Читаем без скачивания Подкаменная Тунгуска - Сергей Шведов

Шмонс неловко, как пьяный, дёрнулся и помотал лысой головой, похожей на маковую коробочку на тонком стебельке.

— Зачем меня связали?

— Так к похоронам тебя, бесчувственного, готовили. Развяжи его, Фёкла!

— Напиться бы… и забыться.

— Тебя шаман до самой смерти закодировал. Водка теперь тебя не возьмёт.

— А если попробовать?

— Не получится, Лёва, и не пробуй. Свихнёшься или сразу загнёшься. Многие уже по этой дорожке проходили.

Больной сжался в комок, обхватил худые коленки.

— Спрятаться бы… Затаиться… Где найти убежище?

— Тут твоё прибежище. Неприступная глушь. Сюда сто лет не ступала нога чужого человека. Шаман был первый за всё время.

— Не от людей бы укрыться… От этих… самых… Ну, сам понимаешь… В больницу мне бы с окнами за решёткой. Или в тюрьму. Нечистая сила боится военных и врачей. И ещё ментов.

— Всё верно — ей первым делом своих надо бояться. Думаешь, в психушке нечистики тебя не достанут? За этим тебе в монастырь надо проситься.

— В Распоповку к староверам?

— А хоть бы и туда до самой весны отвезу, если хочешь.

— Хочу к староверам!

— Окрепнешь — отвезу непременно.

Шмонс посветлевшими глазами обвёл просторные покои.

— У тебя икон нет. Где образА? Зачем спрятал!

— Опять бредишь? У меня их и в помине не было.

— Икона нужна в доме. С негасимой лампадкой.

— На кой тебе?

— Защита свыше… От этих самых… От иконы благодатный свет исходит. Бесы его не выносят.

— Хочешь с ангелом-хранителем помириться? Да принесу я тебе иконы в два счёта из церковки, где держу собак.

— А молитвослов?

— У староверов выпрошу в Распоповке. Я же тебя к ним возил для отчитки от беснования, забыл?

— Не помню.

— Ты им по нраву пришёлся, а меня они и на порог не пустили.

— Библию привези старопечатную. Ещё свечей и ладану. Ладан-то у них есть?

— Угу… Старцы сами из живицы варят. Духовитый такой.

— И маслица лампадного не забудь.

— И масло лампадное они из кедровых орешков себе давят. Всё тебе привезу. Даже благословение он ихнего пресвитера. Ты только выздоравливай.

Ерофеич не обманул. Съездил на собаках к староверам по непролазной тайге и привёз старую книгу в обмен на свои охотничьи боеприпасы. Староверы не признавали заморского оружия. До сих пор охотились с ижевскими двустволками и симоновскими карабинами, патроны к которым в Сибири нынче днём с огнём не сыщешь. Разве что в музеях. Гильзы набивали китайским бездымным порохом сами и затыкали безоболочечными пулями собственного литья. Капсюли к гильзам подходили китайские. У хунхузов залётных всё купишь, только заплати. В цене обманут, но товар доставят.

Теперь в избе от ладана и восковых свечей стоял сладковатый праздничный дух, как в настоящей церкви в престольный праздник. Шмонс перестал бродить из угла в угол как неприкаянный, а обустроил красный угол с образами. Ерофеич из чёрных досок в церковке подобрал ему самый различимый лик Богородицы с младенцем и парочку икон с какими-то почти неразличимыми святыми. Шмонс покрыл образа расшитым тунгуской полотенцем, украсил веточками можжевельника. Отдраил до блеска латунную лампадку, подвесил её перед ликами и затеплил.

И после этого как-то сразу приутих. День-деньской молился на коленях перед образами, а ночью сидел с лупой над старинной эмигрантской библией 1939 года выпуска, ещё с ятями, фитами, ижицами и буквой i, но уж без твёрдых знаков на концах слов. Саморучно подклеил затёртые чуть ли не до дыр страницы и обшил тунгускиной замшей переплёт.

Похоже, староверы не почитали парижское издание за благодатное и относились к книге без должного почтения. Как она попала к ним? Да мало ли западноевропейского спецназа прокатилось по Сибири, сопровождая геологов из транснациональных добычнЫх корпораций. Личный состав экспедиционного корпуса набирали из потомков русских эмигрантов, чтобы наёмные вояки хоть как-то говорили и понимали по-русски. И, разумеется, предпочтение при вербовке отдавали православным, чтобы те могли найти общий язык с до сих пор незамирённым населением бывшей русской Восточной Сибири. Эти русские — народ извечно беспокойный. Это вам не дрессированные словенцы с поляками да чехами, которые каждого вояку из-за Рейна будут с поклоном встречать и сладенько улыбаться от восхищения перед блеском европейского величия. Русские — умственно неполноценные унтерменши, годные только для грубой крестьянской работы на своих бесплодных холодных землях и в подземных горных разработках. Они не постигают величия юберменшей.

Не все из наёмников возвращались на базы из рейда. Причины тому были всякие. Попробуй-ка европейский неженка из субтропиков выжить зимой в тайге рядом с полюсом холода в Оймяконе! Ну и человеческий фактор не стоит забывать. Слаб русский человек на всё яркое и блестящее, а иностранное снаряжение слишком привлекательное. Взять хотя бы тот ж бинокль или тепловизор. Для охоты штуки полезные. За импортную оптику немало заморских солдат распростились жизнями от пули в спину.

— Во, теперь хоть чем-то наш умом тронутый займётся, если питие ему в полном запрете, — сказал Ерофеич тунгуске. — Трудно городским, не нужные они нигде, ни в своём городе, ни в нашенской тайге. Оттого и в леригию кинулся. То-то лучше поклоны бить да молитвы бормотать, чем от водки в зимовье с ума сходить. А земные поклоны староверов — что? И физкультура тебе для тела и продышка от умственного чтения — всё на пользу.

Тунгуска с непроницаемым лицом смотрела на новоявленного богомольца безо всякого удивления надёжно спрятанными за ресницами глазами, но от всякого приглашения помолиться вместе с ним за его грешную душу пугливо отстранялась. Ерофеич тоже был не в молитвенном настрое:

— Ты только меня не доставай со своей леригией, лады? А то тебе с неё одна забава, а мне крутиться надоть по хозяйству.

Шмонс вошёл в намоленное состояние, но на этом не успокоился. Ему захотелось религиозного подвижничества. Обрядился в проеденный мышами подрясник из старой церкви, почистил до блеска позеленевший наперсный крест и бУхал о пол широким лбом с запавшими висками до изнеможения. Когда силы покидали, слёзно причитал и каялся часами, распластавшись на полу:

— Грешен, господи! Сей грех искупается только покаянием, молитвой и постом. Сподвигни меня на подвиг во имя веры хоть ценой жизни моей окаянной!

Так и нашла на него новая блажь — покаянный пост. Постился до изнеможения и без того своей измождённой после болезни плоти — жевал пророщенные зёрна, почки, хвою и толчёный луб, который ему драла из-под коры ольхи да осинок тунгуска. Запивал чистой снеговой водой. Даже кедровые орешки себе на время сугубого поста не разрешал. И выжил-таки, не загнулся и не свихнулся, хоть и шатало его с голодухи.

К весне поближе в горах чуть потеплело, и день начал удлиняться. Морозы за минус пятьдесят ушли до следующей зимы. Минус сорок пять — уже терпимо в этих краях. Несмотря на сокрушение плоти сугубым покаянным постом, исхудалый Шманец заметно повеселел и оживился.

Ходил уже не горбясь, голову держал прямо и даже стал после своих постов приставать к тунгуске по ночам, которая по-прежнему спала с больным на всякий случай. Волос вылез весь, осталась редкая бородёнка. Хоть и отпаивали Шмонса парной кровью забитых оленей и дичи, насильно кормили мясом ещё живого оленёнка-пыжика, но ничего не смогли поделать — зубы выпали.

— Не горюй, не бедуй, паря! мы тебе за бугром у тёплого моря золотые чавки вставим.

Однажды, когда Ерофеич смазывал капканы салом, чтоб отбить запах железа, Шмонс подскочил к нему с укором:

— Куда ты смотришь, мужик?

— А чо такова-то стряслося?

— Услужающая твоя играет в карты в избе со святыми образами.

— Сама с собой, что ли?

— Нет, с компьютером.

— Чо, плохо играет?

— Нет, выигрывает всё время.

— Ну и пусть себе играет, лишь бы под ногами не путалась, кикимора таёжная.

— Грех это ведь!

— На некрещёных нет греха, как нет им и спасения. Сами же попы о том долдонят.

— Всё равно непорядок в православном доме! А ты хозяин, тебе и отвечать.

— Успокойся, Лёва! Виноват — отвечу. Иди помолись за её грешную душу, а мне скоро капканы ставить, сети проверять на озере пора, а потом ещё лучины на растопку нащепить.