Читаем без скачивания Беспокойный возраст - Георгий Шолохов-Синявский

— Ты в самом деле не жалеешь, что уезжаешь? Или тебе не хочется, но ты все-таки едешь?

— Откровенно говоря, не особенно хочется, но еду.

— Почему?

— Практика — лучшая школа. — Максим шутливо добавил: — Потому что этого хочешь и ты.

Она быстро отодвинулась от него.

— Значит, попроси я — ты остался бы?

Максим ответил:

— Не знаю. Ну, если бы захотела только ты… Но когда советуют эти, не хочу! Мне противны ходатаи, все эти благонравные удачники — игори, сержи. Я, может быть, с Мишей Бесхлебновым уехал бы… А впрочем, все равно куда, скорей бы стряхнуть с себя эту липкую пыль, ухватиться за главное, ради чего я сидел в институте пять лет. И уехать, зная, что ты моя жена…

Он снова привлек ее к себе, но она не поддалась, неожиданно спросила:

— Скажи, Макс, ты ничего не таишь от меня?

Максим вздрогнул.

— Ничего. О чем ты? — В голосе его послышался испуг.

— Да так, — вздохнула Лидия, чем-то встревоженная, — ни о чем….

— Нет, ты скажи… Почему ты так спросила? Что произошло?

«Уж не встретилась ли она с Элькой? — подумал он. — И та рассказала ей обо мне».

И он вспомнил, как Лидия была грустна весь вечер.

— А почему ты думаешь, что должно что-то произойти? — подозрительно спросила Лидия… — Ведь ты сказал, что никогда не обманешь меня.

Наступила тишина, даже пения в гостиной не стало слышно, только притихшие голоса изредка точно всплывали, как поплавки на поверхность темного озера.

— Ах, Максим, как бы я хотела, чтобы ты был хорошим! Всегда правдивым и честным! — вырвалось у Лидии.

В прихожей послышались шум, голоса.

— Кажется, отец приехал. Идем, — как будто обрадовался Максим.

— Я боюсь… — прошептала Лидия.

— Ну, чего ты… Отец у меня хотя с виду и строгий, а на самом деле неплохой мужик.

Они подождали, пока Гордей Петрович тяжело прошагал к себе, проскользнули в гостиную. Галя и Вероника встретили их аплодисментами. Лидия щурилась от света, закрывала глаза рукой. Галя хитренько и весело ощупывала ее своими удивительно острыми, знающими глазами. Славик, Саша, Бутузов и Бесхлебнов сидели, обнявшись, у стола и вполголоса тянули игривую шуточную песенку с задорным припевом.

Максим ждал — вот сейчас войдет отец и начнет поздравлять всех с окончанием учения, но на пороге появилась Валентина Марковна. Лицо у нее было какое-то потухшее, славно искаженное болью.

— Максик, выйди, пожалуйста, на минутку, — попросила она сына.

Максим вышел в прихожую. Мать взяла его за отворот пиджака, сказала, тяжело дыша:

— У отца на работе большая беда. — Валентина Марковна склонила голову на плечо сына. — Сейчас у него сердечный приступ… Вызвала «скорую помощь»… Скорей иди к нему…

— Да что случилось? — испуганно спросил Максим.

— Не знаю, не знаю… Кажется, большое хищение в системе… Иди, иди, — застонала Валентина Марковна и всплеснула руками: — Ах, боже мой! Как же быть теперь с гостями?

Максим вбежал в родительскую спальню. Отец лежал на широкой кровати кверху лицом. На левой стороне груди его комом белело мокрое полотенце, развязанный галстук свисал с расстегнутого воротника смятой рубашки. На стуле валялся небрежно кинутый пиджак. Глаза Гордея Петровича болезненно уставились на сына, из груди вырывалось частое прерывистое дыхание.

— Папа, что с тобой? — спросил Максим, наклоняясь к отцу.

Гордей Петрович вдохнул пересохшим ртом воздух, прохрипел:

— Воевал три дня с жуликами… И, кажется, одного… Хм… пришиб… нынче посадили… Папашу твоего бывшего приятеля… Бражинского… Хм… И сам вот немножко того… сорвался…

Максим сжал руку отца:

— Папа, не волнуйся. Прошу тебя.

— Уже… уже… прошло… Все-таки срезал я главного хапугу… Доказал… Хм… — Гордей Петрович передохнул. — А у тебя кто? Друзья? Вот видишь — опять мне некогда.. — Страхов через силу улыбнулся. — Ты иди к хлопцам… ничего. Мы тут сами… с матерью.

В прихожей раздался звонок.

— Ага, вот и «скорая помощь», — пошевелил рукой Гордей Петрович.

Гости, переговариваясь вполголоса, начали расходиться. Максим выбежал на минутку в прихожую, смущенный, стал извиняться. Лидия и Галя стояли уже одетые.

— Ты не беспокойся. Меня проводят Галя и Славик, — сказала Лидия.

Ее глаза смотрели на Максима пытливо и печально.

Гордей Петрович уехал на работу в свое управление на другой же день. Приступы грудной жабы у него проходили скоро, и он, нарушая все запреты врачей, никогда не залеживался в постели. После таких приступов он еще злее брался за свои дела, и только походка его становилась более вялой, а одышка — заметнее.

Эти дни для Максима были полны неопределенности. Он ездил к Нечаевым, но бывал с Лидией недолго. Михаил Платонович встречал его по-прежнему сухо и, как казалось Максиму, даже враждебно, а Серафима Ивановна — смущенно и растерянно. Ни Лидия, ни Максим не заговаривали больше о свадьбе. Лидия выглядела необычайно сосредоточенной и грустной. Она о чем-то раздумывала и, видимо, колебалась… А Максим решил не ронять больше своей гордости и терпеливо выжидал. Он даже перестал днем бывать у Лидии, а с утра уезжал то к Стрепетовым, то к Бесхлебнову, то к Саше. Купленные Галей цветы к торжественному акту регистрации увяли, потом засохли.

— Что там у вас происходит? — с возмущением спрашивала Галя, встречая Максима, — На неделе семь пятниц… То вы решаете, то опять откладываете… Что вы за люди? Никак не договоритесь…

— У меня отец нездоров, — хмурясь, отвечал Максим и старался не упоминать о женитьбе.

Он начинал понимать, что еще какие-то причины усилили настороженность к нему родителей Лидии и вызвали новый прилив сдержанности их, а временами даже отчужденности. Но какие это были причины, он еще не знал… По городу ползли слухи о крупных злоупотреблениях в торговой сети, которой ведал Страхов, и, как часто бывает, рядом с фамилиями жуликов назывались и имена честных людей. Так, наряду с упоминанием о Германе Августовиче Бражинском и его шайке стали называть и фамилию Гордея Петровича. Слухи о растрате, по-видимому, дошли и до Нечаевых.

Как-то поздним вечером, собираясь ложиться спать и уже раздевшись, Максим услыхал в прихожей истерически-жалобный женский голос и грубовато-отрывистый бас отца.

Неизвестная женщина, очевидно, о чем-то просила, а отец отвечал своими, как обычно, короткими (будто поленья колуном рубил), убийственно-тяжелыми фразами, какие он мог произносить только в сильном гневе.

Услышав, как отец повторил несколько раз: «Уходите вон!», Максим, толкаемый любопытством, на цыпочках подошел к двери, приоткрыл ее. И в тот же миг раздался громкий, неузнаваемо резкий голос отца:

— Убирайтесь! Иначе я вызову кого надо и засвидетельствую;., что вы предлагаете взятку… Слышите?

— Боже мой! Боже мой! — басовитым, подвывающим голосом запричитала женщина. — Гордей Петрович, ведь Герман Августович делал для вас столько добра. Вы не раз пользовались его услугами….

Голос Страхова:

— Какими услугами? Вы еще вздумаете утверждать, что я помогал вашему мужу воровать?

— Умоляю вас… Гордей Петрович, пощадите его… — Женщина зарыдала. — Ведь не один он… Пожалейте хотя бы моего сына! От вас зависит… Только вы сможете спасти Германа Августовича!

У Максима перехватило дыхание: он узнал голос Марины Кузьминичны, матери Леопольда. Самые сложные чувства теснились в его груди: страх за свою недавнюю дружбу с Леопольдом, удовлетворение за посрамление врага, ощущение чего-то нечистого и позорного, с чем соприкасался отец на службе…

— Вы считаете своего мужа невиновным? — бушевал Гордей Петрович. — Хороша невиновность! А сто тысяч недостачи по магазину? А связь со спекулянтами? Да и вообще… Я не намерен больше с вами объясняться. Пусть ваш муж объясняется в суде! К чертовой матери!

Послышались нетвердые, спутанные шаги, возня, всхлипы, бульканье воды в стакане, уговоры Валентины Марковны: «Успокойтесь ради бога, успокойтесь!» И опять негодующий голос отца:

— Слушайте, мадам Бражинская… Вы приходите ко мне, старому коммунисту… И предлагаете пятьдесят тысяч. У вас хватает наглости!

— Простите! Умоляю! — простонала просительница. — Гордей Петрович! Благодетель! Пощадите! — Послышался глухой стук: видимо, мать Леопольда упала на колени…

Максим закрыл торопливо дверь, опустился в кресло. Сердце его бурно колотилось. Он съежился и заткнул уши. То, что он услыхал, воспринималось им как чудовищное посягательство на непоколебимое положение отца, как попытка очернить его прошлое и настоящее — все, что наполняло Максима безграничным уважением к нему. «Значит, к отцу примазались низкие люди, и он, такой непогрешимый, чуть не запутался в их грязных сетях! А что, если…»