур густой, чтобы в нем могла прятаться вражеская армия. И теперь, когда ловушка сработала, моганцы, повернувшие назад, чтобы прийти на помощь своим товарищам — если бы, конечно, такие нашлись, — должны были бы взбираться на холм, и порывистый усиливающийся северо-восточный ветер дул бы им в лицо. Вопль трубы эхом отдавался в моей голове — три коротких ноты и одна длинная. Я знал, что это должен быть призыв к возвращению авангарда первого батальона, проходившего сейчас под моим деревом. Труба остановила их. Я видел пустые лица шокированных пехотинцев. Кто-то заскулил: «В Скоар… В Скоар…» Начался шум, быстро превратился в громкую брань, а потом сквозь брань прорезался взбешенный молодой голос: «Назад, сукины дети! Шевелитесь, чертовы болваны! Вы слышали, что я сказал? Давайте, давайте, сукины дети, шевелитесь!»

А сзади… что их ждало сзади? Там, под темнеющим небом, из леса высыпали люди в зеленом и принялись убивать людей в коричневом. Тогда в первый раз я услышал боевой клич кат-скильцев. А наш второй батальон все так же поднимался на вершину холма — походным строем, горделивыми шагами…

И все же там было не слишком много солдат в зеленой форме. За первой волной из леса не выкатилась следующая; некоторые уже пали — оказывается, моганская толпа умела воевать. Продолжения обстрела также не последовало. Зажатые в узкой кишке дороги, обе стороны вынуждены были вести ближний бой — страшную в своей смертоносности работу. Я не знаю, сколько коричневых фигур полегло наземь, смешавшись с одетыми в зеленое трупами. Коричневое и красно-коричневое с такого расстояния смешивалось в одну кровавую жижу.

Моганский флаг снова появился на вершине холма. По меньшей мере, солдаты умели не только ходить вдоль городской изгороди. До сих пор удивляюсь, почему крепостной дворовый мальчишка в бегах, у которого не было особенных причин любить родину, глотал слезы гордости и благоговения при виде того, как уверенно действовала моганская гвардия. Белое, голубое и золотое великолепие показалось на вершине холма — эта тряпка безо всякого смысла, за исключением фантазий, вплетенных людьми в ткань. Навстречу ему покатилась зеленая волна, волна людей, которые столь же сильно любили другую тряпку, красно-черную.

Я видел и катскильский флаг, развевавшийся на ветру. Моганская кавалерия ринулась по направлению к нему; лошади тут же попадали, проткнутые копьями. Черный и алый — цвета ночи и огня. Тот флаг был не менее величественным, чем наш, если вообще существует такая вещь, как величие.

Но внизу подо мной царило не величие, а бесчестье и омерзительность паники. Я видел попытку контратаки — один конный галопом проскакал к месту битвы, по пути плашмя ударив лезвием рот, скуливший: «В Скоар!» Только три всадника последовали за ним. Возможно, остальные находились за пределами моей видимости, пытаясь навести порядок в рядах пехоты — людей, шедших в Скоар с целью защищать его, а теперь бегущих в надежде найти укрытие за его стенами. Это было бегство людей, у которых было всего два выхода: либо бежать, либо упасть лицом вниз…

Я вытащил золотой горн. Находясь в сорока футах над ними, я сыграл сигнал, который пела труба в начале боя. Три раза…

Потом взглянул вниз. Никто не заметил меня. Наверное, им показалось, что звук идет от кого-то из своих. Теперь они никуда не бежали. Я протрубил в четвертый раз, теперь спокойнее и размереннее — как будто один из тех, кто не потерял голову, сказал паникерам: «У нас неприятности, парни».

В наступившей тишине с губ какого-то мальчишки-кавалериста сорвались слова:

— Отлично, давайте-ка врежем этим скотам!

И они побежали — но уже в обратном направлении…

В тот день Мога одержала блестящую победу, если вообще существует такая вещь, как победа. Уверен, история называет случившееся тогда победой, поскольку священники, пишущие простые учебники для школы, должны были записать сведения о дурацкой моганско-катскильской войне 317-го, не продлившейся и года. Такова старуха история, жующая свою мешанину истины и предположений, у неверного огня сегодняшнего дня…

Когда я снова взглянул на далекую вершину холма, я увидел, что гвардия все еще отбивается от нападающих. Вокруг знаменосца осталось уже не больше дюжины моганцев. Кольцо защитников редело, но они держались все с той же упрямой отвагой, окруженные темно-зеленой массой. На гребне холма деморализованной кавалерии все же удалось отбить назад небольшой пятачок земли. Тут и там потерявшие всадников скакуны убегали в лес, предоставляя людей их собственной людской изобретательности.

Однако уже вернулась кавалерия первого батальона. Они поднялись на холм; изрыгая страшные проклятия, обрушились на зеленый отряд, окружавший гвардию, и сокрушили его, это оторвавшееся от телеги колесо. Флаг заколебался и двинулся к вершине холма. Затем явились моганские пехотинцы — пришедшие в чувство, энергичные, их паника была теперь побеждена более простым желанием. В своем воображении я слышал, как их мечи со свистом рассекают воздух и с хрустом разрубают плоть — минуту или две я сам дрожал, объятый безумием гордости. Ведь это был успех моего золотого горна.