Читаем без скачивания Люби меня по-немецки - Агата Лель

Он прав. Я целовала его сама. И с большим удовольствием. Боже, как стыдно…

— Давай спать. Скоро уже будильник прозвенит, — поправив пижаму, переползаю на свою половину кровати и словно гусеница кутаюсь по шею в одеяло.

Умоляю, умоляю, умоляю — надень трусы!

Раздаётся скрип уставших половиц, шуршание простыней под боком. Матрас мягко пружинит, когда он опускается на свою половину.

А ведь матрас мог бы пружинить сейчас в два раза сильнее под нами обоими…

Тридцать — это тот пограничный возраст, когда всё уже давно можно. Не юные пятнадцать, когда хочется, но нельзя; не зрелые шестьдесят, когда тоже всё можно, но уже не очень-то и нужно. В тридцать можно переспать с мужчиной без каких-либо обязательств и угрызений совести, а потом даже остаться с ним добрыми друзьями и крестить в будущем его детей. Это разумная и взвешенная цифра. Но у неё есть жирный минус — это мозг. В тридцать не спишешь опрометчивый поступок на гормоны, и измену ничем не оправдать. Пусть Олег и не совсем герой моего романа, а сегодня я это особенно остро осознала, но он не заслуживает быть рогоносцем. Я точно знаю, что не смогу потом вернуться обратно в Москву и делать вид, что ничего не произошло.

Да, поцелуй был, но если это и измена, то совсем чуть-чуть. Это же не считается, правда? Правда же?..

Мне казалось, что угрызения совести, переизбыток эмоций и сгусток тестостерона в полоуметре точно не дадут мне уснуть, но нет, едва я закрыла глаза, как тут же провалилась в глубокий сон…

Утро выдалось холодным и хмурым. С закрытыми глазами ковыляю до ванной, умываюсь, плету кривую косу и натягиваю высохшие джинсы. Вернувшись обратно в спальню, замечаю, что половина кровати Курта пуста. Аккуратно сложенное одеяло лежит поверх разглаженной простыни.

Его одежды тоже нигде нет.

Интересно, куда можно деться в чужом доме в пять часов утра?

Накинув через плечо ручку сумки, выглядываю в коридор — темно и тихо, все ещё спят. Стараясь не топать громко спускаюсь вниз и заглядываю в кухню — ни одного немца на горизонте.

Куда это он делся?

Завтракать нет ни малейшего желания, поэтому, я, выпив воды из-под крана и прихватив из вазы большое зелёное яблоко, бесшумно покидаю дом.

Рассвет только-только начал заниматься, но никаких радужных лучей и птичьих трелей. Тонкая бледно-розовая полоска на горизонте, мокрая трава под ногами и пронизывающий ветер. Зябко ёжась, обнимаю плечи руками и плетусь к брошенной у ворот машине. В душе теплится робкая надежда, что Ганс отирается где-то там, дышит свежим ледяным воздухом, например, он же парень со странностями, но возле машины его тоже нет.

Ни чёрт с тобой, обиженка! Иначе как ещё объяснить его побег под покровом ночи?

Теперь понятно, почему они войну продули. Тру́сы!

Сажусь в холодный салон, врубаю на всю печку и подогрев сидений, включаю музыку. Проезжая по узкой дороге мимо раскидистого дуба выискиваю глазами чёрный Харлей, но его нет, только следы от протекторов на подсохшей после вчерашнего ливня грязи…

Капитулировал, стало быть. Удрал. Ну и ладно, не больно-то и хотелось.

Часть 24

Что мы знаем о самообмане?

Например, поедая за завтраком склизкие мюсли мы пытаемся обмануть себя, что нам дико вкусно и сочный кусок пиццы нас совсем не прельщает. Или натягивая повыше корректирующее бельё, мы врём себе, что эти два лишних килограмма нас совсем не полнят и вообще не заметны. Или встречаясь с надёжным, но дико скучным мужчиной, мы искренне верим, что это то, что нам нужно, а приправа для отношений в виде страсти, бурных эмоций и сбесившихся бабочек это сказка для инфантилов.

Сколько я врала себе за свою тридцатилетнюю жизнь — не счесть, но сегодня я осознала, что больше не хочу это делать.

Вчера, когда язык Курта вероломно проник в мой рот, а по низу живота прошёлся цунами; когда он вёл меня в танце и спасал уснувшего деда от смерти в виде утопления, я поняла, что мне нужен тайм-аут, чтобы в первую очередь разобраться в себе и понять, что же стоит во главе угла для меня лично. А Олег Шмель, не смотря на эмоциональную пресность, не заслуживает того, чтобы перед ним юлить и что-то не договаривать.

— Ульяна, какой приятный сюрприз! Проходи, чего же ты как не родная, — Олег, как всегда безукоризненно одетый, открывает дверь шире пропуская меня в свой идеальный дом с открытки. — Признаться, когда ты написала мне утром, что хочешь безотлагательно встретиться, я немало удивился. К чему такая спешка? Что-то стряслось?

— Нет, нет, ничего ужасного не произошло, — давлю улыбку и плетусь в гостиную. — Просто… я хочу кое-что для себя прояснить.

— А почему ты не открыла дверь своим ключом? Дорогая, мой дом — теперь и твой дом тоже, не забывай.

— И я смогу выбросить эти скучные гардины и развесить по стенам бамбуковые фрески?

— Э… Ну-у…

Мне кажется, или его лоб покрылся испариной волнения?

— Конечно, ты можешь внести в моё жилище свою лепту, но поверь, тут всё идеально подобрано в едином стиле. Здесь поработал дизайнер по интерьеру. Самый дорогой дизайнер, к нему очередь на год вперёд. Герман Лобо́вски, может слышала? — поворотом ключа запирает дверь.

— Подожди, так в твоём жилище или нашем?

— Прости, я сказал моём? — спохватывается Олег и виновато поджимает губы. — Это всё привычка закоренелого холостяка. Ну ничего, когда ты окончательно ко мне переберёшься, я забуду это слово — моё. Только наше.

Его таланту выкручиваться можно только позавидовать. Не даром он такой успешный и востребованный адвокат.

Я шла к нему с чётко сформулированной целью. Я думала об этом всю дорогу пока ехала утром из усадьбы, пока корпела над отчётами на работе и даже пока стояла в пробке добираясь сейчас сюда.

Я точно знаю, чего хочу, но обязана предпринять контрольную попытку…

Сажусь на крышку фортепиано