Читаем без скачивания Игра без козырей - Дик Фрэнсис

Наше теперешнее убежище, выбранное, когда небо начало светлеть и следовало получше спрятаться, находилось в дальнем от трибун конце скаковой дорожки, недалеко от того места, где опрокинулась цистерна. Дорожка здесь поворачивала, образуя полукруг, в центре которого мы сидели. Кусты, которые тянулись до самой ограды ипподрома, надежно укрывали нас от постороннего глаза. Сразу за оградой виднелись маленькие садики первого ряда бунгало. Яркое оранжево-розовое солнце поднималось слева от нас, вокруг щебетали птицы. Было половина восьмого.

— Прекрасный будет день, — заметил Чико.

В десять минут десятого возле трибун появились люди, по дорожке поехал трактор, волоча за собой прицеп. Я достал бинокль, отрегулировал его и осмотрел груз. В прицепе лежали бревна, из которых, как я догадался, построят препятствия. Сзади шли трое мужчин.

Я молча протянул бинокль Чико и зевнул.

— Вполне обычный трактор, — со скучающим видом буркнул он.

Мы наблюдали, как трактор дополз до дальнего конца поля, постоял, пока с прицепа сбрасывали груз, и двинулся к трибунам за новым. Во время второго рейса он прошел совсем близко от нас, и я увидел, что это в самом деле двойные барьеры, которые ставят на дистанции, если они входят в программу заезда. Мы молча провожали трактор глазами.

— Чико, я был слеп, — медленно проговорил я.

— Чего?

— Трактор. Под нашим носом. Все время.

— Ну и что?

— Серная кислота. Цистерна. Понимаешь, ее опрокинул трактор. Не надо никаких сложных механизмов. Всего-то и нужны две веревки или цепи. Обмотать их по верху цистерны и закрепить на осях колес трактора. Потом отвинчиваешь крышку люка и отходишь в сторону. Разумеется, кому-то надо включить трактор на полную мощность и дернуть за рычаги, цистерна переворачивается, серная кислота заливает дорожку, и дело в шляпе.

— На каждом ипподроме есть трактор, — задумчиво протянул Чико.

— Правильно.

— Никто и не взглянет второй раз, если увидит трактор на ипподроме. Никто не станет искать следы, которые он оставил. Никто не вспомнит, что видел трактор на дороге. Значит, если ты прав, а я уверен, что ты прав, незачем было даже нанимать его: использовали тот, что есть на ипподроме.

— Держу пари, что именно его и использовали. — Я рассказал Чико о фотографии двух листов с инициалами и цифрами выплат людям, скрытым за этими буквами. — Завтра я сравню инициалы всех рабочих, начиная с Теда Уилкинса, с теми, что находятся на тех двух листах. Любому из них могли заплатить только за то, чтобы он оставил трактор на скаковой дорожке. Цистерна перевернулась вечером накануне соревнований. Трактор, как и сегодня, развозил барьеры — с разогретым мотором и полным баком. Нет ничего проще. А потом трактор уехал в другой конец ипподрома, и никаких следов.

— И уже темнело, — согласился Чико. — Несколько минут ни на дороге, ни на поле никого не было. Они унесли веревки или цепи — и все чисто. Ни нарушения движения, ни объездов, ничего.

Мы хмуро слушали, как громыхает рядом трактор, понимая, что ни одного слова из нашей догадки в суде не докажем.

— Пора перемещаться, — наконец предложил я. — Барьеры будут ставить совсем рядом, в пятидесяти ярдах, где поворот. Трактор скоро подойдет сюда.

Вместе с Ривелейшном мы вернулись в фургон, который оставили на шоссе в полумиле от ипподрома, и, воспользовавшись случаем, тоже позавтракали. Когда мы закончили, Чико вышел первым. В моих брюках и сапогах для верховой езды, в свитере с высоким воротником он выглядел настоящим наездником, хотя на самом деле ни разу в жизни не сидел верхом.

Немного погодя мы с Ривелейшном шагом направились к ипподрому. Рабочие привезли барьеры к полукругу, где скаковая дорожка заворачивала, и выгрузили их там. Через несколько минут сбросили следующую партию барьеров. Незамеченным я въехал в кусты и спешился. С полчаса Чико нигде не было видно, потом он появился и направился ко мне с беззаботным видом, посвистывая и засунув руки в карманы.

— Я еще раз все обошел, — сообщил он. — Паршивая охрана. Никто не спросил, что я там делаю. Какие-то женщины убирают трибуны, а возле конюшни копошатся рабочие, готовят для конюхов общежитие. Я сказал им «доброе утро», и они сказали мне «доброе утро». — Чико кипел от негодования.

— Для саботажников сейчас не так уж много возможностей: уборщицы на трибунах, рабочие возле конюшни, — сказал я.

— Сегодня в сумерках, — кивнул Чико, — пожалуй, самое подходящее время.

Утро медленно переходило в день. Солнце достигло низкого ноябрьского зенита и теперь било нам прямо в глаза. Я сфотографировал Ривелейшна и Чико, чтобы быстрее шло время. Моего напарника очаровал маленький фотоаппарат, он сказал, что непременно купит такой же. Спрятав камеру в карман брюк и сощурив глаза от солнца, я в сотый раз оглядел ипподромное поле.

Пусто. Ни людей, ни трактора. Я посмотрел на часы. Час дня. Время ленча.

Чико достал бинокль и оглядел поле в сто первый раз.

— Осторожно, — лениво пробормотал я. — Не смотри на солнце в бинокль. Глаза заболят.

— Беспокойся о себе.

Я зевнул, бессонная ночь давала о себе знать.

— Там человек, — сказал Чико. — Один. Просто идет по полю.

Он передал мне бинокль. По ипподрому действительно шел человек. Не по скаковой дорожке, а прямо по середине, по нескошенной траве. Черты лица не различить, потому что далеко, но видно желтовато-коричневое пальто с капюшоном, надвинутым на лоб. Я пожал плечами и опустил бинокль. Человек выглядел вполне безобидно.

За неимением ничего лучшего мы продолжали следить за ним. Он подошел к дальней от трибун стороне скаковой дорожки, нырнул под брус, огораживающий ее, обогнул препятствие и остановился. Теперь виднелись только его голова и плечи.

Чико пожалел, что обходя трибуны не зашел в туалет. Я улыбнулся и снова зевнул. Человек продолжал стоять за забором.

— Черт возьми, что он там делает? — минут через пять спросил Чико.

— Ничего не делает, — ответил я, глядя в бинокль. — Стоит и смотрит в нашу сторону.

— Думаешь, он заметил нас?

— Нет. Не мог. У него нет бинокля, а мы в кустах.

Прошло еще пять минут.

— Но должен же он что-то делать! — воскликнул Чико.

— А он ничего не делает, — вяло ответил я.

Теперь в бинокль смотрел Чико.

— Проклятие, против солнца ни черта не видно, — пожаловался он. — Надо было нам расположиться с другой стороны.

— На автомобильной стоянке? — Я пожал плечами. — С другой стороны дорога в конюшню и главные ворота. Там нет даже кустика, чтобы спрятаться.

— Он достал флаг, — неожиданно сообщил Чико. — Два флага. По одному в каждой руке. В левой — белый, в правой — оранжевый. Машет ими по очереди. Это какой-то придурковатый служащий ипподрома практикуется, как вызывать «Скорую помощь».

Я тоже смотрел, как человек машет флагами, сначала белым, потом оранжевым, снова белым и опять оранжевым — с интервалами в секунду или две. Совсем не похоже на семафорные сигналы. Как и сказал Чико, это были обыкновенные флаги, которые во время скачек использовались после падения. Белым вызывали «Скорую помощь» для жокея, оранжевым — «ветеринарку» для лошади. Человек махал флагами недолго, всего восемь раз. Потом по полю направился к трибунам.

— Что это такое? — спросил Чико. — Думаешь, у него была какая-то цель?

Он еще раз осмотрел в бинокль все ипподромное поле. Никого, кроме махавшего флагами и нас.

— Наверное, он простоял у препятствия много месяцев подряд, ожидая случая, когда удастся помахать флагами. А на его участке никто не падал. И в конце концов искушение взяло верх. — Я встал, потянулся, подошел к Ривелейшну, отвязал его, ослабил подпругу и стянул попону.

— Что ты делаешь? — удивился Чико.

— То же, что и человек с флагами. Уступаю невыносимому искушению. Подставь мне колено.

Чико сделал, как я просил, но повис на поводьях.

— Ты с ума сошел. Ты же говорил, что тебе могут позволить проехаться после соревнований, но никогда не разрешат перед скачками. А если ты снесешь препятствие?

— Это будет ужасно, — согласился я. — Но Ривелейшн прекрасно прыгает, божественная скаковая дорожка, отличный день, и все ушли завтракать, — усмехнулся я. — Пусти, мы снимем пробу.

— Это так не похоже на тебя. — Чико отпустил руку.

— Не принимай близко к сердцу, — весело успокоил я его и тронул лошадь.

Не торопясь, спокойным шагом мы с Ривелейшном выехали на скаковую дорожку и направились к трибунам против часовой стрелки — так же, как проходят скачки. Все тем же легким галопом мы приблизились к дороге и пересекли ее еще не покрытую опилками твердую поверхность. На обочине темнела огромная темно-коричневая полоса торфа, разложенного толстым упругим слоем там, где бульдозер срезал загрязненную почву. Лошади без труда одолеют этот участок.

Когда мы снова выехали на скаковую дорожку, Ривелейшн перешел в настоящий галоп, он осознал, где находится. Хотя на трибунах не было зрителей и привычного шума, но его взволновал один только вид знакомого ипподрома. Насторожив уши, он стремительно набирал скорость. Четырнадцатилетний скакун, он уже год доживал свои дни на покое, но сейчас летел, как четырехлетний жеребец. Я насмешливо подумал, что тоже получаю недоступное мне в последнее время удовольствие.