Читаем без скачивания Прохладой дышит вечер - Ингрид Нолль

Как только Кора за порог, я, обгоняя Хуго, занимаю софу.

— Какая женщина! — восхищается он вслед моей внучке. — Но ты, Шарлотта, была еще красивей, и прежде всего — чувствительнее.

Он целует мою руку и вдруг начинает убирать грязную посуду. К сожалению, все заканчивается как в пословице — заставь дурака Богу молиться, он себе лоб расшибет. Хуго поставил все тарелки и блюдца в одну стопку, и, естественно, они рушатся на пол. Ну что делать, приходится вставать, брать веник и совок, а этот хитрец тем временем мгновенно оказывается на моей заветной софе. Ох, зла на него не хватает! В отместку я высыпаю осколки из совка ему на живот.

А он только ухмыляется:

— Ну, ну, Шарлотта, в твои-то годы гневаться из-за всяких пустяков! Кстати, у Эдгара Аллана По есть одна такая история…

Тут вдруг лицо его апоплексически краснеет.

18

Вообще-то я не очень верю в загробную жизнь, но порой мне чудится, что где-то вокруг меня обитают мои покойные родители, братья и сестры, наблюдают за мной, наверное, помогают мне. С Альбертом мы неслышно общаемся вот уже много десятилетий. «Каково, братец, как тебе моя жизнь? А дети мои тебе нравятся? Ах, вот оно что, они тебе чужие… Да, ты знаешь, мне иногда тоже…» Интересно, может, и я вот так когда-нибудь незримо буду виться вокруг моих потомков, может, и они будут слышать мой шепот в шелесте листьев, в полете птицы, почувствуют меня в запахе роз. Хочу раствориться в ветре и воде, стать облаками и светом, хочу сопровождать и оберегать своих близких и любимых. Но по здравом размышлении мне все это, конечно, представляется абсолютными небылицами. И уж тем более я никак не могу представить себе, что кто-то из нас после этой грешной земной жизни может попасть в рай.

Мне нравится, как в восточных странах по древней традиции почитают предков, но вот реинкарнация — это отвратительно. Еще раз все сначала — ой, нет, не надо! А потом еще, не дай бог, превратиться в какого-нибудь склизкого ничтожного земляного червя или ненасытного стервятника, который питается всякой падалью.

Вчера впервые в жизни я сорвала свою дочку с работы. Она бросила группу беременных дамочек, которые продолжили, как толстые жуки, барахтаться на матах без нее. Ох, как она на меня накинулась, когда узнала, что Хуго не может внятно говорить и только бормочет что-то нечленораздельное.

— Сколько раз я тебе говорила: заведи себе домашнего врача!

А вот теперь ей пришлось дергать своего знакомого доктора и гнать его ко мне домой.

Хуго мгновенно стало лучше, как только его накачали таблетками от давления. Сердечного приступа, к счастью, удалось избежать, просто кровоснабжение мозга на короткое время прекратилось.

Больной изо всех сил отказывается от больницы и от обследования, весь день валяется на моей софе и со страху убеждает публику, что ему гораздо лучше.

Алиса, радость моя, несколько меня ободрила:

— Знаешь, я поняла, что пожилые люди в больнице очень сдают. Они любят свою домашнюю постель и ненавидят чужие лица. Найми сиделку, пусть приходит ежедневно, давление ему измеряет, моет, ну, кормит еще, может быть. Ты-то, Шарлотта, сама уже с этим не справишься.

Меня, между прочим, чужие лица тоже не радуют. Я бы с радостью обошлась без всяких медсестер, врачей, домработниц, разносчиков еды, к тому же муж мой Бернхард все еще лежит в подвале. На что мне чужаки в моем доме?

Я почти уверена, что Хуго умрет раньше меня. Он меня старше, да и вообще — мужчины уходят в небытие раньше нас. Как, интересно, я переживу его кончину? Разве он мне не дороже всего на свете? Иногда мне кажется, я осталась жива только потому, что ждала его, но, с другой стороны, сколько сил мне стоило это ожидание… Может, жила бы себе, горя не знала, если бы не тряслась над каждым его письмом, не таяла от каждого его звонка, не мечтала, что вот он придет и останется со мной.

Пытаюсь каждый час дозвониться до Коры. Она мне поклялась устроить наконец сегодня похороны. Кора объявляется лишь в полдень. Но упрекать ее язык не поворачивается, я от нее теперь завишу, не надо ее злить.

— Ой, бабуля, — извиняющимся тоном произносит она, — мы так вчера оторвались!

— Что, простите?

— Ну, ба, ну, прикололись как следует. Ну, короче, вломили по полной программе.

Бедненький Феликс. Его сестренка — не лучшая компания для приличных молоденьких парнишек.

— Ладно, и что теперь?

— Теперь что? Да ладно тебе, бабуль, он там у тебя в подвале полвека отдыхает, пару часов погоды не сделают. Ну, ломает меня сейчас бегать, суетиться. — Она зевает и откланивается.

Да, ну и дела. Мертвый муж в подвале, полуживой любовник на софе, любимый внук черт знает где в непонятном состоянии, внучка вероломная… Что за жизнь!

Может, хотя бы Хульда знает. Хульда, что делать-то? Она раскачивается туда-сюда и молчит. Ревнует меня к Хуго, конечно. Да и вообще, она только слушать умеет внимательно, совета дельного от нее не дождешься.

Тут у постели Хуго возникает Регина, все еще облаченная в свой белый профессиональный казакин:

— Папа, как ты себя чувствуешь?

О моем самочувствии она не справляется.

Хуго слабо улыбается. Это означает: ах, спасибо, так себе, пожалейте меня, несчастненького, но только знайте, что в больницу я не поеду.

Блестяще исполнил, браво!

Регина поводит своим профессиональным носом, резко поворачивается ко мне и вдруг строго спрашивает:

— Когда папа последний раз принимал ванну? Что? Я-то откуда знаю? Его самого пусть и спросит.

— Двадцать лет назад, — признается Хуго.

Браво, Хайдемари! Вот это я понимаю, никто не упрекнет. В свое время, когда Ида стала передвигаться в инвалидном кресле, ее дочь заказала специальный душ для инвалидов. Ида пересаживалась прямо из коляски на специальный стульчик под душем и могла плескаться вволю. Хуго тоже быстренько усвоил новый способ помыться. Поэтому вплоть до последнего времени он мылся сам, без помощи дочери.

— Пойду приготовлю папе ванну, — Регина решительно шагает в ванную.

Хуго взглядом молит меня о пощаде, но я остаюсь холодна.

— Почему воды горячей нет? — возмущается Регина. — От такой воды у него воспаление легких будет…

Ах да, это газовая колонка барахлит. Там пламя иногда гаснет. Меня Феликс научил включать ее снова. Я неохотно поднимаюсь, чтобы отправиться в подвал.

— Сиди, ма, — останавливает дочь, — я сама…

— Нет! — в один голос вскрикиваем мы с Хуго. Регина такая шустрая, она уже у двери, но тут тяжкие стоны отца заставляют ее вернуться.

— Гипертония, — лепечу я.

Регина достает приборы и измеряет ему давление.

— Вообще-то все в порядке, как ни странно, — констатирует она. — Пап, ты что? Что с тобой?

— Да так, что-то вдруг вступило, — сочиняет он, — лучше мне завтра помыться.

Ладно, соглашается Регина, но колонку она все-таки наладит сейчас. Мы с Хуго хватаем ее с двух сторон.

— Феликс скоро зайдет, — лгу я, — он это умеет лучше нас.

Ну, вот еще, фыркает дочка. Она всегда считала, что у женщин лучше получается забивать сваи и класть рельсы, а у мужчин — вязать и стряпать. Руки у нее сильные, она же тренер и массажист. Без всяких усилий она освобождается от наших хилых объятий и в два прыжка оказывается в коридоре. Бежать за ней бесполезно, она в своих шлепающих сандалиях ускакала уже далеко. Мы с Хуго глядим друг на друга и ждем, когда из подвала раздадутся Регинины вопли.

Но через некоторое время Регина преспокойно шлепает обратно.

— Смешно, честное слово, — объявляет она, — из-за такого пустяка беспокоить мужчину.

Видимо, она только на пламя в колонке и смотрела.

— Ты ничего особенного в подвале не заметила? — хочет удостовериться Хуго.

Черт бы его побрал! Куда лезет, старый дурень! Я бы его самого за такое замуровала!

— Если вы о мышах, — бойкая Регина потирает покрасневший нос, — то я там видела кое-какие следы их деятельности. Но я этих грызунов не боюсь и поэтому орать как резаная не собираюсь.

— А ты Бернхарда еще помнишь? — Хуго путает Регину с Вероникой.

Дочь смеется.

— Да он же погиб еще до моего рождения. Я Антона хорошо помню, я же его считала своим папой.

Ладно, пора за дело. Папу лучше вымыть сегодня, завтра у нее не будет времени, кроме того, после ванны ему сразу станет лучше.

Фрау доктор напускает на себя все тот же строгий профессиональный вид и пробует воду. Кажется, довольна. Папе понравится.

В ванной оба хохочут, как дети. До чего же хочется подглядеть украдкой! Но Хульда предостерегает: «Не смотри, останься при своих иллюзиях».

Через полчаса Хуго, облаченный в свежую пижаму, появляется в комнате, и во всем доме пахнет мокрой псиной. Регина споласкивает ванну, подстригает отцу ногти на ногах, ставит чайник и делает бутерброды с ливерной колбасой и домашним сыром. Да, лучше даже у самой Хайдемари не получилось бы. Избалует нас наша младшенькая, будем как два младенца. Кто знает, может, дом для престарелых не такая уж Богом забытая дыра, как мне казалось.