Читаем без скачивания «Осада человека». Записки Ольги Фрейденберг как мифополитическая теория сталинизма - Ирина Ароновна Паперно

Описывая свою концепцию научного творчества, Фрейденберг пользуется той теорией исторической трансформации культурных форм (представляющих собой единство разного), которую она развивала во всей своей научной деятельности. Именно эти идеи легли в основу ее понимания сущности автобиографии.

Она вновь и вновь пишет о научной работе как о процессе творчества, подобном (но не тождественном) художественному творчеству: «Вся моя натура сказывалась в том, что я страстно искала закономерности» (V: 19, 34). «Я писала роман не по порядку и не связно» (V: 19, 35). Она не раз называет свою работу о греческом романе «романом»: «Написано у меня в романе» (VI: 35, 181).

Фрейденберг пытается изложить «теоретическую соль» своей концепции. Она предлагает краткую формулу: «Литературный жанр всходил на мифе» (V: 21, 38). До нее (как она объясняет) греческий роман считался литературным жанром любовного содержания, который имел свою имманентную литературную историю. Она первой связала греческий роман с евангельскими и апокрифическими сюжетами раннего христианства, а через них – с мифом. Роман, «того не зная», создавался из мифологических элементов. (И в этом сказывался принцип единства и трансформации различного.) Связав роман с мифом, она первая отнесла роман к эпохе эллинизма, введя понятие «до-литературы». Эллинизм берет «древнюю мифологему» (мифологический сюжет о страстях богов плодородия) и «ассимилирует ее в виде человеческих страстей» (V: 21, 39). Христианские тексты житий и апокрифических деяний превращают мифологические образы в моралистическую аллегорию; роман делает эти схемы перипетиями жизни героев. Речь идет не об осознанных заимствованиях и не о влиянии, а о генетическом и жанровом родстве: «И самое значительное в том, что литературный жанр не догадывается, что вся его фактура состоит из него же самого, лишь архаичной, долитературной формы» (V: 19, 37).

Фрейденберг вновь старается сформулировать теоретический смысл своего первого, интуитивного открытия: «Тут я увидела, что различия являются формой тождества, а одинаковость несет в себе разнородность, – мысль, уже не покидавшая меня» (V: 19, 39). Она добавляет, что тогда еще «плохо понимала», что у нее получается (V: 19, 40). Теперь она знает, что помимо конкретного тезиса о происхождении литературной формы из мифологической схемы ее первая научная работа несла в себе теоретическое и методологическое новшество. Заметим, что, в частности, она близко подошла к понятию о памяти жанра: речь шла не о сознательном заимствовании, а о том, что роман, «того не зная», строился из элементов мифа. Новизна ее работы по отношению к классическим авторитетам особенно важна для Фрейденберг. Она не раз упоминает, что ее концепция и датировка происхождения греческого романа радикальным образом отличается от принятой тогда теории Эрвина Роде. Настаивая на своей самостоятельности, она замечает: «Я начинала, по Узенеру, с имен персонажа. Но то, что у меня получилось, пошло вкось от Узенера» (V: 19, 35); «О Марре я понятия не имела: был 1922 год!» (V: 19, 40). Тогда ею владело чувство объективной ценности этой работы, и сейчас она полагает, что оно ее не обмануло. Добавим, что в далеком будущем так оценили этот труд, оставшийся тогда неизвестным, и ученые-классики73.

В 1948 году Фрейденберг пишет о «трагической судьбе» своей первой научной работы: «Моя работа о греческом романе не напечатана. Она устарела, как и я сама» (V: 19, 33). «Уже 25 лет как она не напечатана» (V: 20, 48).

Она вспоминает мать, которая рыдала, что не доживет до напечатанья книги. «Мы обе жили этой книгой»; мать «сопутствовала» каждой ее мысли, «питалась и питала ее» (V: 19, 33). Бедные, несчастные, угнетенные в быту, они вместе переживали «переворачивающее счастье» творчества (VI: 19, 34).

Позже она поясняет свою связь с матерью: «Я с детства обнаруживала симптомы тяжелой привязанности к своей матери», как будто «врачи забыли при моем рождении отделить меня от материнской пуповины» (V: 23, 69).

Сейчас, в 1948 году, Фрейденберг думает о том, что осталось от ее первого научного опыта. В последующей научной жизни те теоретические положения, к которым она тогда пришла, едва понимая их смысл и значение, остались с ней; остался круг проблем, которые она тогда поставила. Сохранилось и другое: чувство самопокидания и самораскрытия в научном творчестве, посвященном литературе.

Описать в записках переживание творческого процесса при вхождении в науку представляется ей столь же важной задачей, как и описать теоретическую соль ее первой работы. При этом сейчас, на склоне научной карьеры, она говорит о своих сомнениях в том, что любая форма, кроме искусства, пригодна к выражению сущности человеческой жизни:

Есть вещи, о которых нельзя, не будучи художником, повествовать. Любовь к матери, близость с учителем, чувство поэзии – как это передать? Сказать «жизнь», «я», «автобиография» – мало (V: 23, 72).

Как ни гордилась Фрейденберг своим призванием ученого и автобиографическими записками, ей не раз приходила мысль (которую она разделяла с Пастернаком), что только искусство являет собой высшую форму познания и самопознания.

«Мое вхождение в академическую среду»

«Новая жизнь пошла у нас с мамой – жизнь в Марре» (VI: 26, 98). Так начинается рассказ о сложных отношениях Фрейденберг с Николаем Марром (1864–1934), прославленным советским ученым-самодуром, сыгравшим большую роль в ее научной биографии.

Эта тема нуждается в комментарии, и исследователи Фрейденберг к ней не раз обращались. Автор утопического «нового учения о языке», исходившего из марксистского подхода, Марр вошел в историю науки как печальное явление советской эпохи. По мнению исследователей, его идиосинкразические (во многом совершенно фантастические74) представления о происхождении языка и культуры соответствовали пафосу первых послереволюционных лет, когда не стеснялись в методах и средствах в поисках новых представлений о начале человечества и новой науки о человеке75. В последующие годы изоляция советской науки от западной, «буржуазной», способствовала выживанию этих теорий, а личное покровительство Сталина обеспечило Марру исключительное влияние в советской академической жизни, вплоть до 1950 года, когда, тоже по воле Сталина, идеи Марра были объявлены глубоко ошибочными76.

Фрейденберг никогда не разделяла многих положений Марра, но в середине 1920‐х годов в некоторых его идеях, а именно в понятии о генезисе культурных форм и методе палеонтологической семантики, она увидела созвучие собственным мыслям. Теории Марра о генезисе повлияли на дальнейшую разработку ее научного метода (включая совместную работу с И. Г. Франк-Каменецким).

Покровительство Марра сыграло большую роль в ее научной карьере. Пользуясь формулировкой одного исследователя, в 1932 году Фрейденберг получила кафедру благодаря сотрудничеству с всесильным тогда в советской академической жизни Марром; по той же