Читаем без скачивания Чёрный атаман. История малоросского Робин Гуда и его леди Марианн - Ричард Брук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Саша сперва удивилась – про какую дружину говорит Нестор? – всего-то два хлопца с нею едут, а после вспомнила, что «дружинами» в Малороссии называют жён. Сердце снова заныло, сжалось от тоски и счастья, и горячая любовь к атаману захлестнула с головой, внутренний голос шепнул настойчиво:
«Не уезжай без него! Останься в Гуляй Поле!» – но было уже поздно.
Лена получила телеграмму с точным указанием даты, значит, Лена приедет, и Саша чувствовала, что не простит себе, если не повидается с ней, не обнимет, не попросит благословения.
Ах, если бы Лена заранее посвятила ее в подробности «плана спасения», если бы хоть намекнула, что никуда не поедет, а пошлет вместо себя гетманскую варту – целый отряд, который перережет шлях и две объездные дороги, и устроит засаду близ Юрковки в надежде поймать если не самого Махно, то кого-то из его верных командиров.
Ах, если бы она вовремя догадалась, что Гриша, проводник и охранник, задумал над нею недоброе… если бы не слушала так долго его странные, путаные речи, похожие на горячечный бред, а приказала бы с полдороги вернуться обратно в Гуляй Поле – верно, сейчас там бы и была… ела Дунины галушки, пикировалась с Галиной, смеялась над шутками Щуся, обнимала Нестора…
Не сбылось. Не сбылось!
Теперь стоило сомкнуть ресницы – всплывала степь. Коричневая, красно-бурая, тускло-зеленая и золотисто-красная, с брызгами лазури, во весь окоем, от края до края. Лошади, бегущие деловитой рысцой. Бричка, сперва ровно катящаяся, и вдруг остановленная в чистом поле.
Слышался удивленный окрик Петро, хриплый ответ Григория:
– Смотри в другую сторону! – и после пьяный, безумный, бесстыдный шепот ей на ухо:
– Давай по-хорошему, Панночка, давай добром! Не хочу тебе больно делать…
Вспоминала – как заново проживала – собственные увещевания, уговоры:
– Перестаньте! Успокойтесь! – и резче, громче:
– Пусти! Пусти, мерзавец! Убери руки!.. Не смей, скажу батьке!..
А Григорий, из красавчика враз обернувшийся в страшного, потного, краснорожего монстра с железными руками, смеялся все так же хрипло и пьяно:
– Да что батька твой, дура! Батька мне с этого дня больше не указ… Ухожу я, поняла? На гетманскую службу… или к Петлюре подамся… а ты со мной, Панночка, ты со мной! Моя ты добыча!
Схватил ее, навалился, стал задирать юбки – но был оттащен Петром, и, разъяренный, распаленный, кинулся на своего товарища. Тот и моргнуть не успел, как Григорий махнул шашкой, рубанул наискось по шее, кровь пустил алым фонтаном, оттолкнул тело, оставил Петро корчиться в агонии, сам же, растрепанный, страшный, оскаленный, снова подступил к ней… Она спрыгнула с брички, бросилась бежать, но он догнал в два счета, поймал за волосы, ремнем стал скручивать руки – Саша поняла, что это конец, и, сама не зная как, вырвалась и выхватила у него из кобуры пистолет.
Гриша не поверил, засмеялся еще пуще:
– Не выстрелишь! А ну, дай говорю, дай сюда! В себя попадешь, дурища!
Она выстрелила – почти в упор… сама завизжала пронзительно, видя его изумленные глаза, расширившиеся, ставшие из голубых черными, и стремительно бледнеющее лицо… Постоял, прижав руку к правому боку – да и рухнул как подрубленный, навзничь. Дышал, хрипел, умолял:
– Помоги… помоги! – и она, схватив с брички медицинскую сумку (единственное, что вязала с собой, ведь честно собиралась вернуться), ползала на коленях, удерживала раненого, чтобы не бился, поднимала рубаху, рану осматривала, не могла понять, пошла пуля насквозь или внутри осталась… обработала, как смогла, наложила повязку, встала, шатаясь, пошла к бричке – Петро валялся рядом, ему было уж не помочь, и Сашу при виде разрубленного едва не пополам человека согнуло пополам, вывернуло рвотой от ужаса и жалости…
Так ее и нашли вартовые, подскакавшие с двух сторон.
Глава 15. Не отшептать…
Все, что силы мои сломило,
для тебя я терпела, милый,
и тебя я ношу, как рану,
и тебе колыбелью стану!
Но когда же ты станешь сыном?
Когда тело дохнет жасмином.
Федерико Гарсиа Лорка, «Йерма»
Махно устал. Пока хлопцы вечеряли, с аппетитом налегая на галушки да вареники, что все подносила и подносила улыбчивая хозяйка хаты, обращенной во временный отрядный штаб, атаман сидел на скамье, завернувшись в бекешу, бессмысленно смотрел прямо перед собой. Не ел, не пил.
Сашко и Сёма, верные товарищи, старались батьку бдить, подливали горилки, заботливо нарезали сало и хлеб, предлагали:
– Нестор Иванович, поешь… у тебя ж з ранку маковой росины во рту не было…
– Не хочу, отстаньте… спать хочу…
– Так на сон-то зараз устроим, бать! Но поисть тебе все ж надо. – Каретник подмигнул хозяйкиной дочке, пышнотелой, чернявой, с толстой косой, та сейчас же подсуетилась, поднесла румяный пирог, только что из печи:
– Ось пирожка покуштуйте, батько! Вже такий пирожок, и з цукром, и з маслом, в роте тает!
– Тает, говоришь? – усмехнулся мрачно, но, чтоб не обижать ни хлопцев, ни дивчину, взял кусок пирога, стал жевать, похвалил:
– Смачно, дюже смачно… – сам же вкуса не чувствовал. Ничего не чувствовал – одну пустую, усталую ненависть.
И впрямь пора было ко сну отходить: тревожно, неспокойно вокруг, кто знает, что приключится наутро. Бой с австрияками длился два с лишним часа, из деревни их выбили, кого порубали, кого застрелили, оставшихся прогнали далеко в степь. Но ведь вернутся, гниды синемундирные, перегруппируются, силы подтянут – и вернутся с карательной экспедицией, селян постреляют, на виселицу вздернут… особливо тех, кто давал приют батьке Махно и его хлопцам. Вот, может, и эту добрую бабу, вместе с гарной дочкой, не пощадят.
От таких мыслей злоба кислотой закипала, разъедала грудь – он терял дыхание, и готов был прямо сейчас снова взлететь в седло, помчаться в степь, отыскать врагов по еще не остывшим следам, и бить их, и гнать, чтобы земля под ногами горела, чтоб бежали прочь, не останавливаясь, с вольной украинской земли.
– Сашко, караулы выставили?
– Выставили, бать. Мышь не проскочит.
– Смотри, если что, ответишь!
– Отвечу, атаман, не сумлевайся. Завтра-то як, з ранку на Юрковку выступим, або поки тут табором встанем?
– Утро вечера мудренее. Надо разведку выслать.
– Так двое Щусевых молодцов поехали, но не поверталися пока.
– Добро, как вернутся – разбудите меня…
Увидев, что атаман встал, чернявая с готовностью к нему метнулась, улыбнулась умильно:
– Давайте, батько, я вас в светелке спати вкладу…
– Не треба, на сенник пойду.
Тело ныло, просило отдыха на подушках, но не хотел разлеживаться, разнеживать себя – не до того, в любой момент могла грянуть тревога, а встречать врагов без порток – стыдновато.
«А для Сашки раздевался, вороги-не вороги…» – мелькнуло в уме запретное, Нестор потряс головой, выхватил у Каретника цигарку -тот только что скрутил, поджечь не успел-да чуть не бегом выбрался из хаты, в ледяную осеннюю ночь, под яркие, страшные звезды…
– Батю спасать надо! – посмотрев ему вслед, сказал Семен, и Сашко, и другие хлопцы согласно закивали головами…
***
Горьковатый, пряный махорочный дым обжигал губы. Махно неумело, жадно курил, бродя вдоль плетня, поглядывал то на небо, то на проселок, досадовал, что разведчики до сих пор не вернулись… Он сам не знал, каких известий ждет, но предчувствия ему редко лгали, вот и сейчас мнилось – из степи привезут важное, и нельзя этого пропустить.
Усталость все сильнее давила на плечи. В бою он шашкой намахался изрядно, когда конницу вел в атаку, а после еще из «льюиса» стрелял по врагам, орал исступленно, не замечал боли, и в страшном упоении схватки, когда счет идет на мгновения, и либо ты – либо тебя, забывал
