Читаем без скачивания Media Sapiens. Повесть о третьем сроке - Сергей Минаев

А сам я поехал в студию.

Стоп. Снято

В подвале, с низким, в рост среднестатистического человека, потолком, влажность, подобная джунглям Камбоджи. Пашка мажет пластмассовой вилкой масло на коряво оторванный ломоть белого хлеба. Закончив, он кладёт его на пивной ящик, служащий тумбочкой, и поворачивается, чтобы оторвать от батона новый кусок. На первый бутерброд немедленно садятся мухи. Ровным слоем. Если отойти подальше, то кажется, что поверх масла намазано что-то ещё. Например, варенье. Или чёрная икра. Хотя понятно, что никакой икры в этом подвале быть не может, а вот с мухами в этом климате полный порядок, точнее, полная катастрофа.

– Паша, а ты когда-нибудь ел чёрную икру?

– Чо?

– Икру ел? Чёрную икру, Паша, вкусную такую?

– Не-а. Я её даже и не видал никогда. А че, её прям так можно купить? Я думал, её только в Кремле едят.

– В Кремле?

– Ну, или где там, а простым людям… Да (бииип) с ним, я маслице люблю…

– Паш, а мухи не мешают?

– Ну, мешают, если не гонять. А ваще мне по (бииип), привыкли уже. Осенью только, суки, кусают сильно, а в другое время терпимо. Во…

Паша задирает рваные тренировочные штаны и показывает ноги, покрытые язвами от постоянных комариных и мушиных укусов, царапинами и следами каких-то ожогов. Некоторые раны подгнивают.

– Это ещё што. Вот у Вовки… Слышь, мелкий, вали сюда.

К Паше подбегает симпатичный белобрысый паренёк лет десяти, в куртке «аляске» размера на два больше.

– Давай покажи, как тебя у кабака отделали.

Вова послушно снимает штаны и показывает следы ужасного ожога. Струпья покрывают обе ноги и нижнюю часть спины.

– Это его кипятком облили, – поясняет Лера, девочка четырнадцати лет.

Голос за кадром:

– Вова, а кто тебя облил?

– Повар… это… из кабака… (хлюпает носом)… плеснул, когда я… это… в общем там, у склада был.

– А что ты там делал?

– Я еду искал. Не ел четыре дня.

Камера крупно выхватывает голубые глаза мальчишки. Он не плачет.

– Ну, кароче, нас тут восемь человек живёт. Прошлой зимой ещё этот подвал у бомжей отвоевали. Вот Вовка, Лерка, Светка, Гендос.

Камера поочерёдно показывает ребят и девчонок в лохмотьях, лежащих на гнилых матрасах. Кто-то зачерпывает картонкой из общей кастрюли коричневую жижу. Ложек на всех не хватает. Кто-то торопливо вдыхает из целлофанового пакета клей.

– Мухи.

– Что?

– «Мухи», говорю. У нас банда так называется. А чо, у меня хорошие бойцы.

Паша улыбается, широко открыв рот, демонстрируя окружающим полное отсутствие верхнего ряда зубов. Они сгнили.

– Паша, а как ты сюда попал?

– Куда? В подвал?

– Нет, на улицу. С самого начала, как произошло?

– Ну… это… батяня у меня военный был. Воевал в Афгане. Был ранен два раза. При Ельцине на пенсию вышел. Потом уже, в 2002-м что ли, нас со служебной квартиры выселили. Всей семьёй.

– Это уже при Путине было?

– Ну да… по-моему… да, точно, тогда Ельцин уже ушёл, я вроде по телевизору слышал. Или нет?

– Да, Паша, тогда уже ушёл. И что было дальше?

– Батя пить стал, совсем потом спился и умер. Мама учительница, нас двоих с брательником на зарплату тянуть не могла. Стала работать у богатых. Окна мыть. Ну и типа (бииип) упала один раз. С пятого этажа. Насмерть. Брата в детдом забрали, а я на улицу. Попал по малолетке за кражу. Потом выпустили. И типа вот улица. Здарова.

К Паше подходит девушка с простым русским лицом. Правый глаз у неё подбит. На верхней губе шрам. На левой щеке след от ожога.

– Баба моя, – говорит Паша. – Надькой звать. Подобрал на улице, год назад, ночью, чуть не замёрзла. Лежала, как труп, в снегу. Я уж хотел куртку снять, продать. – Паша смеётся. – А ща ничего. Пообтёрлась. В день с перехода приносит иногда рублей по сто.

– Надя, а почему ты лежала в снегу той ночью?

– Меня выкинули из машины. Два козла каких-то.

– А как ты оказалась в машине?

– Поймали ночью у казино на Арбате, запихнули в джип, отвезли на какую-то дачу. Там четверо мужиков…

– Что они с тобой делали?

– Ну… это… насиловали. А ещё тётка была какая-то.

– А что она делала?

– Смотрела. Говорила, что скучно. Они меня стали бычками жечь.

– Надя, а почему ты попала на улицу?

– Из детдома сбежала.

– Почему? Тебя били?

– Да. Воспитатели. И ещё насиловали.

– За что?

– Я не хотела на митинги ходить. На какие-то молодёжные. За это и били.

– А как организация называлась?

– Я не помню. То ли «Ваши», то ли ещё как…

– «Наши», может быть?

– Да. Вроде того.

Камера отъезжает и показывает Пашу, который облизывает иглу, а затем делает себе укол в руку. Голос за кадром: «Паша уже давно героиновый наркоман».

– Паша, а ты не боишься пользоваться чужим шприцем?

– А чо мне? Я давно уже на вичухе. В наркодиспансере сказали ещё, на малолетке. Мне терять нечего. Чего у меня будет в жизни ещё? Слышь, мелкий, иди сюда, я тебя вмажу.

Камера показывает, как Паша делает укол Вове этим же шприцем.

Голос за кадром:

«Он давно уже заразил и маленького Вову. Такова, к сожалению, реальность современной России. Кто-то ест чёрную икру, а кто-то обречён на мучительную смерть в подвале. Этим детям уже никто не поможет. Да и хочет ли им кто-то помогать? У них ничего не будет в жизни, как сказал Паша. Неужели его отец, русский офицер, получал ранения в Афганистане для того, чтобы его сын гнил заживо среди мух и использованных шприцев? Неужели групповое изнасилование – кара за то, что девчонка отказывалась ходить на политические сборища? Они не сами выбрали такую судьбу. Их просто бросили. Дети, у которых нет будущего. Может ли быть что-то страшнее? Что можно сказать о стране, в которой…»

Стоп. Снято.

– Так, мальчики, девочки остаёмся в гриме. Ещё работаем три дубля, – слышится голос ассистентки режиссёра.

– Не верю. Я, блять, не верю. Не единому слову и не единому жесту. А уж телезритель тем более не поверит. – Я встаю с кресла и иду к кофемашине.

– Ну, что опять не так, Антон Геннадич? Идём же чётко по сценарию. Я даже акценты ставлю там, где вы подчеркнули, – говорит мне режиссёр Аристарх. В своей полосатой кофте, расклёшенных джинсах и бейсболке он похож на осла из «Бременских музыкантов», – мне кажется, что так картина наиболее трагична…

– А все не так, Аристарх. Врубаешься? Нет? Я тебе объясню. Ты не Бондарчук, так что не строй тут из себя великого режиссёра. Ты мне ещё начни тут терминами сыпать. Раскадровка, смазанный фон. Ты банально должен сценарий экранизировать, а не «Войну и мир» тут ставить с массовками в сто тысяч рыл. Кстати о массовке. Вот ты, придурок. Дубина великовозрастная, – говорю я актёру, исполняющему роль Паши, – ты, ты иди сюда, мерзость.

– А почему это я мерзость? – гнусавит он.

– Ты, урод, будешь с сосками своими манерничать и оговариваться. А меня будешь слушать. У тебя что в конце сценария написано?

– Написано «делает Вове укол в ногу». А я что делаю?

– Ты баран, понял, нет? Я даже в таком гриме понимаю, что никакой ты не мальчик-бомж, а клубная хабалка. Депрессивно-прогрессивная молодёжь, блять. Поколение МТВ. Ты ему не в ногу, ты ему в коленку колешь. Ощущаешь разницу? В ногу колют, когда вены на руках уже ушли. А ты этого не знаешь, потому что ты героином не ставился. Потому что ты, сука такая, сидишь целыми днями между показами в «Фейм Кафе» и жрёшь экстази. А сценарий тебе западло прочитать внимательнее. Я тебе плачу двести долларов в день не для того, чтобы ты моё время отнимал и нервы мне портил. А для того, чтобы ты работал. Ещё один прокол, и пойдёшь на хуй отсюда, я ясно излагаю?

– Ага.

– Не ага, блядь. А «извините, Антон Геннадьевич», на колени, плебейское отродье!

– Извините, Антон Геннадьевич… пожалуйста.

Я уже не на шутку разошёлся. Дебилы, которые не в силах по сценарию отыграть сцену в десять минут, любого доведут до инфаркта. Я направляюсь к девчонке.

– Ты мне ответь на один вопрос. Как тебя там, кстати?

– Катя.

– Так вот, Катя… Катюша. Ты не понимаешь, где находишься?

– Я…

– Ты, ты. Что это за томный голос, а? Ты че, участница реалити-шоу «Дом-2»? «Как построить любовь»? «Меня паймали ночью, у кааазино», – передразниваю я. – Ты так будешь в «Кабаре» богатым папикам втирать. Таким вот блядским томным голоском. Я люблю «Прааааду», «Кааавалли» и «Куршееевель». Ты понимаешь, кого ты играешь? Нет?

– Понимаю…

– Ты играешь шлюху. Дешёвую шлюху на самом дне жизни. Тебе образ Сони Мармеладовой знаком?

– Ну… типа того…

– Типа того. «Преступление и наказание». Федор Михайлович Достоевский написал. Великий русский классик. Надо любить и знать русскую литературу. В жизни поможет. Понимаешь?

– Да, понимаю, Антон Геннадьевич.

– Ни хера ты не понимаешь, Катя. Вот снимет тебя богатый мужик. Допустим, даже олигарх лайт. Привезёт тебя к себе домой или, не дай ему Бог, на отдых с собой возьмёт. А ты так и будешь канючить «Прааада». Ты же ничего, кроме этого, не знаешь. У тебя же внутренний мир окружностью с кольцо «Шопар», которое ты у него выклянчишь. И выгонит он тебя к хуям. Потому как пустая и неинтересная телка. Запомни. Или запиши. В органайзер «Гууучи», – снова передразниваю я её.