Читаем без скачивания Бал-маскарад - Магда Сабо

– Пульс у девочки неровный, – сказала тетя Ева.

«Сейчас станет ровным, – думала Кристина. – С чего бы ему и быть ровным, если вы тут убиваете друг друга у моей постели и ничто не помогло, даже то, что я, наконец, свела вас вместе».

Две головы снова низко склонились к кровати, пришлось по-настоящему закрыть глаза.

«А что бы сейчас было, – ломала голову Кристи, – если бы я вдруг села в постели и сказала им ясно и твердо: «Папочка, тетя Ева думает, что она не имеет права любить тебя, раз она моя учительница, и еще думает, что не должна воспитывать ребенка только для того, чтобы он сразу стал ее собственным».

– В такое время вдвойне тяжело, что у нее нет матери, – проговорил фотограф.

– Я сказала же, дайте ей мать, – прошептала тетя Ева, и шепот этот прозвучал словно свист хлыста.

Скрипнула дверь, Кристи услышала запах кофе и почувствовала, что взрослые с облегчением повернулись к бабушке.

– Чашечку кофе…

– Не стоило беспокоиться… Очень поздно уже…

Звякнули ложечки. «Теперь все, кроме бабушки, играют комедию», – думала Кристи. Она сама играет больную, а папа с тетей Евой улыбаются, кивают, всем видом показывают, что все хорошо, хотя сердца их чуть не разрываются. Вот сейчас надо бы подняться в постели и высказать им всю правду.

Невозможно.

Эндре Борош стал вызывать по телефону такси, тетя Ева попрощалась. Прощалась тихонько, чтобы не беспокоить больную. Бабушка предложила зятю проводить учительницу до дому. Тетя Ева запротестовала, папа не промолвил ни слова. Тетю Еву провожала в прихожую бабушка, папа, произнеся несколько слов благодарности, снова подсел к Кристи. Дверь захлопнулась, немного погодя стало слышно, как тронулось такси. Дул ветер, в комнате становилось прохладнее.

Хитрость не удалась.

XVI

Цыганочка рассказывает, как Кристина пришла к мысли, что доклад о мире все-таки надо сделать

Взрослые улеглись. Бабушка сразу же, папа попозже.

Кристи наблюдала за папой, видела, как он ходил туда-сюда, пошел в ванную, отвернул кран, почистил зубы, пополоскал горло, снова вошел. Звякнул стакан, должно быть, он принял что-нибудь, наверное снотворное. Бабушка заснула не сразу и, уже лежа в кровати, тихонько продолжала говорить о том, как она рада, что девочка стала спокойнее и что, возможно, теперь уже нет причин для тревоги.

– Хорошо, мама, – сказал фотограф, – спокойной ночи!

Свет погас.

Вскоре бабушка начала похрапывать равномерно, тихонько, как обычно, темно стало и в другой комнате, у Эндре Бороша, но Кристи чувствовала, что он не спит. Было что-то нехорошее в этой ночи, что-то неспокойное, тревожное, враждебное.

Скрипнула дверь, и вошел папа. Его совсем не было видно в темноте. Очевидно, он надел войлочные туфли, потому что шагов не было слышно; он словно тень проскользнул к кровати. Бабушка мирно спала: когда она заснет, ее и пушками не разбудишь.

– Спишь, Кристи?

Кристи выдохнула:

– Нет.

Она подвинулась, чтобы он мог сесть с нею рядом. Папа осторожно присел, кровать тихонько скрипнула под ним. Кристи нащупала его руку и, найдя, положила ее на свое лицо. Это было очень приятно, руки у Эндре Бороша всегда такие душистые и прохладные от частого мытья.

– Я хочу попросить тебя о чем-то, – сказал Эндре Борош.

Кристи молчала. Она чувствовала, что ничего хорошего у нее не попросят, что она не будет рада выполнить эту просьбу.

– Если с тобой случится что-нибудь… что бы с тобой ни случилось, прошу тебя, не зови к нам тетю Еву и меня не посылай к ней.

У Кристины даже горло перехватило от волнения.

– Я очень рад, что ты любишь ее, но не принуждай ее приходить к нам. Тетя Ева красивая молодая женщина, у нее свои заботы и планы, не годится обрушивать на нее еще и наши. И потом, если она любит тебя, это вовсе не значит, что и мы ей симпатичны. Со мной, например, она не очень охотно бывает вместе. Я стесняю тетю Еву. Ты ставишь ее в неприятное положение, заставляя встречаться со мной. Прошу тебя, не делай этого.

– Понимаю, – с пересохшим ртом проговорила Кристина. И добавила: – Прости меня, папа!

Фотограф поцеловал ее и вышел, а Кристи с головой накрылась одеялом, словно кто-то мог увидеть ее ночью, в этой темноте. Сейчас она и вправду почувствовала себя больной.

Ей так хотелось все исправить, а вышло что-то скверное, ужасное. Голос у папы был усталый, чужой и такой надломленный, словно у старика. Если папа хочет этого, то план ее не только не улучшил, а даже ухудшил положение.

Но в чем ее ошибка?

– Маска, ты никогда не слышала, как тетя Ева ведет урок?

А я слышала. Она учит своих воспитанников думать, учит, что, если ты в чем-то ошибся, надо отыскать корень ошибки. Кристи мяла и вертела ухо Таде и раздумывала до тех пор, пока не нашла разгадку. А когда нашла, то ей стало так стыдно, что она еще и маленькой подушечкой лицо покрыла, одеяла было уже недостаточно.

«Я словно подшутила над ними, – думала Кристи. – Врала, притворялась, напугала бабушку, оторвала от работы тетю Еву, встревожила папу. Как могла я думать, что из этого может выйти что-нибудь хорошее? Ведь они же не дети, они взрослые, папа столько выстрадал, и тетя Ева уже не девочка! Да как же я могла думать, будто она такая слабая, что стоит ей еще раз увидеть папу и сопротивление ее будет сломлено? Тетя Ева сильная. Тетю Еву можно убедить в чем-нибудь только разумным путем.

Но вот как я могу убедить ее?

Не могу же я пойти к ней и сказать: «Пожалуйста, не избегайте моего папу, если вам хорошо с ним», – ну, как сказать такое своему собственному классному руководителю? Не могу я сказать об этом вот так просто…»

И в этом тоже виновата война, в этой ужасной ночи, и во всем, что причиняет, людям горе. Если б не было ее, семьи остались бы целыми, и люди не попадали бы в такие тяжелые положения. Если бы ее не было, не пришлось бы классному руководителю думать над тем, как научить какую-то девочку смеяться, и не приходилось бы говорить кому-то «нет» вопреки собственным чувствам и желаниям. Нельзя ни за что на свете допустить войны. Если бы можно было рассказать, что случилось, ну, например, хотя бы с их семьей, все поняли бы, что надо быть бдительными. Но может ли человек предостеречь других людей?

Может ли?

Неужели нет?

Бабушка посапывала равномерно, словно говорила: «Как так! Как так!»

Ухо у Таде было холодное, привычное. Конечно, возможность нашлась бы, горестно размышляла Кристина, только люди иногда бывают такими глупыми. Думают, что есть дела общественные, из которых складывается история, а есть дела личные, и одни с другими не связаны. А между тем выясняется, что все и со всем связано. И если человек занимается жизнью общества, он обнаруживает за нею личную жизнь миллионов и миллионов людей.

«Ничегошеньки я не сделала ни ради кого, – говорил Кристи ее внутренний голос. – Ни ради Жужи, ни во имя ее погубленной молодости, ни ради папы, ни ради бабушки, ни ради тети Евы. Если бы я тогда сделала доклад и сказала бы, что долг живых исправить то, что наделала война, залечить нанесенные войной раны, – тогда не возникло бы у тети Евы мысли, что она воспитывает нас для себя и что, придя к нам в дом, она, собственно говоря, поступила бы так же, как Цинеге с этим фотоконкурсом. Если бы я сказала ей о «долге», – она поняла бы это. На обман тетя Ева не поддалась, но если перед ней стоит какая-то задача, она все понимает и все делает, чтобы ее выполнить».

Кристи сделает этот доклад. Не только ради своих близких, а ради всех. Пусть никогда больше не будет на земле детей, которым придется мучиться над такими проблемами, пусть никогда не будет другой девочки, которой пришлось бы называть свою маму «Жужей», потому что она никогда не была для нее настоящей, живой мамой.

Только для этого сбора нужны такие слова, которые будут понятны всем, чтобы класс понял: на свете нет только личных дел, а тетя Ева поверила бы, что ее ждет большая задача – сказать «да» там, где война однажды сказала «нет».

Где найти Кристи такие слова?

«Жужа! Тебя уже нет, и я никогда не коснусь тебя рукой, но ты все-таки есть, – ведь тетя Ева учит, что человек остается жить во всем, что делается на свете, и, значит, ты тоже существуешь, есть и твоя доля в том, что построено после войны. Жужа, помоги мне! Сегодня я сделала ужасную глупость, помоги мне исправить ее!

Где твое письмо, Жужа?

Где твое письмо?

В ночь перед смертью ты написала письмо в старой тетрадке, и бабушка отдала его папе, потому что ты взяла с бабушки слово во что бы то ни стало сохранить письмо и передать, – ведь это было твое завещание. Как я ни просила, папа не разрешил мне прочитать его, сказал, что он сам лишь однажды нашел в себе силы прочитать его до конца, и то у него чуть не разорвалось сердце; он не мог бы еще раз сделать это, сознавая, что той, которая писала его, уже нет на свете; к тому же я еще мала – вот подрасту, тогда другое дело. Папа не знает, что в пятнадцать лет человек, собственно говоря, взрослый. Еще не очень умный, нескладный, часто ошибающийся, но все же взрослый.